влиянию религии. Субботние богослужения были скорее похожи на клуб, в котором было чтение священных книг, и эти заседания происходили не в церкви, а в общем зале. Речи произносились главным врачом, не пастором, а врачом, одетым в обычное партикулярное платье, эти речи были большей частью на светские темы, не лишены культуры и модернизма, хотя и проникнуты глубоким христианским духом.
Все сестры были молоденькие и хорошенькие, готовились в миссии к поездке на дальний Восток, заграницу, все глубоко убежденные и радостные. В них не было католической мрачности и строгой дисциплины, послушания, жертвы, они выглядели все добровольцами.
В санатории была прекрасная библиотека, и я нашла хорошие книги, прочла Геррио — о Бетховене, Давид Неель — о Тибете[664] и др. Прочла Жан Жака Руссо, которого я не держала в руках со времени Лозанского университета.
Адвентисты и к политике имели свое философское отношение: они говорили, что пришел «конец света», что есть «знаки» (жестокая Испанская гражданская война, сильное наводнение в Америке, Антихрист в Европе — Гитлер). Они верят в Мессию. Многое звучало как суеверие. И из опыта мы видим, что только личные страдания кончаются смертью, мировым же нет конца: поэтому нет и надежды на конец злу и страданиям.
Наш Меир писал в письме: «хорошо, что в Испании нет евреев, иначе у нас было бы одной заботой больше».
Природа в этой части Швейцарии была захватывающе красива, я гуляла по снегу, выходила к озеру Леман, смотрела на Альпы, ездила в Нион Глан (Nion Gland).
В одно из воскресений приехал Марк меня навестить. Мы с ним гуляли по окрестностям: свернули с главной дороги и пошли мимо богатых вилл. Поместья на берегу Женевского озера принадлежали иностранным богачам: американцам, англичанам, французам. На всех воротах почти были надписи: «Приве»[665] — частная, мол, собственность. Вход запрещается или остерегайтесь собак.
Несмотря на это или, может быть, именно поэтому в Швейцарии была борьба партий, развивались нацизм и коммунизм, как и в других странах. В санатории на стенах был приказ: «Запрещено говорить о болезнях и политике», потому что политика тоже болезнь и волнует.
Перед отъездом из кантона «Де во» (De Veau), я успела осмотреть фабрики и все хозяйство. Холодники, комнаты в которых хранятся легко-портящиеся товары, продукты, коридоры с запасами зелени — в шкафах из плафонов, сухие запасы и проч. Фабрика «Фаг» снабжала эту санаторию, как и другие больницы, диететическими товарами: хлебом, бисквитами, макаронами, питательными медикаментами для диабета и других болезней.
Протозы — вегетарианской «клопе», или «фальшер Хазе», как его там называли. Интересно производство картофельной муки, лишенной углеводов (сахара), овощной экстракт «Сеновис», который заменяет по вкусу и питательности мясной «Маги», кроме того — молочное хозяйство, птица, яйца, огороды. Всякая зелень — фрукты, ягоды, напитки, разные сидры, морсы, компоты, и варения, грибы, спаржа, всякие желе — все это продукты, которые вырабатываются дома, в собственном хозяйстве, на близлежащих фабриках или привозят из окрестных мест и получают по оптовым ценам. Только мясо в количестве 250 грамм на человека в неделю санаторий покупал в магазинах.
При таком ведении хозяйства цены на продукты вне конкуренции. Мы, например, платили за полный пенсион половину того, что наши пациенты платили нам дома. Персонал у них сравнительно небольшой, не только с нашим, но и с венским, но толк и преданность делу, и количество и качество работы были несравнимо лучше.
Несколько раз я ездила в Лозанну. Я бы могла назвать эти дни в Лозанне — как Пруст, в поисках потерянных лет, но иначе — в поисках «Шале Сувенир» и старых воспоминаний. С Лозанной у меня было связано самое раннее детство и потом первые студенческие годы. 27 лет я не была в этом городе. Я спустилась в трамвае в Уши. «Отель де Шато», в котором мы с мамой и няней жили, стоял заколоченным, может быть из-за зимы. Как это ни странно — церковь Сан-Франсуа мне показалась очень маленькой, может быть потому, что вблизи от нее выстроился небоскреб. «Отель де Шато» как бы вырос, старые камни, старый зачарованный замок. «Отель Д’Англетер», где жил Байрон, «Бо Риваж», «Парк Отель», чайки на озере, ничего не изменилось.
Только пляж на берегу озера немного модернизирован, и поставлены две статуи: одна «попранная Бельгия»[666], благодарность Швейцарии за помощь во время войны, и вторая, скульптурная группа мартышек, с философской надписью о бренности нашей человеческой жизни. «Смотри одним глазом, умей молчать, слушай одним ухом. Не опаздывай!»
Дорога из Уши в Жордиль тоже как будто не изменилась, те же магазины, где в юности я покупала швейцарский шоколад, писчебумажные принадлежности, где я разорялась на открытки с видами. Живы ли хозяева этих магазинов? Я сомневалась. Я блуждала по самому Жордилю, где стоял мой маленький пенсион, в котором я жила 17-летней студенткой, — «Шале Сувенир», с комнатой, обитой кретоном с красными цветами, с обоями в том же цвете, с окном, выходящим на Женевское озеро, с маленьким калорифером и пузатым комодом со старомодным зеркалом.
Я искала этот дом и соседний с ним пенсион для благородных девиц, которые играли в теннис и зимой занимались спортом, гуляли по саду с розовыми щечками. Говорили на французском языке со всеми акцентами: русским, турецким, немецким, английским и польским.
Все исчезло, как сон, как забытая некогда сказка или легенда, давно прочитанная книга, 27 лет тому назад. Я себя спрашивала: «Ты ли это, Маргарита?»[667]
Вместо всех тех кривых романтических улочек, какие-то ровные, распланированные дороги, высокие модерные дома. Вместо садов — ряд магазинов, вместо деревьев айвы, фиговых и яблонь — новые кварталы с новыми названиями. Я искала прошлое, я искала ту девочку с косами вокруг головы, и я не находила. Я разочарованная вернулась к фуникулеру, который поднял меня обратно в город.
В этом же фуникулере девочка с косами, но во «взрослой» шляпе из бежевого велюра с лиловой лентой (мода того времени), в кофточке с высоким воротником, в длинной юбке до щиколоток, с головой, полной стихов Альфреда де Мюссе, Виктора Гюго и лекциями по истории и философии, литературе, всегда увлеченная чем-нибудь или кем-нибудь, ездила каждый день в Ситэ и в университет.
Теперь из зеркала — стекла окна на фоне туннеля — на меня смотрела дама 44 лет с проседью, в дорожном коротком тайере, в небольшой шапочке с вуалью, с усталыми глазами. «Ты ли это, Маргарита?»
Когда я вернулась в город, я искала тех итальянцев, музыкантов, которые нам устраивали серенады при выходе из университета, и еще продавцов горячих каштанов. Но и их не было. А те чертовски красивые студенты, которые ездили со мной и моей подругой Ядей в фуникулере и потом сидели с нами же и слушали лекции, и между лекциями заходили в маленькую кафетьер, верно тоже превратились в таких же обрюзгших буржуа, как и мои виленские товарищи. Ту пасс, ту касс, ту ласс![668] Я вспомнила такого толстого швейцарского мещанина: когда мы, я и мои подруги в фуникулере, возвращались с концерта: он говорил своей жене: «Концерт был прекрасный, и в 11 часов мы в постели!» Мы с подругами переглянулись с возмущением — это был концерт Яна Кубелика, который нам казался божественным. Небоскреб вырос на Гранд Понд, американского размера, дорога к Пале де Рюмин изменилась тоже до неузнаваемости.
Лозанна когда-то была маленьким университетским городом, с русскими эмигрантами-революционерами, сосланными за границу или бежавшими из Сибири, со студентами из Бельгии, Америки, Франции и Англии, не говоря уже о немногих швейцарских студентах.
Улицы были маленькие и грязноватые, во время дождя и тающего снега, площадь перед университетом тогда служила базаром с сотнею киосков, всеми сортами зелени, кресс-салатов, брюссельской капустой, каштанами, орехами, дичью и др. продуктами.
Теперь университет перенесли в Шайи (Chailly), и там наверху образовался особый город ученых. А Пале де Рюмин перестроили, прибавили какие-то колонны с чашами наверху, для рефлекторов, для иллюминаций в праздничные дни. В вестибюле Пале де Рюмин — была выставка картин и статуй. Такие же перемены были в Ситэ, месте старого университета.
Кроме старой церкви и прекрасного вида на всю Лозанну с Альпами и Озером, ничего не осталось. И город внизу, с огромными зданиями был не похож на мою старую Лозанну. Когда я пешком спускалась вниз, я прошла мимо площади Паллады; фигура облупившейся старой девы, в костюме Жанны Дарк, приблизительно, с завязанными глазами и весами в руках. Слепая, выцветшая, старомодная девица — богиня права, законности, справедливости! Она, как и справедливость и честность, постарела.
Я вернулась в центр города к кафе «Ольд Индия», к магазину Боннара и к церкви Сан-Франсуа. Вечером я пошла на концерт Корто[669]: «Карнавал» Шумана, я не могла удержаться от слез: меня волновали воспоминания детства, юности, перемены в жизни и во мне самой.
Я рада была, когда через несколько дней я через Симплонский туннель и Лаго де Маджиоро вернулась в Италию, где меня ждал Марк. Он прибыл в Рим аэропланом и встретил меня на вокзале. Мы оставались в Риме несколько дней. Как и в Праге, здесь мы могли себе позволить только короткий осмотр в автобусе с компанией туристов. Мы видели все то, что показывают туристам, но и этого было достаточно, чтобы быть благодарной судьбе, что я дожила до этого дня. Многие картины и статуи я знала по описаниям и по репродукциям, по копиям в галереях других европейских и русских музеев.
«Моисей» Микель Анджело, Вилла Боргезе, статуи Кановы