нспорта доставки материалов на место, этих монолитов, этих чудовищных камней, под которыми гибли поколения, и среди них — евреи времен Моисея.
Но и теперь, спустя тысячелетия после построек пирамид, Египет — страна экономического рабства, неравенства, отсталости. Достаточно посмотреть на экстенсивную систему орошения вертящимися колодцами, которые крутят верблюды и ослы с завязанными глазами. Пауперизация чувствуется на каждом шагу. Весь город, не исключая самых богатых и шикарных районов, полон нищих. Они, как мухи на сладком пироге, облепляют все кафе, трамвай, станции. Они навязывают вам никому не нужные выигрышные билеты, шнурки для ботинок, папиросы, спички. Они не дают прохода. Их одежда состоит из хлопчатобумажной длинной и грязной рубахи, без белья под ней. Старая свалянная феска на голове и стоптанные туфли на босу ногу. Дикое сочетание восточной роскоши и нищеты, кварталы, где полицейский в белых перчатках показывает вам дорогу и помогает перейти на другой тротуар, и недалеко от этих районов восточные базары, где лавчонки одна на другой, где, как у нас в Старом городе, продавцы сидят с ногами на прилавке и выкрикивают товары, а многотысячная толпа вертится вокруг с громким гортанным криком, с жестами, как если бы им угрожала непосредственная опасность. Магазины в так называемом европейском районе, где самые красивые дамские туалеты и парфюмерия из Парижа, и кафе, наполненные расфранченной публикой — такое неравенство «вопиет к небу»!
Мы выехали на итальянском пароходе «Эсперия», но поездка была зимняя, с качкой и морской болезнью. Еда итальянская с оливковым маслом, много риса, макарон была мне тяжела, приходилось все запивать кьянти, легким и прекрасным вином. До Неаполя была мертвая зыбь, от которой переворачивало все внутренности. Я 30 часов ничего не ела. Марк, который лучше переносил качку, меня уговаривал «закусить», но только в Сиракузах, где мы из-за бури стояли четыре часа, я позавтракала.
Запах прибрежной воды, полной нечистот, запах кухни и фритюра[557], напоминали мне времена моих беременностей, когда я страдала от запахов. Эта идиосинкразия у меня осталась на всю жизнь. Мы вздохнули легко в Цюрихе, в прекрасном отеле «Сан Петер». Вначале мы были неразлучны, Марк бегал за покупками и имел разные медицинские встречи, и я его сопровождала. Но потом я записалась в санаторий Бирхер-Беннер[558], чтобы изучить «ро-кост», приготовление сырой и вегетарианской пищи.
Мы сняли комнату на Дольдере, и я ежедневно полдня проводила в кухне Бирхер-Беннера. Я научилась приготовлять всякие соки, чистые и смешанные, разные освежающие напитки, кремы, пудинги и знаменитый Бирхер-мюсли, сырую овсянку, замоченную с вечера, с прибавлением всяких питательных ингредиентов: фруктов, меда или консервированного молока, орехов.
Марк посетил несколько профессоров и университетские клиники, и нам показали один частный и очень богато обставленный госпиталь — Гирсланден, где я увидела очень много интересных кухонных усовершенствований.
Мы также слушали лекции проф. Юнга[559] по психоанализу. Юнг был особенно популярен среди иностранной публики, дорогие автомобили и дамы в роскошных меховых манто окружали зал и наполняли его. Как я потом узнала, и Бирхер-Беннер, и проф. Юнг были поклонниками гитлеризма.
Среди цюрихских сионистов у нас нашлись новые и старые знакомые. После обеда в Субботу и воскресенье мы ходили в театры, в кунстхаузы, видели картины Хольдера, Сегантини, Беклина[560], ходили в Зоологический сад, в церкви, на праздник, посвященный Песталоцци, мы подымались на Цюрихберг, а чтобы изучить кухню, не только теоретически, а и практически, я тащила Марка во всевозможные рестораны, кнейпы, столовые и кафе, повсюду я заказывала новые блюда, что нас очень развлекало, и привело меня к антисократовскому заключению[561] (выводу), что в кулинарных вопросах чем больше я учусь, тем больше я убеждаюсь, что я не так уж мало знаю и что нет ничего нового под луной. Названия были французские и очень звучные, но под ними оказывались все те же блюда, которые я у нас дома варила и подавала своей семье и больным.
У швейцарцев можно было учиться тому, как жить легко и приятно. Как зарабатывать на туристах, как ставить бесконечные «экстра»[562] в счета: услуги, телефон, вызов такси, заказы, мальчик на посылках, экстренный стакан чая, горячая вода, ванна, экстренные блюда, цветы, покупки в городе (поручения) — все то, что мы даем бесплатно, здесь ставится в счет и с математической точностью увеличивает счет на столько процентов, сколько они считают нужным. Я у себя дома даю писчебумажные принадлежности и почтовые марки и «забываю» приписывать к счету — а здесь всякое лыко в строку.
Зато в работе у них столько спокойствия, уюта, что этому надо специально учиться.
Швейцария — это счастливый эгоистический островок. Нейтральный и милый, который выигрывает от каждой войны, потому что врагам нужно такое место, где они могут делать дела, торговать, скрываться, вести закулисную политику и делать передышку. Нужно только иметь деньги в кармане, чтобы за все заплатить, сытый благоустроенный мир, мещанский, среди роскошной природы, которую Бог им дал в приданое и с процентов от которой они живут. Вы можете в этой демократической стране слушать коммунистические и нацистские речи — как вам угодно. Отношение к беженцам смотря по обстоятельству, если общественные комитеты отвечают за все его нужды, беженца оставляют в покое: право на труд только для своих. Если же нет гарантий извне, выселяют, и даже в нацистскую Германию.
Здесь я не видела бедных кварталов, «слумс», старые кварталы берегут как музеи. Больше всего мы наслаждались природой. Еще проезжая Сан Готард мы не сводили глаз с гор, деревушек, долин и туннелей.
Здесь в Цюрихе мы выходили каждый день на Дольдер, любовались Альпами, мраморно-серо-голубого цвета с блестками, озером Цюрихским и лесами на горах. Мы решили после того, как мы закончим все наши дела и занятия, поехать в горы и кататься на лыжах.
Единственное, что нам обоим портило настроение, что наших больших детей не было с нами. Они бы имели столько удовольствия от всего. Я часто писала им письма и посылала красивые швейцарские открытки, но это, конечно, не могло им компенсировать. Мы купили Меиру полевой бинокль, Рути — спортивный костюм: брюки и свитер и перчатки под цвет.
В свою кухню я купила много экстрактов, пряностей, которых у нас нет: майоран, базилик, эстрагон, сеновий и проч.
Под конец мы отправили все купленные инструменты и машины, я получила маленький аттестат за пройденный курс, и мы попрощались с Цюрихом.
Февраль мы почти целиком провели в Арозе, лежали на балконе, который был обращен к Альпам, снег на горах был синий.
Сосны темно-зеленые, дома в швейцарском стиле — шале, церковки, улицы с магазинами разных сувениров — все с эдельвейсами и малиновкой, символом Арозы, сани, разукрашенные колокольчиками и пестрыми коврами, отели, плакаты, люди в штанах и разноцветных свитерах, лыжи, санки, лошади с нарядной упряжью, — все было ясно очерчено, разрисовано, как на лубочной картинке.
Мы мазались ароза-кремом для загорания, подымались на вершины — кульмы[563]. Марк меня учил кататься на лыжах, и если я падала, мы смеялись, и я старалась снова не ударить лицом в грязь, но это плохо удавалось.
Мы оба помолодели на двадцать лет. Мы спускались с гор в саночках и особенно любили любоваться состязаниями на коньках — красиво и захватывающе интересно, также гонки и бега, и игра в поло, хоккей на льду. Вообще, для чтения и для серьезных размышлений не оставалось ни времени, ни желания.
Аппетит и сон был у нас обоих замечательный. Я никогда так не отдыхала и не поправлялась. Днем было очень жарко, воздух был чист, как бальзам, люди принимали солнечные ванны в купальных костюмах. Вечером делалось холодно, мы оставались в отеле и танцевали.
Единственная книга, которую я купила и прочла — был «Цауберберг» — «Волшебная гора» — Томаса Манна.
Мы не ходили на все балы, которые устраивались в Арозе, но интересны были названия: «Японский праздник бутонов», «Кукольный бал», «Дон Жуан и веселая вдова», «Венецианская ночь в Севилье» и всякие балы апашей. Последние дни в Арозе были так хороши, что не хотелось уезжать, мы снова обошли все вышки, объехали все окрестности и даже были на еврейском вечере. Это было связано с интересной встречей: на улице подошла к нам дама, которая, по-видимому, слышала, как мы говорили на иврите, и спросила, не из Палестины ли мы и не евреи ли мы. «Если наши еврейские носы могут вам чем-нибудь быть полезны — то да», ответила я, и мы все рассмеялись. С французского она перешла на чистейший идиш. Она оказалась артисткой «виленской труппы»[564], мы чуть не обнялись, найдя землячку. В тот вечер она читала в одном еврейском лучшем отеле и попросила нас прийти. Мы с удовольствием приняли приглашение. Там было много евреев-швейцарцев и немецких евреев.
Артистка Блюменталь оказалась замечательной чтицей, она читала Бялика, Шолом-Алейхема, Переца и Аша, стихи Кади Молодовской[565] и многое другое. Немцы плохо понимали ее сочный идиш, это было заметно по тому, как они не смеялись там, где была юмористика, и не были тронуты там, где были сантименты. Словом, Марк предложил после каждого отрывка переводить в нескольких словах на немецкий язык. Он это сделал с легкостью и точностью. Публика воспрянула и даже попросила не после, а до чтения сделать маленькое введение. Это затянуло чтение, но создало контакт между залом и артисткой. Конферансье на немецком языке был необходим. Успех был полный, и артистка чуть ли не со слезами нас благодарила. Она просила непременно посетить ее в Давосе, где она, по-видимому, лечилась от туберкулеза. Давос входил в нашу программу, и мы ей обещали. Подымаясь в Давос, мы попали действительно в «Цауберберг» — сказочное царство. Сначала все было заволокнуто облаками, потом они вдруг рассеялись, и мы очутились в чистой горной высоте — Давос дорф и Давос плац