— Звучит ужасно.
— О, я не собираюсь раскапывать могилы или что-то в этом роде. Просто иногда старые надгробия содержат очень ценные сведения.
— Чья это была ферма?
— В том-то и беда, что я не знаю. Все, что мне известно, — это где она была и в какой стороне от нее располагалось кладбище. Знаешь, в прошлом веке на многих фермах были частные захоронения.
Парнишка-курьер принес еду; мы расстелили бумажную скатерть на металлическом столике Лоис, разложили еду по бумажным тарелкам и поели. После ужина сели на диван (она закинула ноги на кофейный столик), поцеловались и выпили скотча со льдом. Она сперва рассказала, как отправилась искать следы старого фермерского дома и порвала чулки о дикую ежевику, а через некоторое время сняла блузку, попросила помочь ей с застежкой на лифчике сзади и заявила, что станцует для меня; но к тому времени она уже с трудом держалась на ногах, и я без особых проблем ее отговорил. Через несколько минут она заснула. Для женщины лет тридцати пяти или около того у нее был удивительно хороший бюст, немного маленький, но все еще крепкий и не обвисший. Я укрыл ее одеялом, собрал использованные стаканы, жирные бумажные тарелки и коробки и отнес все на кухню. В углу за холодильником стояли мотыга и садовая лопата, сверкающие новизной.
В ту ночь я лежал в постели и не мог заснуть. Желание — штука странная, своенравная: в квартире Лоис меня к ней почти не влекло. Теперь я несколько раз был на грани того, чтобы одеться или позвонить ей. Я представил себе, как мы вдвоем бродим по холмам к югу от реки, вспомнил тетю Оливию и профессора. Не верю, что тетя когда-либо уступала другим своим любовникам до замужества, но уверен, что во время этих походов она часто отдавалась профессору Пикоку. Он был молод, строен и красив; самое главное, он был интеллектуал и отчасти педант — к людям с таким складом ума Оливию Вир тянуло всю жизнь.
Но уступит ли Лоис при подобных обстоятельствах мне? Несомненно, она была опытной женщиной; я не стал бы для нее первым после развода. Я вспомнил, какое тепло разожгло в ней виски, прежде чем одолело; надо прихватить фляжку и позаботиться об одеяле, которое можно расстелить на земле.
Она сказала, что кладбище находится рядом с домом, заставшим Гражданскую войну. Конечно, заброшенная ферма — в тех холмах их много. Забор из штакетника уже сгнил, земля для захоронения заросла деревьями и кустарником, надгробные плиты — а может, там и вовсе были кладбищенские доски — упали надписью вниз.
— Видишь плиту? — Маргарет присела на корточки у каменного порога, постукивая по нему грязным пальцем. — Под ней призрак.
— Врешь.
— Вот и не вру. Видишь этот дом? Когда мы переехали, в доме обитал призрак ведьмы Белл. Мой папа разыскал знахарку — она наполовину индианка, про такие вещи знает все — и потом молился, а она колдовала, они уложили призрака в землю и положили сверху камень. Каково это, по-твоему, — быть призраком, которого придавили здоровенной плитой, положив ее прямо на грудь? Она пригвождена к месту; мы знаем, что это именно женщина, потому что иногда она говорила и угрожала, дескать, сделает с нами разные штуки; и еще руками и ногами дергала под землей, только этого не видно. Прямо сейчас я стою на ее лице, но не боюсь. Днем я ее никогда не боюсь, разве что в грозу.
— Это всего лишь порог вашего дома. Думаешь, я не знаю, что такое порог?
— Это могильная плита. Если ее перевернуть, там будет написано чья.
Билл Баттон, сидя на красном кожаном диване рядом с баром в моем кабинете, почесывает в затылке, то скрещивает, то разгибает ноги.
— Что все это значит?
— Вы про визит миссис Портер? Вы ее слышали — хочет посадить дерево на моей могиле, когда меня не станет. Это ее хобби: она сажает деревья исчезающих американских видов на могилах своих друзей.
— Да, но что все это значит?
— Хотите сказать, почему я ее терплю? Она была близкой подругой моей тети, когда я был мальчиком. Тогда она была красивой женщиной, блондинкой.
— И вы собираетесь поужинать с тем, волосатым?
— Раз уж вы улетаете обратно в Нью-Йорк, почему бы и нет?
— Ден?
— Да.
— Я тебя разбудила?
— Да.
— Ден, прости за вчерашнее. Обычно я не такая, честное слово. Мне не следовало пить, я слишком устала.
— Тебе не за что извиняться — ну, помимо того, что ты меня разбудила.
— Ден, сегодня я снова отправлюсь на поиски. Я подумала, ты мог бы пойти со мной.
— Нет, если ты собираешься копаться в могиле.
— Что?
— За твоим холодильником мотыга и лопата. Я видел их вчера вечером, когда убирал.
— Ден, я дурачила тебя насчет могил. Приходи, позавтракай со мной, и я все объясню.
Я принял душ, побрился и оделся, оглядывая при этом свою маленькую квартирку. Она была загроможденной и грязной, но жилище Лоис тоже было загроможденным и грязным; маловероятно, что многое изменится, если мы поженимся — для детей уже слишком поздно. Будем жить вдвоем в квартире побольше, но такой же загроможденной и грязной. Интересно, захочет ли она уволиться с работы?
— Вафли и сосиски — годится? Вафли чересчур подрумянились, когда я пошла застилать постель, но, по крайней мере, сосиски поджарились как надо. И кофе. Садись и выпей кофе.
Я сел, окинув взглядом гостиную; она была заполнена недорогой, яркой мебелью.
— Мне не следовало говорить тебе про кладбище, Ден, это неправда. Могу я сказать, что́ действительно ищу?
— Ты о чем-то прочитала в дневнике?
Лоис кивнула, взмахнув каштановыми кудряшками.
— Ты должен был рано или поздно догадаться. Я же стала такой занятой после того, как получила этот дневник. Ден, помнишь тот день, когда мы его купили? Ты повел меня куда-то, и когда я вернулась домой, мне не хотелось спать; я была очень взволнована и решила, что просто успокоюсь и почитаю, вместо того чтобы ложиться спать. Я так и сделала, сидя прямо здесь, задрав ноги и попивая растворимый кофе. Текста не так много, как притворялся мистер Голд. Невзирая на бисерный почерк и тонкое перо Кейт Бойн, когда пишешь от руки, на странице никак не получится уместить столько, сколько можно напечатать. По большей части записи довольно обыденные: куда ходила гулять, с кем флиртовала, что думала про своих нанимателей и их друзей — впрочем, все это интересно с точки зрения местной истории. А потом… Ден, ты когда-нибудь слышал об Уильяме Кларке Квантрилле?
— О партизане? Разумеется.
— Он родился неподалеку отсюда. Ты, вероятно, тоже это знал, хотя почти все считают его южанином, потому что он сражался за Конфедерацию. Но он был выходцем со Среднего Запада, как Грант и Шерман.
— А он тут при чем?
— Ден, Квантрилл приехал сюда с горсткой людей в 1863 году. Они ехали по старой речной дороге, которая раньше петляла вдоль южного берега. Кейт Бойн утверждает, что партизаны зарыли здесь сорок тысяч долларов золотом.
— Ты хозяйка этой фермы?
— Я наемная работница. Я миссис Доэрти.
— Где хозяин?
— А вам-то какое дело? — Она стоит на месте, уперев руки в костлявые бедра, ее голубые глаза неприязненно перебегают с одного незваного гостя на другого: семеро верховых бандитского вида. Рыжие волосы уже тронуты сединой, а руки грубые, как у землекопа.
Бородач спрыгивает на землю, отталкивает ее и колотит в дверь прикладом револьвера «Кольт Нейви».
— Да нет там никого.
Бородач поднимает щеколду и входит, взмахнув остальным, которые привязывают своих лошадей к перилам крыльца и идут следом.
— Эй, вы же сейчас испачкаете грязными сапожищами чистый ковер!
Они уже пересекли гостиную и роются в кухонных шкафах, разыскивая еду.
— А теперь, — говорит бородач, жуя куриную ножку, — ради собственного блага расскажи, где все. Ты будешь не первой бабой, которую я пристрелю.
— Мистер Милл и Шон уехали в город и скоро вернутся.
— Верхом или пешком?
— На повозке.
— Кто еще здесь живет?
— Миссис Милл в Бостоне, в гостях у матушки. Она взяла с собой Ханну и Мэри.
Той же ночью, когда Джона Милла и Шона заперли в сарае, а мужчины нашли виски в ящике для сбруи, она подслушала их болтовню; еще позже один из них поймал и не отпустил ее, когда она поднималась из подвала с банками соленых огурцов и помидоров. Она отвела его на сеновал и подкупила разговорами, в которых знала толк, поцелуями и многим другим. В лунном свете она была не такой уж уродиной.
— Как видишь, это должно быть недалеко от реки. Она упоминает несколько раз.
— Это не так, Лоис. Я знаю, где находилась эта ферма.
Она вытаращила глаза.
— Олений ручей впадает в Канакесси в трех милях ниже города, а Сахарный ручей впадает в Олений примерно за милю до того. Ручей назвали Сахарным, потому что там росли гикори и индейцы научили поселенцев варить сок, чтобы сделать сахар. Ты наверняка предполагаешь, что они варили кленовый сок, но в этой части страны клены встречаются нечасто. Сахар из гикори не так хорош, как кленовый, но поначалу кроме него и дикого меда ничего другого не было.
— Квантрилл мог свернуть с дороги?
— В те времена у него не было выбора. Сама главная дорога к такому принуждала. В сезон дождей в устье Оленьего ручья земля превращалась в болото; дорога поворачивала на юг примерно за полмили до тех мест, вела вброд через Сахарный ручей, а затем — вброд через Олений прямо рядом с ним. Дальше она шла обратно вдоль Оленьего ручья к броду через Канакесси возле Кассионсвилла, но, если с Квантриллом было всего несколько человек, он не захотел бы делать такой крюк.
— Вот именно! Очевидно, он пытался доставить золото как можно ближе к дому.
— Вниз по течению реки были и другие города.
— Он, должно быть, обогнул их или направился прямо на север от Конфедерации. Ден, помоги разыскать его тайник.
Примерно через час мы погрузили мотыгу и лопату Лоис в багажник моей машины и отправились к Сахарному ручью.
— А, мистер Вир. Какое-то время я опасался, что больше никогда не увижу вас в своем магазинчике. Вы были в отъезде?