— Чем вы тут занимаетесь?
— Печатаю и веду учет. Работаю с документацией склада — ну, понимаете, сколько привезли ящиков и какой партии, сколько увезли и какой перевозчик их забрал.
— Сколько коробок сока, по-вашему, вы внесли в реестры с тех пор, как занялись этим делом?
— Понятия не имею. Целую кучу… но я правда не могу сказать сколько.
— А если предположить?
— Не знаю. Я могла бы попытаться угадать, но это бессмысленно. Вы видели, как их выгружают с конвейера? Я иногда захожу туда, если есть сообщение для одного из мужчин — жена заболела или что-то в этом роде. Или туда, где их погружают на железнодорожные вагоны, грузовики. В коробке сотня банок, и коробок так много, что уму непостижимо, и это продолжается весь день. Я не знаю, что с ним делают, но людям не по силам столько выпить — это просто немыслимо.
— Я бывал на других заводах, — сказал репортер. — Я понимаю, о чем вы.
— Вот возьмем домохозяйку — она идет в супермаркет, и сколько покупает? Одну или две банки, может быть пять, если все в семье пьют сок на завтрак каждый день. Вот что я думаю. Потом я стою у конвейера и смотрю, как выгружают товар, и пытаюсь вообразить себе нужное количество семей, но в целом мире нет столько людей. За время, пока я там стою… ну, допустим, спрашиваю, кто из них Джон Бун, и мне указывают на типа в клетчатой рубашке, а я ему, эй, мистер Бун, и он такой — подождите минутку, и я говорю, что ему нужно в офис, его к телефону, чрезвычайная ситуация… так вот, как раз за это время выгружают столько сока, что хватит на весь Чикаго.
— Вы покупаете сок?
— Простите, я не расслышала?
— Я спросил, покупали ли вы такой сок сами — для своей семьи.
— Мы используем сушеный.
— Почему это?
— Вы будете смеяться…
— Говорите. Развеселите меня.
— Все дело в руках. Мы чувствуем — вы понимаете, — долг перед компанией, обязанность использовать этот продукт, но всякий раз, когда я лезу в морозилку в магазине, от холода у меня болят пальцы. Поэтому я беру сухой концентрат.
— А семье нравится?
— Вся семья — я и мой муж.
— Ему нравится?
— Привык. Ну, вы понимаете. Сомневаюсь, что он об этом вообще задумывается. Сок, кофе, одно яйцо и тост. Вот его обычный завтрак. Он читает газету, пока ест, и, по-моему, больше его ничего не волнует.
— Детей заводить думаете?
— Забавный вопрос. Ох, извините, но это правда смешно. Нет, не думаем — уже поздно. Сперва хотели, но уже года четыре или больше не говорили об этом.
— Предположим, у вас есть ребенок, дочь. Чего бы вы хотели для нее?
— Я не знаю. Чтобы детство было хорошее.
— После детства.
— Так ведь это же не важно. Мало ли, чего я хочу… Я бы хотела, чтобы она вышла замуж — и она, вероятно, выйдет, — а там уж они с мужем все будут решать сами.
— Вы бы хотели, чтобы она жила здесь?
— Да, чтобы я могла с ней повидаться в любой момент; если она забеременеет, или заболеет, или еще что-нибудь случится, я приду с пирогами. Когда я размышляла о том, чтобы завести детей, я так и думала — вот они вырастут, и я смогу принести им что-нибудь, когда они заболеют, и, может, навести дома порядок.
— Как думаете, это хорошее место для воспитания детей?
— Ну, не хуже, чем где-либо еще. Я имею в виду, что хорошим его не назовешь, нет.
— Не могли бы вы поподробнее рассказать об этом?
— Ну, когда я думала о детях, я вспоминала, каким милым был Хайлспорт, когда я была маленькой, но сейчас — после того, как там построили нефтеперерабатывающий завод, — все ужасно. Моя мать часто рассказывала, как росла на ферме. Денег немного, но бедняками они не были. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Боюсь, что нет.
— Они не нуждались в деньгах — в те времена можно было даже доктору заплатить курами. У них была земля и много еды, и им не требовалась модная одежда. На День благодарения ее отец обычно убивал оленя. Когда мама говорила о ферме, всегда про это рассказывала: отец должен был подстрелить оленя на День благодарения. А я кладу на стол маленьких бумажных индеек для нас с Джо и достаю настоящую из морозилки.
— Понятно, — сказал репортер.
Я заметил, что он давно перестал делать заметки.
— Если вы уже закончили, Фред, — встрял Дэн, — мы с мистером Виром покажем вам консервный цех, и вы увидите, откуда берутся коробки на складе.
Вместо того, чтобы выйти наружу и попасть в Здание Б обычным способом, мы отвели его обратно в морозильный склад и прошли вместе по конвейеру, переступая через ползущие вниз коробки.
— Удивительно, — сказал он, — тут высоко, можно стоять в полный рост. А почему вы не сэкономили, сделав конвейер по высоте равным самим коробкам?
Я объяснил, что люди должны иметь возможность проникать в корпус конвейера, чтобы делать ремонт и устранять заторы. Он сказал:
— Я словно лосось, плывущий вверх по течению на нерест, чтобы потом умереть.
Затем мы вышли на шум и яркий свет упаковочного цеха.
— Это упаковщики, — объяснил Дэн. — Мы получаем коробки плоскими, а они их разворачивают, опускают и приклеивают уголки — это может быть вам интересно.
— Выстраивают банки с соком в линию, словно игрушечных солдатиков.
— О да. И одновременно готовят коробку, складывают банки в пять слоев, причем каждый представляет собой массив четыре на пять. А если мы вот отсюда отправимся дальше вдоль производственной линии, то вы увидите заготовщиков. Они надевают крышки на наполненные банки, мы используем тот же тип машин, что и для пива. Каждый автомат заготавливает тринадцать сотен банок в минуту, не проливая ни капли. Это трудно себе вообразить, но, если бы из каждой банки пролилось по одной капле, когда она проходит через механизм, изнутри потек бы соковый ручей.
— Ничего не слышу!
Дэн взял его за руку.
— Вот, отойдите от машины. Желаете увидеть что-нибудь еще?
— Я хотел бы взять интервью у одного из операторов.
Я сказал:
— Сомневаюсь, что получится. Большинство из нынешних работниц — латиноамериканки. Они не очень хорошо говорят по-английски.
В этот самый момент они поглядывали на меня темными индейскими глазами, и мне было интересно, понимают ли они мои слова.
— Пуэрториканки?
— И американки мексиканского происхождения. Когда я был моложе, то проектировал машины для наполнения и постоянно сюда приходил; все девочки тогда говорили по-английски — в основном это были вчерашние выпускницы и молодые замужние дамы. Теперь их не заставишь выполнять такую работу, поэтому мы набираем этих женщин, привозим их. Большинство остаются всего на несколько месяцев.
— Почему вы не нанимаете местных жителей?
Дэн сказал:
— Ленивые. Откровенно ленивые. Это для них слишком трудно — сидеть на табурете и наблюдать за одной из машин.
Я прибавил:
— На самом деле это рядовая линия розлива. Посмотрите, вон там внизу выгружают пустые банки и ставят их на ленту конвейера. Они проходят через инвертор и продувку, чтобы обеспечить отсутствие посторонних предметов, а затем попадают в разливочные машины, где их наполняют жидким соком. На линии, где производят сухой концентрат, тот же сок подается в распылительные сушилки. Они работают так же, как спринклер у вас на газоне дома, за исключением того, что брызги падают с большой высоты через направленный в противоположную сторону поток горячего воздуха, который выпаривает воду. Мы храним порошок в баках. В пик сезона — это конец лета и осень — производство и сушка работают в три смены, упаковочные цеха — в две. В остальное время года производство и сушка выполняются в две смены, а упаковка — в одну.
— Какой сок продается лучше всего? Сушеный или замороженный?
— Замороженный всегда был лидером с самого появления на рынке. Однако в последнее время сушеный концентрат набирает обороты. Раньше мы производили примерно семьдесят пять процентов замороженной продукции, а остальная была сухая, но теперь расклад шестьдесят на сорок. Сейчас мы планируем предложить новый продукт — жидкий сок, — чтобы снять часть нагрузки с сушильных башен. Его будут упаковывать в пластиковые фрукты и обрабатывать консервантами и гамма-излучением для предотвращения брожения. На фруктах мы нарисуем лица, и ребенок сможет держать такое прямо над своим стаканом и выжимать сок.
— Звучит неплохо.
Дэн сказал:
— Чтобы показать вам процесс изготовления, надо пройти в соседнее здание, но, боюсь, там не на что смотреть. Сплошные трубы из нержавеющей стали.
Когда репортер посмотрел на вакуумные реакторы, насосы и теплообменники в производственном цехе, мы отвели его в отдаленную часть завода, чтобы показать операцию разгрузки сырья и выжимки.
— Теперь я все видел, — сказал он, наблюдая за кувырканием серо-коричневых клубней по желобу.
Дэн сказал ему:
— Это точно. Большую часть сырья сейчас привозят из штата Мэн. Там сажают быстрорастущие сорта и собирают урожай очень рано — им приходится. А тут, у нас, только начался сезон сбора.
Кто-то проговорил:
— Это моя картошка.
И мы все повернулись на звук. Это был пожилой мужчина в пропотевшей шляпе; приволакивая левую ногу, он поднялся по стальной лестнице и встал на платформе рядом с нами.
— Это моя картошка, — повторил он. — Выросла в тридцати милях отсюда. Там моя ферма.
Репортер сказал:
— Значит, вы не работаете на заводе.
— Не работаю. Наверное, можно сказать, что я работаю на завод — работаю так же усердно, как и все остальные, и получаю зарплату раз в году. Я не могу позвонить и сказать, что заболел, я же фермер. И не могу уйти на пенсию. Мне семьдесят один.
— Вы всю жизнь были фермером?
— Да, сэр. Родился прямо в комнате, где сейчас сплю, и помогал отцу, пока он не умер. Вырастил свою семью на ферме и до сих пор там живу.
— Значит, вы видели много перемен, — сказал репортер.
— И был против каждой из них — вы это хотите услышать?
— Нет, просто подумал, что этот край был совсем другим пятьдесят-шестьдесят лет назад.