[1060], обычаи «шатнес»[1061], праздник Пасхи — который символизирует начало посева и «исход» из Египта, праздник «шовуот» — жатва для оседлых и стрижка овец для кочевых etc. etc.
На это Гершензон ответил своим «мифом» еврейского народа:
Еврейство веками отрывается от почвенного существования, от территории, языка своей культуры. Такова воля Божья. Он хочет, чтобы мы делались все более нищими, странниками, «оголенными» от всяких национальных ценностей. Сионизм как творчество на своей земле и на своем языке — «грех», сопротивление злу (по Толстому), а изгнание из Испании, погромы здесь, все гонения и наветы — заветное желание Его. К чему все мы идем? К полному абстрагированию себя от всего национального. Зачем? Мы не знаем положительных путей Божьих, мы только констатируем ход истории, мы фаталисты.
Заговорили о языке, logos и dowar — о слове и вещи, которые на еврейском языке имеют одно и то же наименование[1062]. Еврейство — по Бялику — сохранило язык и учение на нем — в этом есть единство. Гершензон же находит, что единство наше не положительного, а отрицательного свойства; доказательством этого служит антисемитизм. Антисемиты не в состоянии проникнуться нашей чуждой им психологией. Единственное позитивное, что у нас осталось, это не земля, не язык — это только чувство единения и отчужденности от других народов.
Бялик: דבר — Довар — вещь, как и слово, имеет духовное значение; вещь — частичка нашей души. По еврейскому обычаю достаточно взглянуть на вещь (находку), чтобы она стала моей[1063]. Не видав вещи, я был иной, увидев ее — обладая ею — я стал опять иным. Это фетишизм, обоготворение вещи, собственности. На этом впервые сошлись Бялик и Гершензон — на мистическом отношении к вещи. Меня это удивило: Гершензон, который не исключает дуализма: холодный «светлый» рационализм и теплый «темный» мистицизм. Бялика и Гершензона сближает последнее; это их собственные слова: «мы любим женщину за то темное, что в ней».
Жизнь — продукт не доброй, свободной воли, а случайности. Только в творчестве языка можно создавать новое. Большая сладость в создании новых слов и оборотов на еще свежем, не испорченном и не затасканном литературными шаблонами языке. Но даже и это творчество случайно. Человек не должен работать «идейно», т. е. с натяжкой, а должен работать для самого процесса работы, как Бог на душу положит, — в этом будет воля Божья. Таков труд крестьянина и поэта. Как угадать волю Божью? Помогать Богу в его строительстве мира, говорит Бялик. Гершензон ставит чисто мефистофельский вопрос: кто кого перехитрит: Бог человека или человек Бога? Человек узнал, что Бог хочет продолжения рода человеческого — и человек сознательно забастовал (Шопенгауэр, мальтузианство).
В вопросе о науке Бялик снова сходится с Гершензоном. Наука должна быть одухотворена религией. Наука требует аскетической жизни, преданности и служения ей. Даже социализм не удовлетворяется голой экономикой, и социалистам нужна религия. Не потому ли они так часто обращают свои взоры к Христу?
Когда Бялик говорит свое, он очень скромен, целомудрен. Гораздо смелее он, когда дело идет об исторических фактах, научных данных. Даже в последнем Гершензон прислушивается к его мнению, как если бы сам он не был глубоким ученым, историком. Впрочем, для него философия — процесс; для Бялика — любительская забава, пильпулистика[1064], чистая интуиция поэта. Когда мы поднялись, чтобы вернуться к себе домой, у меня было чувство, что я присутствовала на уроке некнижной мудрости (תורה שבעל פה Tora shel baal-pe)[1065].
Я никогда не видела своего учителя словесности, историка «Грибоедовской Москвы»[1066], в таком восторженном настроении. Он сказал нам потихоньку, что счастлив был узнать ближе Бялика и считает его гениальным человеком[1067].
Когда мы прощались в садике на Николо-Песковском[1068] переулке, в воздухе чувствовалась весна, на деревьях и кустах набухали почки. Мы проводили Бялика до Арбата, усадили его на извозчика и попрощались с ним. Он на днях покидает Москву. Что ждет нас всех? Скитание, исход или, быть может, возвращение на нашу настоящую родину?
Приложение IIIПисьма Лейба и Фриды Яффе М. О. Гершензону
16 сентября 1918 года семья Яффе навсегда покинула Москву. Они ехали в товарном поезде, где все пассажиры были возвращавшимися на родину уроженцами Литвы. Попутчиком Яффе был еврейский этнограф и литератор С. Ан-ский, знакомый им по Москве и особенно сблизившийся с ними в Вильне.
С отъездом семьи Яффе сначала в Литву, а затем в Палестину (прибыли в Яффу 2 января 1920 г.) связь с Гершензонами не прервалась. Об этом свидетельствуют письма Лейба Яффе Гершензону, опубликованные Брайаном Горовицем[1069], и письмо Фриды Яффе Гершензону от 8 февраля 1922 года, опубликованное Владимиром Хазаном[1070], а также упоминаемые ими письма адресата. Напомню, что М. О. Гершензон умер 19 февраля 1925 года.
27 сентября 1918 г., Л. Яффе — М. Гершензону
27. IX.1918[1071].
Дорогой Михаил Осипович.
Шлю Вам сердечный привет из моего родного города[1072]. Добрались сюда после восьми суток езды. До Двинска ехали эшелоном, а от Двинска скорым поездом. По приезде все простудились и до сих пор не можем оправиться как следует. Присматриваемся к окружающей жизни, такой необычной и непохожей на ту жизнь, которую мы недавно видели вокруг себя. На днях едем в Вильну и тогда решится вопрос, где будем жить, в Гродне или Вильне. Буду Вам очень благодарен, если черкнете нам несколько слов о себе, о Вашей жизни. Сердечный привет Марье Борисовне и детям.
Фрида Вениаминовна и детки кланяются.
15 января 1919 г., Л. Яффе — М. Гершензону
15. I.1919.
Дорогой Михаил Осипович.
Около четырех месяцев не имею известий из Москвы. Писал туда много раз, но не знаю, получились ли мои письма. Тревожимся за всех вас. В известиях, которые иногда прорывались к нам, мало было радостного.
Мы уже около трех месяцев в Вильне. Мечтал об отдыхе после Москвы, но больше одной, двух недель он не продолжался. Пришлось войти в общественную жизнь. Здесь она тяжелее, чем в Москве. За время оккупации все обеднело, притупилось. Не было интеллигент<ских> сил. Сказался гнет трех мучительных лет. Еврейство Литвы придавлено и измучено. Пришлось мне взять на себя редактирование ежедневной газеты на разговорно-евр<ейском> языке.
В одном отношении было несравнимо легче, чем в Москве. Не голодали и не мерзли. Теперь, кажется, будем уравнимы с Вами и в этом отношении.
Фрида Вениаминовна занималась хозяйством, детьми и каждую свободную минуту Фаустом, Тургеневым и др. работами, кот<орые> она взяла на себя.
Теперь наступили новые времена. Как это преломится на литовском еврействе, скоро увидим[1073].
Напишите нам, дорогой Михаил Осипович. Как Вы живете, работаете? Сыты ли, тепло ли Вам, хотя бы относительно. Это теперь главный вопрос. Как поживает Марья Борисовна, дети.
Ждем с нетерпением и будем рады каждому слову.
Вильна
1-ая Песчаная д. 7, кв. 6.
6 января 1921 г., Л. Яффе — М. Гершензону
6. I.1921
Дорогой Михаил Осипович.
Пытаюсь писать Вам, может быть, письмо дойдет к Вам. Часто думаем о Вас и Марье Борисовне. Хотели бы знать, что с Вами, с Вашей семьей. Если получу от Вас отклик, напишу подробнее. Мы живем в Иерусалиме, уже год в Палестине, здоровы и довольны. Если для Вас не трудно, узнайте, что с матерью моей жены, Анной Моисеевной Зельдович, и с ее семьей. Они жили на Нижней Кисловке, д. 5, кв. 11.
Моя жена кланяется.
С любовью вспоминаем Вас,
Напишите.
Адрес мой:
Jerusalem (Palestine) «Haaretz».
Писать можно через Еврейский комиссариат или, кажется, прямо по почте.
3 июля 1921 г., Л. Яффе — М. Гершензону
3. VII. 1921
Дорогой Михаил Осипович.
Несколько месяцев т<ому> н<азад> писал Вам, но не получил ответа. Весьма возможно, что письмо мое не дошло к Вам. Пытаюсь еще раз послать Вам привет. Хочу очень знать, как живете Вы, Марья Борисовна и дети. Мы же свыше полутора лет в Иерусалиме. Жизнь нелегка, но мы довольны.
Если откликнитесь, напишу подробнее.
Фрида Вениаминовна кланяется Вам и Марье Борисовне. Будьте здоровы. Где Вячеслав Иванович? Низкий поклон ему. Здесь у подошвы Масличной горы, у древней стены Иерусалима, мимо которой ежедневно прохожу, часто читаю русские стихи и по-прежнему люблю их.
Жму сердечно Вашу руку. Очень кланяюсь Марье Борисовне.
Не могу Вам сказать, как буду рад вести от Вас.
Адрес мой: L. Jaffe, Jerusalem (Palestine) «Haaretz».
8 января 1922 г., Л. Яффе — М. Гершензону
8.1.1922
Дорогой Михаил Осипович.