И вдруг он с грохотом рухнул на пол. У посла был такой вид, словно он увидел привидение, а чилийский президент непонимающим взглядом таращился на нас с портрета в серебряной раме на письменном столе.
Серая машина «скорой помощи» неслась по улицам с включенной сиреной. Я сидел в кабине, опять охваченный странным ощущением, что я в кошмарном сне.
Свет, проникавший сквозь матовые стекла, окрашивал крошечную кабину в странные молочные тона. Рядом со мной лежал Эрик.
Он лежал беспокойно, тяжело дыша, с мертвенно-бледным лицом. Он был без сознания. Я пытался следить за маршрутом «скорой помощи». Казалось, мы целую вечность добирались от Драмменсвайен до поликлиники «скорой помощи».
Единственное, чем я мог помочь Эрику, — это развязать галстук и расстегнуть на шее воротничок. Орден «За заслуги» упирался в расстегнутый воротничок, я снял его и сунул себе в карман.
В поликлинике мы пробыли недолго. Молодой дежурный врач приставил к сердцу Эрика стетоскоп, потом велел сделать ему укол.
— Что с ним? — спросил я.
— Не знаю. Я распорядился, чтобы его немедленно доставили в уллеволскую больницу, если он доедет.
Но Эрик не доехал. Сидя рядом с ним в освещенной молочным светом кабине «скорой помощи», я понял, что он мертв.
Я ждал Кристиана в коридоре третьего терапевтического отделения. Вынул сигарету, закурил.
— Здесь курить нельзя, — произнес ласковый голос. Передо мной стояла черноволосая сестра в белом.
— Почему нельзя?
— Это больница, — дружелюбно пояснила она.
— Да-да, конечно. Я жду Кристиана… доктора Бакке, — поправился я. — Это мой брат, другая сестра обещала ему позвонить…
— Я знаю.
— Доктор Бакке мой брат… а я…
— Понимаю, — все так же дружелюбно сказала она. — Может быть, вы пройдете в кабинет заведующего отделением и там подождете? Там вы сможете курить.
Она провела меня в кабинет Кристиана. Я сел возле его письменного стола. Сестра пододвинула мне пепельницу.
— Доктор Бакке обязательно скоро придет, — сказала она и ушла.
Я курил и ждал. И ни о чем не думал.
Вдруг в дверях появился Кристиан.
Сняв пиджак, он надел белый халат, висевший возле умывальника.
— Сейчас вернусь, — сказал он. — Посиди здесь пока, я только осмотрю Эрика.
Я не ответил. Я ни о чем не думал.
Я докурил сигарету, закурил другую, а вскоре вернулся Кристиан.
— Он умер, — сказал Кристиан. И сел.
— Знаю. Он умер в машине, когда мы ехали из поликлиники «скорой помощи», — я был рядом с ним.
Кристиан хотел что-то сказать. Может быть, о чем-то спросить.
— Я должен вернуться к Карен, — сказал я. — Я сегодня у нее обедал — надо ей сообщить как можно скорее. Я заеду к тебе завтра сразу после уроков. Можно?
Кристиан с минуту глядел на меня.
— Можно. Но если тебе что-нибудь понадобится, сегодня вечером я дома.
— Нет, — сказал я. — Сегодня вечером мне ничего не понадобится. Я зайду завтра.
— Отвезти тебя к Карен?
— Нет, спасибо, я лучше пройдусь.
Я лучше пройдусь, мне надо подумать, сказал я.
Я понимал, что мне пора начать думать.
Но думать было слишком страшно. Я шел по Киркевайен в сторону Фрогнера и всеми силами старался не думать ни о чем. Или думать о погоде.
Дни становятся короче. Сегодня еще только 2 сентября, но дни становятся короче и темнее. С 15 сентября мы опять вступим в зимнее время. День вдруг станет на целый час короче и темнее. Но пока еще только 2 сентября. Студенческий праздник в разгаре. Сегодня наш класс собирается у Эллен. Интересно, огорчатся ли мои однокашники, что меня не будет и не будет Све.
Сегодня хорошая погода. Но уже смеркается. Вообще пахнет осенью. Вот и площадь Фрогнер, наискосок музей Вигеланна[9], до Мадсерюд-Алле рукой подать, скоро я буду у Карен.
Нет, обманывать себя бесполезно. Бесполезно пытаться себя одурманить.
Еще в саду я услышал, что Пребен играет на рояле. Это было самое благоразумное с его стороны. Ведь этой троице вряд ли было легко найти тему Для разговора.
Пребен и его бывшая невеста Лиза. Пребен и его Двоюродная сестра Карен, которая всегда так неумеренно им восхищалась.
Лиза видела Карен у песчаного карьера, Карен дала деньги П. М. Хорге.
И обе взяли с меня слово молчать. А я, дурак, согласился. И вдруг я почувствовал, что ненавижу обеих. Пребен несмотря ни на что все-таки мужчина — мужчина никогда не бывает таким увертливым и коварным, как женщина.
Они услышали, как я вошел, только когда я оказался на пороге гостиной. Я закрыл за собой дверь, и все трое уставились на меня.
— А где Эрик? — сразу спросила Карен.
— Вот и я, — сказал я.
— А где Эрик?
— Карен… Постарайся не волноваться… Понимаешь…
— Где Эрик?
Она была напугана, теперь я это видел. Смертельно напугана.
Я шагнул к ней. Она встала. Лиза подошла ближе. Пребен застыл у рояля. Нет, я был не на высоте положения.
— Карен, — опять начал я. — Эрик заболел.
— Кто его. — сказала она.
Я не ослышался: она сказала именно эти слова. Хотя на мгновение я не поверил своим ушам. «Кто его…»
— Ему стало плохо в чилийском посольстве, — сказал я. — И…
— В чилийском посольстве? — переспросила Лиза. — Но каким образом вы…
— Мы с Эриком были в посольстве. Ему должны были вручить орден.
Но ему стало плохо. Вызвали «скорую». Машина приехала тут же. Потом мы повезли его в поликлинику «скорой помощи» и в уллеволскую больницу…
В комнате воцарилась зловещая тишина.
— Когда мы приехали в больницу, он уже был мертв.
Ну вот, слово произнесено. А потом полицейский инспектор Карл Юрген Халл будет просить меня, чтобы я подробно описал ему эту сцену. Он так и сказал: «эту сцену».
— Представь, что ты в театре, — сказал он. — Представь, что ты сидишь в первом ряду партера и видишь на сцене гостиную Карен, а трое присутствующих в ней — актеры. Ты ведь, кажется, отличаешься наблюдательностью?
— Отличаюсь, — подтвердил я. — Но это, черт возьми, большая разница — сидеть в театре и наблюдать за тем, что происходит на сцене, или стоять перед тремя друзьями и сообщать им об убий. Гм. О смерти и при этом наблюдать за ними.
— Подумай хорошенько, — сказал Карл Юрген. «Подумай хорошенько» — его любимое выражение.
— Как выглядит гостиная, ты знаешь. Ты сам много раз в ней бывал, — начал я.
— Ты понимаешь, что я не это имею в виду. Я имею в виду, какой вид был у актеров, которые стояли перед тобой.
— Мне не нравится, что ты называешь их «актерами».
Словно они играли роль. А они были глубоко несчастны.
— А тебе не приходит в голову, что один из них и в самом деле, как ты говоришь, играл роль? Разыгрывал представление?
Вопрос попал в цель.
— Об этом я не подумал. Но ты прав: один из них, конечно, играл роль. Однако, насколько мне известно, ни один из них никогда не был хорошим актером, вообще не был актером.
— Вот именно, — подтвердил Карл Юрген. — Насколько тебе известно, ни один из них актером не был. Но один из них может оказаться актером, хотя это тебе и неизвестно.
— В таком случае это выдающийся актер, — сказал я. — Странно, мне это никогда не приходило в голову.
— Мы плохо знаем своих ближних, — сказал Карл Юрген. — Это банальнейшая из всех прописных истин, однако мы все постоянно о ней забываем.
Я молчал. Неужели в тот теплый праздничный сентябрьский вечер передо мной был актер?
— Я обращался к Карен, — наконец заговорил я. — И беспокоился о ней. Я шел пешком от уллеволской больницы, старался идти медленней и ни о чем не думать, так страшно мне было сообщить ей, что Эрик умер. Ее я и увидел сразу, как вошел, на нее смотрел, когда рассказывал о смерти Эрика.
— Ты хочешь сказать, что на двух других ты внимания не обращал?
— Не знаю. Хотя… Если бы один из них реагировал как-то по-особенному, я бы, наверно, все-таки заметил. Сам знаешь, что такое учитель. Даже когда я слушаю одного ученика, я поглядываю, чем заняты остальные.
— Так я и думал, стало быть, и тут ты поглядывал на остальных. И что же ты увидел?
— Прежде всего я видел Карен. Она была бледна как смерть. И все время повторяла: «Где Эрик?», словно знала: что-то должно было с ним случиться. А когда я сказал, что он умер, она стала ломать руки. Она в буквальном смысле слова ломала их. У нее очень красивые руки — на них нельзя не обратить внимания. И еще: пока я говорил, она заплакала. Не как обычно плачут: она не всхлипывала, не рыдала, просто по щекам беззвучно катились слезы.
— А что она сказала?
— Что сказала? Гм, что же она сказала?. Очень странную фразу: «Все получилось так ужасно!»
— Что же, по-твоему, тут странного? Ведь для нее и в самом деле все получилось ужасно!
— Ты, конечно, прав. Но само выражение — не знаю, не могу объяснить, но почему-то оно показалось мне странным.
Карл Юрген рассматривал свою сигарету.
— Ну а как вели себя остальные? Что подметил взгляд учителя, привыкшего следить за остальным классом?
— Он подметил Пребена, — сказал я. — Конечно, Пребен оказался не в фокусе, он стоял чуть левее, возле рояля. И все же я хорошо его видел. Ничего особенного в его поведении не было, но, если б мне надо было охарактеризовать его реакцию, я сказал бы, что он страшно перепугался.
— Стало быть, он перепутался, — повторил Карл Юрген. — Что ж, эта характеристика достаточно выразительна. А Лиза?
— Когда я вошел, Лиза сидела на стуле между Карен и роялем. Вначале она продолжала сидеть, но, когда я начал рассказывать и она поняла, что случилось, она встала и подошла к Карен, словно хотела ее поддержать.
— А какое у нее было выражение?
— Никакого, — ответил я. — Она словно бы не поняла до конца, что я сказал. И заботило ее только одно — как поддержать Карен.
Значит, я все-таки обратил внимание на всех троих. В ту минуту, когда я вошел в гостиную, чтобы сообщить ужасную новость, я не отдавал себе в этом отчета. И, однако, неосознанно наблюдал за ними по многолетней привычке школьного учителя.