Я спросил, чем же она хочет заниматься.
— Ну, для начала я осмотрюсь… Эй, куда ты едешь?
— В магазин твоего отца. Разве он не открыт сегодня вечером?
— Ему было так плохо — из-за тебя, — что он закрылся. Если хочешь поговорить с ним, придется поехать к нам домой. Поверни налево на углу и езжай по Браунинг-стрит. Итак… как я уже говорила, хочу осмотреться. В смысле… посмотри, например, на моего отца. Он родился далеко отсюда, в Европе, и уехал в Англию.
— Я не знал.
— Он сперва отправился в Англию. Потом уехал в Штаты и выучил новый язык, и занимался чем угодно — какое-то время он был, ты не поверишь, меховщиком в Нью-Йорке! В смысле… он многое повидал. Откуда мне знать, чем я хочу заниматься? Я хочу попутешествовать и все выяснить, и билетик у меня есть. Знаешь анекдот об иммигрантах? Один иммигрант пишет своему двоюродному брату: «Америка! Что за страна! Человек приезжает сюда ни с чем, без друзей, не говорит по-английски, ни слова не знает, связей не имеет — и в первый же день ест бесплатно в лучшем ресторане, поселяется в самом роскошном — говорю тебе, вылитый дворец! — отеле, и получает в подарок кучу денег и драгоценностей». Кузен не верит и пишет в ответ: «Это случилось с тобой?» — и иммигрант такой: «Не со мной, нет, а с моей сестрой». Ты знаешь, что мы вроде как евреи?
Я кивнул, хотя никогда не считал Аарона евреем.
— Мы теряем свою суть — вот что я об этом думаю. Честное слово, мы не евреи, а какие-то обмылки. Можно я на секундочку, а? — Она протянула руку и поправила зеркало заднего вида так, чтобы увидеть свое лицо. — Я не взяла с собой сумочку, и весь макияж сошел в твоем душе.
— Ты дошла до моего дома пешком?
— Приехала на автобусе. У меня в лифчике был жетон на обратную дорогу, но ты, вероятно, не увидел его, когда я раздевалась, потому что я сделала так, чтобы он не упал на пол. Я не похожа на еврейку, верно? На днях рассматривала себя. По-твоему, как я выгляжу?
— Как американка.
— Сбавь скорость — наш дом посередине следующего квартала, кирпичный, с розовыми кустами. Я считаю, что похожа на славянку. Так много чертовых поляков и русских смешалось с нами, что теперь мы — это они. Мы не ходим в храм, знаешь? Не питаемся кошерно и все такое прочее. Просто не едим свинину. Вот и все. Папа завтракает в ресторане, официантка спрашивает: «Сосиску?» — а папа такой: «Нет». Следующий дом, где в окне свет горит.
Миссис Голд (которая велела мне называть ее Салли) встретила нас в дверях. В ней было что-то птичье и что-то британское; думаю, она знала, зачем я пришел, но хотела сохранить иллюзию, что это не так.
— Мой сын Аарон работает на вас, не так ли? — спросила она. — Надеюсь, с ним все хорошо?
Я сказал, что Аарон работает со мной, а не на меня, и что мой визит не имеет к нему никакого отношения — я приехал повидаться с ее мужем по делу.
— Лу у себя в кабинете — я проверю, захочет ли он поговорить с вами.
Она быстро пошла прочь, держась очень прямо.
Шерри сказала:
— Я не думаю, что Рон вернулся домой, иначе мы бы его услышали.
— Уверен, Рон сам о себе позаботится.
— Да, но она тревожится. Послушай, я сейчас пойду спать, ей будет лучше, если меня не будет рядом. В вазе фрукты, и она принесет тебе чай, как только вернется, — она всегда так делает.
Шерри поднялась наверх, шурша юбкой и мелькая ногами, послала мне воздушный поцелуй с верхней части перил.
— Очень смело для девочки ее возраста, — сказала мать, возвращаясь.
Откуда-то над нашими головами:
— Да уж, смелее некуда!
— Иди спать! Смелее некуда. В этом есть что-то особенное, не так ли? Как старый боевой клич. Солдаты отказались от боевых кличей, а было бы интересно узнать, когда это случилось и почему. Знаете ли вы, что кричали воины Давида, когда атаковали филистимлян?
Я покачал головой.
— Я тоже не знаю. Но Лу хотел бы узнать — он интересуется такими вещами. Он самый умный человек, которого я когда-либо встречала. У меня есть ученая степень — я преподавала в Британии и работала как учитель на замену здесь, — а у него ее нет, но он намного превосходит меня; он самый образованный из всех, кого я знаю.
— Я бы хотел с ним поговорить.
— Он сказал, что можно, он с вами встретится. Я лишь хотела сперва кое-что сказать вам про него; он необычный человек.
Я заверил, что не считал его обычным.
— Мне кажется, вы тоже не совсем обычный человек.
Она склонила голову набок и посмотрела на меня, как на подозрительного червя. В доме было слишком тепло; маленькая женщина, похожая на птичку, жара и, возможно, каучуковое растение в углу, а также узор из переплетенных зеленых усиков на обоях создавали ощущение, что я нахожусь в искусно сделанном птичнике.
— Я самый обыкновенный человек. Обыкновеннее не бывает.
— Я так не думаю, — она внезапно рассмеялась. — Я похожа на цыганку с картами?
— Есть немного.
— Знаете, а мы это умели. То, что делали цыгане. На самом деле, мы могли бы сделать это лучше — мы появились в Европе раньше, у нас были те же преимущества, что и у них, — более сложная культура, смуглая внешность, которую славяне, скандинавы, кельты и тевтоны находили такой зловещей. И у нас было несоизмеримое преимущество — мы дали Европе религию, но сами ее не приняли. Мария, Мария Магдалина, Иисус, Иуда, Петр, даже Симон Волхв — все они были евреями, знаете ли. Подумайте, что можно было бы с этим сделать. Цыгане притворяются, что предсказывают будущее, а ведь все пророки были из наших — Моисей, Иоиль, Самуил, все они… ох, прошу прощения. Вы хотели увидеть моего мужа.
— Начинаю задаваться вопросом, почему вы не хотите, чтобы я вошел.
— Увы, я просто оттягиваю беду. Люди не понимают Лу. Он великий человек, но его призна́ют только через сто лет после смерти.
Я хотел сказать, что это относится ко всем; наши жизни нельзя рассматривать отстраненно, пока они не будут наполовину забыты, как картины, на которые можно взглянуть непредвзято, лишь когда художники давно мертвы; но я промолчал.
— И все же вы необычный человек. Я забыла сказать, что мы наделены одним по-настоящему важным свойством — особой чувствительностью, умением видеть ауру. — Она помолчала, наблюдая за мной, затем сказала: — Кабинет Лу дальше по коридору, первый слева от вас. На самом деле это гостевая спальня.
Я кивнул и постучал в дверь, когда дошел до нее. Ответа не последовало, поэтому я повернул ручку и вошел. Мистер Голд, в пижаме и домашнем пиджаке, сидел в кожаном моррисовском кресле; его ноги покоились на обтянутом кожей пуфике, обутые в старомодные красные ковровые туфли. Очки в золотой оправе были (как всегда) на положенном месте, а на коленях лежала тяжелая книга.
— Что вас задержало? — спросил он и тут же добавил: — Знаю — это Салли. Садитесь, мистер Вир.
Я сел в большое, потертое, удобное кресло.
— Моя дочь поговорила с вами, не так ли?
Я кивнул.
— Салли сообщила. Шерри слишком беспокоится обо мне. И Салли тоже.
Я сказал:
— Учитывая ваше хобби, я их не виню.
— Вы думаете, меня могут отправить в тюрьму… По правде говоря, я сомневаюсь, мистер Вир. Я обдумывал этот вопрос с тех пор, как вы покинули мой магазин сегодня днем, и настроен довольно скептически. Однако в некотором смысле было бы интересно оказаться подсудимым. Думаю, цены на мои книги взлетели бы.
— Видимо, вы правы, но вас не арестуют — по крайней мере, не из-за меня.
— Значит, Шерри вас отговорила.
— Мне нравится думать, что я отговорил себя сам — по крайней мере в основном. Вы действительно причиняете вред, мистер Голд; вы определенно причинили вред Лоис и мне. Но все мы причиняем реальный вред, и большинство из нас не делают это так стильно, как вы.
— Понимаю. — Он кивнул и закурил сигарету. — Нас гораздо больше, чем вы думаете, мистер Вир. И мы появились давным-давно. Многие из старых книг, которые вы принимаете за подлинные, потому что видите их повсюду, на самом деле являются перепечатками оригинальных трудов таких людей, как я, — некоторые из нас работали много сотен лет назад.
— Вы это знаете или выдумываете?
— У меня есть все основания в это верить. И книги не единственная наша тема. Я полагаю, все знают историю про руки Венеры Милосской, но…
— Боюсь, я знаю только историю про руку Бонапарта, однако теперь не рассказываю ее так часто, как когда-то.
— Вам надо как-нибудь рассказать ее мне. Может, поведаете? Прямо сейчас?
— Предпочту узнать о Венере.
— На самом деле она, конечно, была не Венерой, а Афродитой, и ее якобы обнаружили в пещере на острове Милос в 1820 году. Статуя находится почти в идеальном состоянии, за исключением того, что у нее отсутствуют обе руки, и существует немало глупых версий их расположения. Поскольку она представляет собой подлинное произведение древнего искусства, ее фотографию можно было поместить в «семейные» книги — даже в наиболее склонный к репрессиям период Викторианской эпохи. Таким образом, она стала тайным эротическим стимулятором для поколений маленьких мальчиков во всем мире. Многие мужчины сохраняют пожизненный интерес к вещам, которые волновали их в детстве.
— Я в курсе.
— На самом деле положение рук — и то, что с ними случилось, — хорошо установлено. Однако об этом редко пишут, потому что тайна улучшает историю.
Голд откинулся на спинку кресла. Он всегда казался мне скорее немцем, чем евреем, и особенно в тот момент, когда втянул щеки и сложил пальцы домиком, — вылитый прусский ученый, все еще читающий лекции в каком-нибудь клубе.
— В тот период, мистер Вир, уроженцы Греции и греческих островов получали вознаграждение от археологов за каждый образец древнего искусства, который привозили. Отмечу особо, что археологи скупали предметы поштучно. Конечно, хитрые греки вскоре поняли, что могут увеличить прибыль, разбивая находки на куски и торгуясь за каждый обломок. Кстати, то же самое случилось в этом столетии с Библией Гутенберга, очень плохой копией. Владелец просто выреза́л страницы и продавал по одной. Он заработал больше, чем кому-либо случалось выручить в тот же самый период за неповрежденный экземпляр. Вы поняли принцип.