— Я уже повторил это дважды, — сказал я. — Могу повторить в третий раз. Да, у него был сахарный диабет.
Кристиан посмотрел в окно.
— Тогда вполне возможно, что Эрика тоже убили, — сказал он.
Голос его звучал сухо и как-то особенно бесстрастно. Но мне показалось, что он громоподобным эхом отразился от стен тихого кабинета заведующего третьим терапевтическим отделением уллеволской больницы.
Я вскочил. И навис над Кристианом.
— Ты сказал «убили»? Убили? — голос у меня срывался. Во мне бушевали страх и ярость, казалось, еще минута — и меня разорвет на куски.
— Сядь, — приказал Кристиан.
— Убили. — хрипел я. — И я при этом присутствовал…
— Сядь.
— Я всегда присутствую. Когда кого-то из моих друзей убивают, они падают к моим ногам, — теперь я и сам услышал, что кричу.
— А ты, мой родной брат, преспокойно заявляешь. Ты утверждаешь, что.
— Сядь, — приказал Кристиан.
Я сел. Или, вернее, рухнул на стул. Силы меня оставили. Не знаю, как долго просидел я таким образом. Кристиан ждал.
— Олл райт, — наконец произнес я. — Говори.
Мгновение брат разглядывал меня.
— Больному сахарным диабетом нужен инсулин, — наконец сказал он.
— Знаю.
— В определенных дозах.
— Понятно.
— Превышение дозы смертельно, — сказал Кристиан. — Смерть бывает именно такой, как ты описал, и, если инъекция сделана внутримышечно, смерть наступает спустя некоторое время после укола. При внутривенной инъекции смерть наступила бы мгновенно.
Я шарил в карманах в поисках сигареты. Нашел и попытался закурить. Кристиан отобрал у меня спички.
— Я человек миролюбивый, — начал я. — Классный руководитель 5-го «английского» класса в школе Брискебю. Я.
— Знаю, — сказал Кристиан, поднося спичку к моей сигарете. — Давай покурим.
Мы помолчали.
Я несколько раз затянулся сигаретой. Перед глазами у меня все плыло. Но какое это теперь имело значение!
— Немедленно звони в полицию, — сказал я. — Вызови Карла Юргена. — И вдруг меня осенило. — А вскрытие… — сказал я. — Ну конечно же… Патологоанатомы наверняка уже все знают. Может, они уже сами звонили в полицию.
Кристиан посмотрел на меня.
— Я говорил с прозекторской еще до твоего прихода. Вскрытие завершено. Ничего криминального не обнаружено. Дежурный врач подписал протокол вскрытия: смерть наступила от паралича сердца.
Я уставился на Кристиана.
— Может, дежурный патологоанатом не способен устано.
— Нет, это хороший специалист. Но видишь ли, инсулин обладает специфическим свойством. Его нельзя обнаружить. Ни один прозектор в мире — при уровне современных знаний — не обнаружит в организме умершего следов инсулина. — Кристиан помолчал. — Если Эрику ввели смертельную дозу инсулина, этого никогда нельзя будет доказать.
Скорость, с какой я пролетел расстояние между уллеволской больницей и Виктория-Террасе, намного превышала дозволенную.
На перекрестке Майорстювайен я поехал на желтый свет, смутно отметив, что едущие мне наперерез машины сигналили и тормозили. Я помчался вниз по Майорстювайен мимо старинного дома Амальдуса Нильсена[10], где в школьные годы мы со Свеном бродили по опавшим листьям каштана.
Я пытался сообразить, который сегодня день. Но мне не удавалось собраться с мыслями.
Две недели, сказала Карен.
Сидя на диване, она обвила меня руками за шею и попросила ничего не говорить Карлу Юргену Халлу. Не говорить о том, что гнусный П. М. Хорге, «Советы и информация», вымогает у нее деньги. Ей требовалось две недели, чтобы избавиться от него.
А я, идиот, пообещал ей это. Я, круглый идиот, сдержал свое слово.
Но теперь Карл Юрген узнает все. Чтобы нарушить данное слово, мне нет нужды пить для поддержания духа, хотя я всегда кичился тем, что свое слово держу. Теперь это не имеет никакого значения, ничто теперь не имеет значения. Мной владело единственное безумное желание — наверстать упущенное время. Мне казалось, что какая-то лавина увлекает меня за собой и я должен остановить обвал, пока мы все не рухнули в бездну. И в самой глубине сознания сквозь ярость, горе, отчаяние пробивался тонкий голосок.
Он настойчиво спрашивал: «Почему?. Почему?. Почему?.»
Будто мчишься по железной дороге, отсчитывая каждую шпалу: «Почему?. Почему?. Почему?.»
Карл Юрген обязан это узнать. В этом состоит его работа. Но пока что он справляется с ней из рук вон плохо. Что он себе воображает? Что воображает себе вся эта компания, засевшая в управлении на Виктория-Террасе? Только и умеют, что прилеплять красные штрафные квитанции на машины, припаркованные не там, где положено. «Но почему? — стучало в моем мозгу. — Почему?. Почему?. Почему?.»
Мне было как-то даже легче оттого, что я мог излить свою ярость на уголовную полицию города Осло. Словно я снова стал мальчишкой и, грохнувшись с трамплина, кляну на чем свет стоит лыжные крепления.
Я поставил машину у самого входа. Как раз под знаком «стоянка запрещена».
— Катись к черту! — сказал я табличке с запретительным знаком.
Проходившая мимо дама испуганно шарахнулась.
— Я не вам, — объяснил я даме. — Я этой штуке. Я сказал ей: «Катись к черту!»
— Да-да, — пробормотала дама. — Конечно… Понимаю…
На ней была лиловая шляпа. Хенрик Серенсен[11] сказал, что лиловый цвет непристоен. К тому же взгляд у нее был скользкий, как у змеи.
«Я понимаю… Конечно…»
Я ее ненавидел.
Если бы вахтер в окошечке нижнего этажа попытался меня остановить, я бы учинил драку. Но он меня знал.
— Сейчас спрошу, на месте ли инспектор, — сказал он. И стал набирать номер на диске внутреннего телефона.
Пальцы у него были толстые и плохо гнулись. Поудобнее устроившись на стуле, он старательно набирал цифры. Его я ненавидел тоже.
— Инспектор занят. Не могли бы вы немного подождать?..
— Нет! — рявкнул я.
— Доцент Бакке говорит, что нет. — невозмутимо сообщил он.
Ответа Карла Юргена я не услышал.
— Можете подняться, — сказал вахтер и положил трубку.
Но, очутившись перед Карлом Юргеном, я не знал, с чего начать.
— Карл Юрген, я сам не знаю.
— Сядь, — сказал он.
Закон и Медицина пользовались в разговорах со мной одними и теми же словами.
«Сядь», «подумай хорошенько».
Я сел.
— Я уже подумал, — сказал я. По крайней мере, этой фразой я его опередил. Я был зол на всех, я ненавидел всех и вся.
Карл Юрген молчал. Он был слегка удивлен. Холодные серые глаза с минуту глядели поверх моей головы, потом их взгляд устремился куда-то в сторону. Но Карл Юрген не произносил ни слова.
Он, очевидно, решил, что у меня истерический припадок, и, в общем, у него были основания так подумать. Но сам-то я не видел себя, сидящего в этот злосчастный день в управлении полиции на Виктория-Террасе. И меня страшно злило, что Карл Юрген считает себя вправе зачислять меня в истерики. Он ведь не имеет представления о том, что я пережил. Он вообще ни о чем не имеет представления. Сидит себе и смотрит умным, холодным и самоуверенным взглядом. Но я сейчас разрушу эту самоуверенность. Сейчас, сию минуту от твоей самоуверенности и твоего самообладания не останется и следа, злорадно думал я.
— Вчера вечером убили Эрика, — сказал я. Сказал медленно, с расстановкой и, кажется, даже улыбнулся.
В лице Карла Юргена не дрогнул ни один мускул.
Инспектор сидел и спокойно смотрел на меня.
— Эрик мертв?
Я рассмеялся.
— Мертв? — переспросил я. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы убитый был жив? Такое не удавалось даже Агате Кристи.
И я рассмеялся еще громче. Но я был не так глуп, чтобы не понимать, что это за смех.
— Истерическая реакция, — пояснил я. — Очень жаль, но ты, конечно, понимаешь.
— Я только что вернулся в управление, — сказал Карл Юрген. — Со вчерашнего дня я был в Тенсберге. Ты что, пытался мне дозвониться?
— Я звонил тебе вчера поздно вечером.
Задребезжал телефон. Карл Юрген снял трубку и мгновение слушал.
— Пусть сразу же поднимется сюда.
— У тебя что, нет времени поговорить со мной? — спросил я.
— Это Кристиан, — коротко ответил Карл Юрген.
Вот как! Значит, старший брат поехал за мной следом. Врач поехал следом за мной. Ну что ж, очевидно, я вел себя так, что он счел это необходимым. А вот и он…
— Ты пулей вылетел из моего кабинета и не слышал, что я тебе говорил. Но я был уверен, что ты поедешь сюда. Вот и приехал следом. Добрый день, Карл Юрген.
Карл Юрген кивнул и пододвинул Кристиану стул.
— Вы, наверно, еще не успели ничего обсудить, — сказал Кристиан. — Я приехал так быстро, как только смог.
— Ты приехал, конечно, не ради Эрика, — заявил я. Злость все еще бушевала во мне.
— Мертвому помочь нельзя, — сказал Кристиан.
— О! Какая оригинальная мысль! Особенно в устах доктора медицины.
Карл Юрген и Кристиан внимательно смотрели на меня. Каждый из них поставил свой диагноз, но результаты совпадали. На мгновение в комнате воцарилась полная тишина.
— Ладно, — произнес я. — Извините меня. Я уже сказал Карлу Юргену, что у меня истерика, а теперь скажу и тебе, что сам это понимаю. Но думаю, что любой, и даже вы оба, привычные к темным сторонам жизни, были бы потрясены, если бы ваших ближайших друзей одного за другим убили, можно сказать, почти у вас на руках.
Они обменялись взглядом.
— Мы это понимаем, — сказал Карл Юрген. — И даже очень хорошо. Ты не первый, у кого мы наблюдали такую реакцию. Удивительно другое — что ты отдаешь себе в этом отчет. А теперь давай перейдем к делу.
— Ладно, спасибо, перейдем к делу, — пристыженно сказал я.
— Начни с самого начала, — попросил Карл Юрген.
И я снова рассказал все что мог.
Как Эрик позвонил мне и пригласил на обед. О темном костюме, который надо было надеть, несмотря на жару. О том, как прошел обед. О том, что было в посольстве, о машине «скорой помощи» и о дежурном враче.