Америка и Япония втягиваются в войну, Россия тоже.
23.10.40
Здесь был устроен «питательный съезд» в связи с проблемами питания, которое обеспечить стало очень сложно, и в связи с войной. Я бывала часто на этих заседаниях в доме Штраус[776]. Съехалось много людей нашей профессии. Иногда знакомые из других городов приходили ко мне на обед или чай и высмеивали меня за то, что я не специалистка по суррогатам питания.
Кроме всех кризисов, военных, денежных и продуктовых, есть еще одно явление, связанное с войной: вся полоса вблизи моря, от улицы Алленби до Яркона, превратилась в солдатские трактиры, которые называются «пундаки», также притоны и публичные дома; вечером туда небезопасно ходить: пьяные проститутки, даже драки и крики. Я избегаю ходить в эти районы, потому что даже днем встречи с английскими и польскими пьяными солдатами неприятны.
27.11.40
Мне удалось детей, Рут и Эли, уговорить взять кое-какую мебель для их комнаты. Каждый раз, когда я к ним приезжала, я бывала подавлена их халатностью в вопросах быта. Их комната выглядела более чем неуютной, и в такой обстановке растет ребенок. Какую любовь к своему углу можно ему привить? Они всегда отказывались принять от нас что-нибудь под тем предлогом, что это создает неравенство в кибуце. На этот раз они поставили вопрос на общее собрание или на заседание квартирной комиссии (которая называется «справедливость и честность» — «цедек ви-йошер»), и было решено принципиально, так как время тяжелое, и у кибуца нет возможности улучшать бытовые условия жизни, брать у родных мебель, радио, все, что дают. Правда, что все это в пределах одной и очень маленькой комнаты: кровать, шкаф, покрывало на кровать, стол со скатертью, пара стульев. Приехал Эли, погрузил их в повозку, вещи не роскошные, бывшая комната Рут, — и повез все в кибуц. Я дала для Цви еще келим, столик и стульчик, пару детских картинок на стенку в его «уголке» и небольшой шкафчик для игрушек. Все это, и электрическая лампа на стол с бумажным абажуром, должно немного скрасить их жизнь.
Я читаю книги старого московского профессора Минора о диете умственных работников, о лечении нервных болезней и проч.
В больнице у нас лежат два тяжелых диетическиских случая, оба на моем попечении: одна социальная работница с улькусом[777] и второй — после операции. Наши молодые сестры теперь все стремятся идти в Этиес
Одни страдают слишком большой скромностью и неуверенностью в себе, эти с «миндервертигкейтскомплексами»[779] делают часто ошибки, потом обижаются, если их учат и делают замечания, и всегда жалуются, что их «преследуют», к ним «придираются».
Другой тип — наоборот — все знает и умеет лучше других, не хотят подчиняться нашему «уставу», потому что где-то было иначе и лучше. Они очень утомительны, и не раз были разборы с врачами и кухней, и даже с «гистадрут»[780]. Но как первые, так и вторые в конце концов приноравливаются и входят в колею.
Есть еще третий тип, который вообще меньше всего интересуется работой. Им бы побегать, висят полдня на телефоне в устройстве вечерних и субботних рандеву. Они заняты своей наружностью, туалетами и прической. По недостатку сестер приходится и ими пользоваться.
На наше счастье, у нас есть еще несколько старых сестер, тех, которых я называю «сестрами Божьей милостью»! <И Эстер, о которой говорю, что она не страдает матрономанией.>
10.12.40.
Сегодня отправили всех пассажиров парохода «Патрия» обратно в море. На пароходе вспыхнули беспорядки, люди бросались в воду, были убитые и раненые, и некоторые сходили с ума. Психоз охватил всю эту отчаявшуюся группу эмигрантов, их отослали на британские острова[781]. Евреи в ответ на это объявили всеобщую забастовку.
26.12.40
Теперь Ханука, и мы устроили для сестер и врачей вечеринку. Программу выполняли все приглашенные, кроме того были артист театра, скрипач, пианист, и все сошло очень хорошо. Марк зажигал свечки и сказал несколько слов о празднике [новых] Маккавеев, которые снова отдают свою жизнь за родину. Мы пекли картофельные оладьи, которые всем очень понравились.
Было два очередных концерта симфонии[782]: Чайковский. Концерт был в новом зале театра «Огель», зал имени Арлозорова. Солист-скрипач Бергман. Второй концерт — Четвертая бетховенская, Дворжак, Вайнбергер[783].
30.12.40
Сегодня случилась тяжелая катастрофа: Дов Хоз[784] погиб во время поездки по стране, почти со всей своей семьей. Он должен был уехать в Лондон в делегации, но фатально отложил поездку на неделю из-за конференции рабочих здесь. Вся Палестина в трауре.
14.1.41
Сегодня была «воробьиная ночь». Гром, молния, дождь льет уже целые сутки, а в два часа ночи нас разбудил аларм. Пришлось одеться, спуститься в нижний коридор, где скопились в халатах все «ходячие» больные. Сцена эта напоминала сцену из пьесы «Потоп», прибавилась только призрачность от всех этих белых кителей врачей и сестер и пижам и халатов больных.
Сидели на ступеньках, на коврах и матрацах, вынесенных на лестницу, и ждали конца аларма. Я принесла вниз шахматы, шашки и карты, чтобы занять не спавшую публику. Когда все вернулись в постели, был уже рассвет.
18.1.41
Сегодня были две сирены, одна во время послеобеденного концерта в частном доме. Прервали на середине музыку и спустились вниз. По ошибке решили, что уже был отбой, и начали двигаться возле стен по направлению к дому, но милиция нас снова загнала в какое-то кафе, где мы пробыли до конца аларма. Движение автобусов не сразу восстановилось, и я пошла провожать одну старушку домой.
19.1.41
Снова была дикая ночь, гроза, сирены, и на этот раз я оделась потеплее и не вылезала из кровати: кто-то другой исполнил мои обязанности, я была измучена предыдущими двумя ночами. Теперь каждую ночь приготовляем больным пальто, туфли и все необходимое. Назначили строгое дежурство, чтобы не всегда те же самые люди не спали ночь.
21.1.41
Из-за алармов и бессонных ночей я получила прострел и работаю согнутая в три погибели, есть много тяжелых диетических больных.
23.1.41
Наконец-то первый солнечный луч. Тепло, мы с мамой в первый раз вышли погулять на солнышко в пардесим. Апельсины тяжело свисают с деревьев и золотятся на солнце, также лимоны и мандарины, грейпфруты: «кеннст ду дас ланд, во ди цитронен блюмен?» Знаешь ли ту страну, где померанцы зреют? Мы знаем, теперь эти прадесим приносят своим владельцам такие дефициты, что когда говорят бояровладелец, люди качают головой и «жалеют» его: бедняга, у него 110 дунамов пардеса, до чего он дойдет?
Среди персонала появилась эпидемия гриппы с осложнением на бронхи и легкие. Всегда кого-нибудь недостает — то акушерки, то главной уборщицы, то ее помощницы. Надо работать и в кухне, и в палатах, и в бюро.
4.2.41
Сестры с пневмонией медленно поправляются, чуть ли не в каждой палате есть одна из нашего персонала, мы даже хотели их поместить в отдельную комнату, придется это сделать, когда можно будет их двигать с места. Несколько уже вышло и получило отпуск на поправку.
18.2.41
По вечерам читаю книги об обмене веществ. Привезли пациента — араба из Газы, и вокруг него все танцуют. В его комнате с ним спит слуга, негр. Возможно, что хозяин дает ему пробовать пищу, чтобы евреи «не отравили». Но в общем он лежит в прекрасном настроении.
1 марта 1941
Нашему Цвикеле исполнилось пять лет, мы ездили на его именины. Его рождение справляли в детском доме, на парадный ужин были приглашены родители и дедушка с бабушкой. Мальчик получил от нас подарки и для его гана (детского садика) тоже. Эли смастерил ему собственноручно огромный автомобиль и кубики. Рут сшила куклу и все приданое. Все это, конечно, идет в общую детскую.
Часто, как Рут говорит, если нет времени и желания строить и работать над игрушками, берут старые, перекрашивают их, чинят, и они сходят за новые. Я всегда посылаю пестрые тряпки, и дети обожают переодеваться и давать спектакли, причем любимая игра всех детей, без разбора пола и возраста, — в солдаты. Один араб, другие евреи или англичане. Цви на поздравление отвечал речью: «тода раба[785], — спасибо за подарки и сладости».
Но самый лучший подарок был от детского сада — бетонный курятник, в который торжественно посадили наседку. Это событие занимало детей целый день. Эли был строителем курятника.
15.3.41
Вчера мы устроили пуримский бал, я дала свою квартиру. Все сестры оделись в костюмы: наша кухарка оделась старым ребе, одна из сестричек — его шамесом (служкой), мальчиком с пейсами, в белых носках, в цицес, выглядывающим из-под черного шелкового кафтана. Молодой врач был ребецн, в старомодном длинном платье, в парике с кружевной наколкой, в серьгах и брошке. И где они только это все раздобыли? Были апаши, японки, боярышни, матросы, пилот, тиролец, цыганки и проч. Я опорожнила все свои и бабушкины сундуки.
Над буфетом была надпись:
(«Диета на истощение: без соли, без сахара, без жиров, но не в этом дело!») <Лишь бы весело было!> Над нашим радио была надпись: «Мсье, мадам, я немного охрип, я слишком часто даю