[619], а потом дальше. Я отдала Рут много из моих платьев и белья. Я проводила детей до Хайфского порта.
Мы купили радио, и все увлекались «висением на радио». Особенно Меир, когда он бывал дома. И так как у нас было радио, мы слушали новости каждый день, и слышали, как Муссолини говорил о мире и призывал к войне с Абиссинией. Первого октября он говорил о грехах Абиссинии, о стране, в которой процветает рабство.
Слова «Маре нострум»[620], «аванти» (вперед), «витторио» (победа), «империо Романо», «Италиа Колониале» — все это звучало как призыв к войне, а шум и энтузиазм толпы на площади в Риме, бесконечные крики — подтверждали это опасение. Мурашки пробегали по коже от мысли, что завтра, может быть, снова будет литься кровь. Речь французского министра[621] в тот вечер наоборот была очень печальна. Он призывал к санкциям против Италии, обращался к Англии, и это был голос вопиющего в пустыне.
В нашем саду завелась болезнь фруктовых деревьев — капнодис, и мы с садовником решили вынуть все больные деревья, перекопать сад и посадить виноград по другому плану. Это немного отвлекло меня от внешних событий, кроме того, работы было много и по хозяйству.
Однажды нас с Марком пригласили на очень курьезную свадьбу, тоже к пациентам. Это была смесь еврейской традиции с европейской свадьбой. Подражание, конечно. Я еще никогда не видела такой безвкусицы и мешанины. Обычная еврейская хупе, свадебный балдахин, как в штетле[622], верчение жениха вокруг невесты три раза, чтение ктубе, свадебного договора, с перечислением всего приданого и драгоценностей невесты и проч. Куча ребятишек, которые у всех вертелись под ногами и переедались сладостями, и наряду с этим — ломали крендель над головой невесты и жениха, засыпали их рисом, ячменем и конфетти после венца. Английский белый свадебный пирог в три этажа, который молодая надрезала, шампанское, маленькие шаферицы в длинных белых платьях с венками на головах, букеты флердоранжа на только у невесты, но и у всех шафериц, как взрослых, так и детей, фотограф, кинофильм и под конец — специальная граммофонная пластинка, присланная из заграницы от родителей невесты, с целой поздравительной речью. Пластинка была выполнена с двух сторон, так что она была не короче свадебного договора, ктубе. Свадебный марш Мендельсона в начале и в конце и, наконец, бал.
Вся эта смесь говорила о различии среды, из которой вышли жених и невеста, о несоответствии обычаев, в которых каждый воспитывался и прожил всю жизнь. Все наводило на мысль, что такой брак не может кончиться хорошо, и, как потом выяснилось, он не был долговечным.
В октябре нас пригласили в Дганию, на празднование 25-летия Дгании-А.[623] Этот юбилей в деревне был чудесный: сад был прекрасно декорирован, были плакаты, угощение чисто деревенское, свежее и прекрасное, музыка собственного хора и оркестра, речи всех пионеров, которые за 25 лет принесли немало жертв силами, здоровьем и людьми, о чем свидетельствует кладбище в Дгании и морщины людей, постаревших без времени.
Было много гостей со всех концов Палестины, была интересная художественная программа с участием артистов и музыкантов. Было красивое шествие детей, гордости всего кибуца и надежды на будущее, начиная с малюток детского сада и кончая юношеством.
Мы ночевали в Тиверии, и на следующий день объехали все колонии и кибуцы в Иорданской долине: Дгания-Бет, Кинерет, где я имею товарищей из виленской группы «Жировцы», видели электрическую станцию в Нагараим, Мигдал, Капернаум и виллу леди Эрли возле Мигдала. Растительность повсюду богатая, и душа отдыхает на этой субтропической зелени.
Италия начала войну против безоружной Абиссинии, страх перед надвигающейся войной в Европе и во всем мире снова привел к экономическому кризису, банки были закрыты, наше «просперити», расцвет и строительство в коммерции и промышленности, тоже, по-видимому, приходит к концу. Мы лично перестали говорить и даже мечтать об увеличении нашей больницы, о покупке рентгеновского кабинета; работы стало меньше, и у меня оставалось больше свободного времени для чтения, размышления и опасений.
Мы с мамой пошли на русский фильм «Веселые ребята»[624]. Это такая же «клюква», как если бы фильм вертелся не в России, а в Америке. Для советских все, что «частное», — пережиток прошлого и карикатура.
Здесь были два прекрасных концерта Губермана[625] и Миши Эльмана[626], целое событие в нашей жизни. В «Габима» давали «Рахав»[627], пьеса из времен Иисуса Навина, действие происходит в Иерихоне. Им еврейский репертуар всегда больше удается, чем иностранный. В пьесах Шолом-Алейхема, например, нет ошибок в декорации, режиссуре, игре, даже в интонации и костюмах. Театр «Габима» будет увековечен «Дибуком», «Вечным жидом», пьесами Шолом-Алейхема: «Скрипка», «Твой народ», «Сокровище» и «Короткая пятница»[628]. В одном из концертов мы еще слышали новое произведение и очень хорошее «Доктор Дулитл» по детскому рассказу Кестнера[629], а в кино — «Сон в летнюю ночь» с Рейнгардтом[630].
От Рут было известие, что она готовится быть матерью, и в январе она вернулась из заграницы. Моя маленькая девочка сильно изменилась и возмужала. По строгим кибуцным законам она должна была рожать в больничной кассе, в районе ее кибуца. Но мы как-то выплакали ей право жить в предродовой период и рожать в нашей больнице. Ввиду того, что она все равно не могла пойти на работу на девятом месяце после такого большого перерыва, ей разрешили. Эли еще был за границей.
Я дала Рут прочесть ее дневник, вернее мой во время ее раннего детства. Как будущей матери ей это было интересно. Первые слова, шаги, зубки, сидение, стояние, даже детали о здоровье. Я ходила с Рут ежедневно гулять, мы были на выставке в северном Тель-Авиве, но когда приехал Эли, он снял с меня заботу о ее развлечениях.
Наконец появился долгожданный внук. Это был красивый здоровый мальчик. Все наше родильное отделение принимало участие в нашей радости. Рут держалась героем и не кричала. Цветов было масса, подарков тоже, сестры совместно связали покрывало для колясочки. ПРАБАБУШКА была главная персона на брисе[631]. Меир ради такого торжества прислал целую эпиталаму от дяди племяннику. Мальчика назвали Цви по имени моего отца Hirsch (Григория)[632].
Этот 1936 год нам лично принес радость, но в атмосфере была война. Саар по плебесциту перешел к Германии[633] против воли Франции, но при поддержке Англии, которая «боялась усиления Франции за счет Германии». В Германии обострился антисемитизм, Япония готовилась к регулярной войне с Китаем или, вернее, к экспансии на всю Азию. Италия показала пример, как можно подавлять слабых[634], и за это не накладывают никаких санкций.
У нас во время праздника Неби Муса[635] была арабская демонстрация, и после этого арабская делегация была вызвана в Англию. В апреле начались серьезные арабские беспорядки, которые назвали «פרעות» : убийства из-за угла, грабежи и налеты на колонии и деревни. Десятки убитых и раненых, все больницы начали наполняться.
Ввели военное положение, люди боялись по вечерам выходить на улицу, даже днем некоторые лавки не открывались. Во всех домах были постои «Гагана». Все это вносило беспокойство, беспорядок, грязь, инфекцию, особенно желудочные заболевания, по ночам телефон звонил беспрерывно, молодежь шумела, играли в карты, пили чай. Это принималось как должное, но хозяйки шушукались по углам, боясь громко критиковать. От детей были телефоны — никаких визитов или писем. И по телефону сообщали: «הכל בסדר» («Все в порядке»).
Меир с головой ушел в «Гагана» и запустил свои занятия. Когда нам с Марком выходило ездить по колониям и за город, мы переставали пользоваться своей машиной, а брали такси или поезд, потому что по дорогам арабские партизаны, вернее бандиты, разбрасывали гвозди, шины лопались, была опасность быть выброшенным из машины или быть убитым. Тем не менее в Иерусалиме был устроен медицинский конгресс, на который съехалось много гостей из-за границы.
Было паломничество на могилу д-ра Пинскера[636], Усышкин произнес хорошую речь, вечером был прием в клубе «Менора», но все речи были больше политического, чем медицинского характера. Говорилось о рождении Мессии и проч. Не знаю, не предпочли ли бы наши заграничные гости больше комфортабельного передвижения по стране и обычного «good time» всем нашим возвышенным мечтаниям. Николай I назвал бы это «напрасными мечтаниями», но для нас они были далеко не напрасны.
Рут нам писала, что из-за невозможности вывозить продукты из кибуца, из-за опасности по дорогам и разным керфью[637], у них много продуктов остается дома, кибуц экономически страдает, но питание из-за этого улучшилось. Они были настолько отрезаны от города, что их грузовик остался в Тель-Авиве и не мог вернуться. И хотя выставка в том году была открыта, все предсказывали материальное фиаско. Боялись, что из других городов никто не приедет, но евреи, объединенные одним желанием — показать врагам, что они не боятся опасности, как один человек откликнулись на приглашения и приехали. Это у нас называлось «давкизмом»