— Вы говорите, что название означает «Книга, подчиняющая мертвых»?
— Да. Этот том посвящен некромантии — помимо всего прочего.
— А вы не боитесь, что кто-то действительно попытается провести описанные ритуалы?
— Этот человек может потерпеть неудачу, мистер Вир. Магия — вещь ненадежная.
— Мне кажется, опасность заключается именно в том вреде, который он может причинить, потерпев неудачу.
— На вашем месте я бы беспокоился о его успехе. Возможно, удержать мертвых в подчинении не так просто, как мы думаем. Но ваше беспокойство усиливается — вижу, вас угнетают мои глупые речи. Прежде чем уйти, не хотите услышать отрывок из книги, которую мы обсуждали?
— Боюсь, я не знаю другого языка, кроме английского, мистер Голд.
— Я переведу. — Коротышка-книжник выпрямился, как мне показалось, с некоторым усилием, и открыл фолиант примерно посередине. — «Затем, как велел нам дух, мы развеяли пепел по четырем ветрам, а оставшееся в чаше съели».
Его голос приобрел глубину, которой не было в разговоре, и размеренность, напоминающую неторопливые удары кузнечного молота по железу. Насколько это было намеренным (я уже понял, что, в придачу ко всем своим талантам, Голд оказался непревзойденным актером), я не мог сказать.
— «Долгое время ничего не происходило. Мы стояли у могилы, не глядя друг на друга. Поднялся холодный ветер, и звезды временами прятались за тучками, похожими на клубы дыма. Дважды я видел на дороге запоздалых путников, которые заметили нас без одежд, приняли за упырей и поспешили дальше. Помню, как страшился, что мой друг пожелает уйти, ведь я бы не продолжил в одиночестве и упустил бы — как мне казалось — все великие тайны; а также, возможно, оставил бы на свободе нечто, способное причинить великий вред. Наконец моих ушей достиг шепот: казалось, далекий и тихий хор напевал мотив без слов. Я обернулся, чтобы выяснить, откуда доносится звук, и некоторое время бесплодно вертел головой, а потом увидел, что мой друг смотрит на землю между нами — на вершину могилы, с которой мы (по указанию духа, который сошел меж Луной и Собачьей звездой, чтобы обратиться к людям) убрали камни. Песок пришел в движение, как будто был варевом в горшке, которое размешивала кухарка; он все кружился, и так называемое пение, принесенное ветром, было голосом песка. Я наклонился, желая коснуться его, но меня ударили по руке, словно посохом, хотя никакого посоха я не увидел.
По мере того как шевеление продолжалось, а пение становилось громче, песок над могилой поднялся, как тесто в корыте, и потек к нашим ногам. Появились пузыри, словно в луже, куда бросили камень, и, наконец, рука лича вознеслась над песком, а за нею вторая и ужасная голова — в конце концов мертвец восстал пред нами, и могила снова затихла.
Плоть на его черепе обратилась в пыль, остались лишь волосы, свисающие до плеч, но утратившие свой прижизненный блеск, и в них копошились крошечные существа, которые рождаются под солнцем в том, что умерло. Очи исчезли, а глазницы казались темными ямами, на дне коих мерцала светящаяся точка, перемещаясь из одного колодца в другой, а временами исчезая совсем — она была точно одинокая алая искра, которая мечется в ночи, когда ветер раздувает почти погасший костер. Благодаря тому, что нашептал мне могущественный дух, я понял: это душа мертвеца, которая ищет теперь в многочисленных покоях под сводом черепа свои былые места упокоения.
Затем, собрав все мужество и вспомнив, что поведал мне дух — мертвец не собирался причинять вред, если я не ступлю на его могилу или не отброшу один из камней, которые защищали его от шакалов, — я заговорил с ним, сказав: „О ты, вернувшийся оттуда, откуда никто не возвращается. Ты пробудился от смерти, которая, как говорят люди, никогда не умирает; поведай нам о том месте, откуда ты пришел“.
И тогда он промолвил: „О тени нерожденных лет, ступайте прочь и не тревожьте день, принадлежащий мне“».
5. Президент
— Ваша реакция на карты была довольно интересной, мистер Вир, но…
— Но весьма многословной.
— Вовсе нет. Чем больше отклик на каждую карту, тем больше можно узнать. Однако я собирался сказать, что мне придется прекратить наш маленький эксперимент, каким бы увлекательным он ни был. Я должен заняться другим пациентом.
— И к какому же выводу вы пришли?
— Я хочу просмотреть свои заметки, прежде чем изложу выводы, мистер Вир. Не могли бы вы вернуться сегодня днем? Скажите секретарше, что я назначил вам встречу после завершения приема пациентов, — доктор Ван Несс выровнял стопку желтых карточек, постучав ими по своему столу, а затем совершенно умышленно (как мне показалось) перетасовал их. — Вы хотели еще о чем-то спросить, мистер Вир?
— Я собирался спросить, почему к вам приходила мисс Лорн.
— Не припоминаю пациентку с такой фамилией.
— Миссис Прайс.
— Это та Маргарет Лорн, о которой вы мне рассказывали? Очень жаль, но я не могу обсуждать своих пациентов. Ничего серьезного.
— Понимаю.
— На вашем месте, мистер Вир, я бы сейчас пошел домой и немного отдохнул.
В приемной появилась новая группа людей. Один из них был служащим, а две — женами служащих. Я спросил мужчину, что привело его к врачу, и только потом, когда он принялся рассказывать, понял, что он подумал, будто я провожу медосмотр.
В офисе мисс Биркхед сообщила, что мне никто не звонил. Я вошел в кабинет и сел за свой стол, спиной к заводу. Я избавился от стола Джулиуса Смарта — тяжелого, старомодного, с резными ножками, передней и боковыми панелями, — когда переехал. Декоратор заменил его капом77 грецкого ореха, который по форме напоминал сгусток слюны на тротуаре. Ковер был оранжевым (я настоял), а бронзовое пресс-папье в форме апельсина придавливало почту. На стене висели фотографии времен моей работы в инженерном отделе — не так много, как хотелось бы, но все, что нашлось: я у чертежной доски, не ведающий о том, что меня снимают; групповая фотография, задуманная неформальной, но получившаяся слегка напряженной — я, еще один инженер и Фред Нили, мой техник после Рона Голда; шутливое фото на пикнике компании — мы с Бертом Уайзом фехтуем ручками крокетных молотков. В одну из стен офиса был встроен бар, и я налил себе скотча, прежде чем сесть за стол. Обычно при свидетелях я пил «отвертки», и скотч позволил мне расслабиться.
Первое письмо было написано от руки на линованной тетрадной бумаге.
Хочу поблагодарить вас за то, что вы были со мной так любезны, когда я нагрянул в гости. Завод у вас, конечно, большой, и я рад, что мне довелось его увидеть, так как подобные вещи я вижу нечасто — понимаете, только из окна трейлера, когда мы едем в новый город и проезжаем по шоссе мимо какого-нибудь большого промышленного предприятия, вроде вашего. Я вот думаю: половина населения страны работает в таких местах, а я про них почти ничего не знаю. Мама не хотела, чтобы я работал на каком-нибудь заводе или в шахте. То, что вы про меня сказали — что я чужак, а чужаки — настоящие товарищи, так как всё товарищеское за пару лет теряет смысл, и тогда все люди оказываются друг другу чужаками, просто никто этого не осознает, но зато все понимают других чужаков, которые пишут о своих впечатлениях об их жизни или о том, как она устроена, — в некотором смысле очень правильно. Я об этом много думал. По-моему, с Диккенсом так и получилось, когда он работал на фабрике, где делали ваксу. Когда читаешь «Дэвида Копперфилда», очевидно, насколько он был там чужаком.
Книги в бумажных обложках мне, как и прочим странствующим карнавальщикам, очень подходят, ведь мы не можем позволить себе дорогие издания, а даже если бы могли, их невозможно возить с собой — очень скоро трейлер заполнится по самую крышу. И мы не можем брать книги в библиотеке, потому что нам не хотят выдавать читательские билеты (и я никого не виню). Большинство карнавальщиков не интересуются журналами, за исключением религиозных брошюр, которые нравятся некоторым женщинам. Остальные много смотрят телевизор и читают книги в мягкой обложке, которые можно выбросить или обменять, когда закончишь. Я не могу поехать в город, чтобы что-то себе купить, как большинство других, поэтому обычно прошу кого-нибудь приобрести мне книжек на десять-двадцать долларов, а затем читаю, что хочу из полученного, и обмениваю остальное на то, что мне действительно необходимо. Плохо то, что я желаю читать Диккенса, Джейн Остин, Пруста, Стендаля, великих русских и тому подобное, что можно получить только в университетских городках, но вы сами понимаете, что мне чаще всего достается. Однажды я попросил Баббу Руссо, ведущего Шоу-с-девочками78, достать мне то, что я хотел, и он действительно пошел в один из книжных магазинов колледжа, но купил 9 (девять) экземпляров «Жизни на Миссисипи». Ему это показалось очень забавным. «Жизнь на Миссисипи», конечно, хорошая книга, но вы когда-нибудь пробовали обменять девять экземпляров, стоя рядом с каруселью? У меня еще осталось пять штук. (А вам случайно один не нужен?)
Повод вам написать появился в связи с людьми, о которых мы говорили в тот вечер, когда вы пригласили меня на ужин. Вы, наверное, помните, как мы говорили о миссис Мейсон — женщине, которая руководит забегаловкой при нашем шоу, и ее дочерях. Арлин помогает матери с гамбургерами и так далее, а Кэнди помогала раньше, но уже два года работает в Шоу-с-девочками. У Кэнди есть фотографии, она их всем раздает, и мне одна перепала, а я посылаю ее вам. Все остальные девушки в шоу считают картинку довольно скромной, потому что, как вы, вероятно, уже видели, на ней стринги и декоративные накладки на сосках, а это все, до каких пределов им разрешено раздеваться в городах, где порядки как в воскресной школе, и сколько ни давай полицейским на лапу, толку мало. Но, по словам Кэнди, она хочет оставить что-то на волю воображения, и, кроме того, не желает, чтобы из-за фото ее где-нибудь оприходовали — то есть арестовали, а вовсе не то, о чем вы могли подумать, мистер Вир!