По дороге из Иерусалима в Моцу пал наш друг, врач, которого застрелили арабы, когда он ехал на работу. Марк не раз советовал ему бросить эти междугородние и загородные поездки, но он с юмором и фатализмом всегда чем-то оправдывал свое пренебрежение опасностями. В конце концов, если не он, другой был бы на его месте и в той же опасности.
Газеты были полны поездкой Чемберлена в Германию к Гитлеру. В Мюнхене была конференция, вопрос войны был отодвинут на несколько месяцев.
30.9.38
Миновала нас чаша сия, война отодвинута на несколько месяцев. Гитлеру уступили Судеты, но он готовится к войне: «Вино налито, его надо пить». Над миром висит Дамоклов меч, евреев он коснулся и уже у шеи и у головы. Преследуют беженцев, лодка на Дунае с беженцами потоплена, также в Саарбрюкене и на других границах Германии, а при разных случайных погромах — добивают спасающихся.
Албания принимает расовую теорию по примеру других стран. Мы были на бесконечно печальной пьесе «Братья Ашкенази»[719] в театре «Огель». Если люди не успели голыми и нищими удрать за границу, их уничтожают в концентрационных лагерях. Теперь уже больше нет капиталистических виз и «лифтов» (вывоза имущества), теперь убегают, чтобы спасти жизнь.
4.10.38
В Тиверии сгорели живьем 19 евреев и семь тяжело ранены. Если бы не несколько еврейских героев, которые пришли на помощь, было бы еще больше жертв. Я как одержимая, не могу думать ни о чем, только об ужасах совершающегося. Мое единственное счастье — тяжелая работа и те часы, когда мне некогда читать газеты и слушать радио. В больнице я строго запретила все посторонние разговоры, потому что не я одна, а у всех есть тенденция рассказывать «новости».
Вчера у нас были гости. Я осмелилась сделать прогноз, что через пару месяцев вопрос войны будет снова поставлен на очередь. Меня называли Кассандрой, особенно на меня накинулись, когда я сказала, что мы еще будем рады всякому делению Палестины и ухватимся за каждое решение, благодаря которому спасутся хотя бы некоторые евреи. И если кончится мандат, и с ним Бальфурская декларация, как замена нам необходимо будет получить хотя бы частично, но независимую еврейскую Палестину. Когда все разошлись, я была рада лечь в постель.
6.10.38
В Йом Кипурим[720] в синагоге были такие рыдания, каких мы уже давно не слышали. Сделали панихиду по всем погибшим здесь в стране, по тем, кого терзают в Европе и кого замучили до смерти. Таких событий не было со времени разрушения Еврейского Храма.
Бенеш отказался от своего президентского поста.
8. 10.38
Теперь решается наша судьба в Лондоне, туда вызвали Нацива[721], Вайцмана. Иракское правительство тоже принимает участие в переговорах.
Нам грозит закрытие иммиграции, запрет покупки земель, и если будет раздел, то в таком масштабе, что мы задохнемся и не сможем привозить сюда тех, кто спасается из Европы.
Я получила письмо от Нины, они получили эфидевид[722] в Америку, и она прощается со всем прошлым в Вене. Я бы уже хотела получить ее письмо из-за границы, вне пределов Австрии.
19.10.38
Евреи Старого города как в осаде, так было 1800 лет тому назад. Люди остались без пищи, им разрешают получать продукты только под пулями. Водопровод в Иерусалиме поврежден, люди не готовят обеда даже на субботу, не моют полов, не принимают душа. Так рассказывают все, кто вернулся из Иерусалима. Арабы в пятницу бастовали и превратили этот день в «фантазию»: разгуливали по городу, все в кефиях (сняли фески), разъезжали в автомобилях и гуляли по окрестностям.
Эфенди и богатое арабское население ведет пропаганду, многих снова выпустили из тюрем, банды не разоружили, а в мечетях имеются полные арсеналы оружия.
Английские газеты, как флюгера: то обещают держаться Бальфурской декларации, а то — Белой книги.
25.10.38
Осень прекрасна. Воздух прозрачен, прохладно, сад полон хризантем, птицы и стрекозы днем, звезды и кваканье лягушек ночью, а иногда абсолютная тишина, которая не дает спать.
Паутинки в воздухе, пахнет еще не созревшими апельсинами, и на томатных кустах — зеленые плоды. В саду весенние цикламены, бледно-лиловые, и дождей нет. [Здесь] <У нас> осень всегда сливается с началом весны.
Все красят дома снаружи масляной краской, готовятся к зиме. Дамы себе шьют демисезонные и зимние платья и костюмы.
Английская пресса начала замалчивать палестинскую проблему, но часто слышится мнение, что вообще надо покончить с еврейской Палестиной, что она «уже выстроилась», и дальнейшее развитие ее не нужно.
В Вене почти все евреи уже «абгебаут», лишились заработка и хлеба.
В Праге устроили погром по примеру немецких.
[В Китае взят Гонконг.]
Когда я слышу о еврейских жертвах, которые исчисляются сотнями тысяч, я перестаю быть пацифисткой, и здесь мы, матери, должны себе сказать: будь что будет, наше право на существование и на человеческое достоинство стоит любых жертв.
После соглашательства в красивом Годесберге и в «художественном» Мюнхене[723] приходится переоценить ценности.
Наш Меир усиленно работает в Гагана.
30.10.38
Дождей нет, и стоят жаркие хамсинные дни. Много растений в саду засохло. Поливка не помогает, перекапываем сад, пришлось вынуть еще много фруктовых деревьев.
Я читаю снова «Историю евреев» Дубнова[724]. Как это трагично, что наша страна всегда была коридором, мы всегда были козлом отпущениея или сучком в чьем-то глазу. Но мы всегда были упорны, «кшей ореф» (жестоковыйны, упрямы), и это нас спасло. Наша слабость и наша сила, наша бедность и наше богатство, наш консерватизм и наша революционность, все нам ставилось на вид, и за все нас заставляли платить, страдать. Нас уничтожали за богатство Ротшильда и за коммунизм Троцкого. И если уж вовсе не было причины, нам вменялось в вину то, что мы захватили чужой «лебенсраум»[725], что мы заселили «солнечную сторону Маршалковской», что мы слишком быстро или слишком медленно ассимилируемся, что мы имеем «две родины», что мы сионисты или «патриоты той страны, в которой мы живем».
Наши длинные носы, и пейсы, и синагога, наши праздники, наши выкресты, что только нам не вменяется в вину?
И если нам боятся дать нашу прежнюю родину, то только потому, что тогда мы распрямим нашу согнутую спину, перестанем быть униженными и гонимыми. Арабы вдруг проснулись от стука наших пил и тракторов и молотков. Так тихо и сонно было в этой стране, и вдруг — что за шум? Не грозит ли он вывести из вечной лени, дремоты, дешевого труда [и низкого уровня жизни]? Не будет ли этот прогресс наш связан с необходимостью просвещать бедуинов и феллахов, платить им больше за их труд, не лишит ли это эфенди их устарелых привилегий?
Но мы работаем дальше, ружьем и лопатой, и, по-видимому, наступило время перековать орала в мечи![726]
1 ноября 1938 года
Арабы готовятся завтра протестовать, у нас были митинги, женщины давали приношения (деньгами и драгоценностями) для Гагана.
Ненависть религиозная и расовая сливаются вместе у всех наших врагов; фактически это всегда была ненависть чисто политическая: религия и раса — только повод.
Теперь в Иерусалим ездят не через Рамле, а какими-то проселочными дорогами, что не менее опасно.
Наконец-то первый чудный дождичек, которого мы так давно ждем. В воздухе непередаваемая свежесть, запах растений, травы, цветов, хотя земля не пропитана, а только вспрыснута дождем. Я нарвала астры, георгины и хризантемы всех цветов. Наполняю ими вазы в доме и в палатах.
3.11.38
Сегодня настоящий зимний день, дождливый, грязный.
Германия хочет злом попрать зло: исправить «несправедливость», нанесенную им Версалем, как будто не они и их юнкеры и не их Вильгельм II начали первую Великую войну.
То же самое делают арабы: вместо того чтобы взяться за работу и поднять благосостояние своего народа просвещением и трудом, они разрушают нами созданное, выкорчевывают посаженные нами деревья, жгут и режут где можно, грабят и убивают. Арабам придется смириться: признать доброе соседство вместо разрушительной войны. А диктаторы смертны.
9.11.38
После случая с мальчиком Гриншпаном, который убил фон Рата[727], в Германии стало еще хуже. Теперь польские евреи начали мытарствовать по дорогам между Берлином и Варшавой.
Здесь были тяжелые четыре дня: дожди, гроза, наводнения.
Читаю дневник полковника Киша[728], честная книга джентльмена и идеалиста. [Если бы он был у власти, может быть, не было бы 36–38 года.]
Все люди в Тель-Авиве сидят в кафе и ищут себе подобных: даже наводнение и ужасная погода не мешают этому.
Пришлось купить себе дождевик и всей семье — теплое белье.
12.11.38
Был тяжелый погром в Германии, а Италия издала закон, что все итальянские евреи за пределами Италии теряют итальянское подданство.
12 итальянских профессоров, которые посмели выступить против преследования евреев и расовой теории, были строго наказаны ссылкой и лишением пенсии.
Разрывают смешанные браки, изгоняют евреев из коммерческих предприятий, из прессы и театров.
В Германии была «Варфоломеевская неделя», наказания миллиардами марок, изгнание всех евреев из Мюнхена и новый концентрационный лагерь, который называется Дахау