аларм».
В углу для скучающих было всегда пусто, потому что все танцевали. Особенно старшие врачи с молоденькими сестричками отличались. Под конец нам, инициаторшам, мне и Эстер, пропели туш: «Хава хаверманит, бахура каарозим!»[786], «Эстер хаверманит, бахура каарозим!» — словом, мы, мол, молодцы. (Меня кроме всего заставили дать специальный урок танцев 19-го [столетия] <века>.)
Две сестрички у нас были поварихами в белых цилиндрах и в хирургических брюках — с ложками, сковородками и лопатками для парки. Была, как водится, Черная Кошка и к ней Кот в Сапогах. Словом, несмотря на тяжелые времена или благодаря им, все старались внести все, что могли, от веселья, талантов и хорошего настроения. Молодые и старые старались вовсю. Не так ли было и в Вильне во время Первой войны?
В последний момент перед балом приехал Меир со своей «хайфской бахурой». Мы их наскоро одели в Пьеро и Пьеретту как наиболее легкий костюм, и в молодежи недостатка не было, потому что все сестрицы тоже приходили со своими кавалерами.
24.3.41
Сегодня я отдыхала у нас в саду. Мимозы уже отцвели, но запах апельсин еще не пропал. Птицы окрашены в цвет мимоз, желтые с зеленоватым отливом — мимикрия или же появился новый сорт колибри в нашем саду? Каждый день они прилетают на кухонное окно подбирать крошки.
Вчера мы узнали, что были взяты Салоники (60 тысяч евреев), а в Луве <Ливии> есть неудачи и наши палестинские пленные.
12.4.41
К Сейдеру у нас были гости, приехавшие из-за границы, беженцы. Агаду читали каждый по-своему, кто по-ашкеназийски, кто по-сефардски. Все они спаслись из гитлеровского ада и были растроганы первой Пасхой в Палестине. Были и солдаты, товарищи Меира. Я радовалась, что мама еще могла принимать участие в кошеровании и приготовлениях к Пасхе и что наш сын был с нами. Кибуцники праздновали Пасху у себя. Вместо Цви, которого мы ожидали и который не приехал, «четыре вопроса» (арба кушьот) задавал мальчик из Польши на ашкеназийском наречии.
2 мая 1941
Сегодня мобилизация всех [мальчиков] <юношей> от 20 до 30 лет.
Мы живем в страшное время. Но мы не поддаемся панике, так же светло и весело на улицах Тель-Авива, так же в субботу гуляют парочки, детки в колясочках, так же переполнены кафе, парикмахерские, маникюрши и кино. Так же переполнен до отказу тель-авивский пляж, и не найти места ни в театрах, ни в концертах, ни в кино. Магазины и продуктовые лавки торгуют, приходится стоять в очереди, пока тебе отвесят нужное; гости у нас приходят к чаю и ужину, люди ездят по стране, как будто враг не стоит почти на границе нашей страны. В еще не оконченном здании театра «Габима» устраивают художественные выставки, и все ходят смотреть новые картины. Завтра наш сын идет на медицинское освидетельствование, и так как мы уже внутри, своими врачами проделали его испытание, мы уверены, что его «возьмут».
Нет семьи, где не было бы новобранца: муж, сын, брат, жених.
На днях в больнице было обрезание ребенка из очень ортодоксальной семьи. Обычно гости и родные приходят в очень приподнятом настроении — первый сын всегда радостное событие. На этот раз все сидели как в воду опущенные: молодой отец уже в хаки.
Наконец кто-то затянул песню. Сначала никто не поддержал. Потом подтянули, один, другой, наконец перешли в хор и кончили залихватской палестинской песнью. Все — от врача-хирурга, и старого моела[787], и старого дядюшки и кончая молодежью и детьми — пели громким хором. Настроение праздника перешло и в палаты, и на веранды, где дремали до обеда выздоравливающие, и все повеселели и подпевали. Молодая бабушка угощала, кого можно было, лекех и бранфен (вино с тортом), и это еврейское умение в последнюю минуту стряхнуть с себя горе-тоску и забыться в пении, в музыке, в хорошей шутке — это то, что держит нас две тысячи лет во всех наших испытаниях.
Сестры, которые утром пришли с заплаканными глазами из-за мобилизации, развеселились и начали рассказывать анекдоты. Самый популярный теперь такой: две лягушки нечаянно попали вместо воды в банку с молоком. Одна была пессимистка: побрыкалась, побрыкалась и пошла ко дну. Другая так долго боролась в молочных водах, что взбила масло, взобралась наверх и вылезла из банки. Эта была оптимистка. Мы, сионисты, не плаваем в молоке, но мы боремся даже в соленых волнах морских и в конце концов выплываем на берег. <Это называют 'עליה ב aliya bet[788]>
Мы ездили с приехавшими врачами и их женами в Иерусалим, показывать им «Адассу» и другие госпитали. Были даже в Старом городе в маленькой больнице Мисгав Аадах. Были в Шаарей Цедек у доктора Валаха[789]; он — самая интересная фигура старого Иерусалима. Он много сделал для медицинского дела полстолетия тому назад. Он еще и теперь шармантен, а главная сестра Зельма — настоящая сестра милосердия, наподобие католических монахинь. Там царит еще до сих пор прусская дисциплина и набожность, которая иногда идет <даже> вразрез с медициной.
Наши гости остались в восторге от «Адассы» <госпитале на Скопусе>. С тех пор как мы там были в первый раз, там было внесено много новшеств, и никто не хотел верить, что у нас имеется такой госпиталь. Вечером мы все усталые вернулись домой.
11.5.41
Рут привезла на операцию гландов Цвикеле к нам. Завтра его будут оперировать, пригласили специалиста из больничной кассы. Ему [Цви] обещано мороженое, сливочное, шоколадное и малиновое.
Наши две сестрички, которые имеют женихов на войне, пригласили нас на венчание; они счастливы и несчастны: обоих женихов отсылают на фронт.
17.5.41
Меир получил отсрочку на четыре месяца, он должен готовиться по какой-то инженерной части, о чем он не распространяется. Дети уже уехали и увезли Цви после операции.
10.6.41
Я получила приглашение в «Адассу» в Иерусалим на экзамен учениц при школе сестер, экзамен варки[790]: было очень интересно, парадно и в смысле хозяйственном хорошо обставлено. Диета, практика и теория варки. Потом мы были приглашены на чай <к главной сестре>.
Сирия занята войсками Де Голля, то есть союзниками. Это сняло много камней с нашей души. Но в Хайфе снова были бомбы <бомбежки>. Мы часто говорим с Меиром по телефону, в особенности после сирен здесь и аэропланов — там.
На днях здесь была сирена, которая продолжалась от половины третьего ночи до пяти утра. Мы все время провели в убежище и на лестнице. Шум трех бомб был сильно слышен, а четвертая бомба была как землетрясение. Мы потом узнали, что эта бомба попала в дом инвалидов, 14 убитых и масса раненых. К нам привезли несколько раненых, и все утро мы были ими заняты. Было много работы и в хозяйстве, и на следующую ночь снова сирена и бомбы.
Теперь есть новая инфлуэнца, желудочная, и часто фурункулезы — все это вследствие недостаточного и плохого питания. И так идет почти без перерыва.
Мы видели фильм с Чарли Чаплиным: «Диктатор», карикатура на Гитлера. Но Гитлера нельзя убить карикатурой, ему только пулю в лоб. <По-моему, самый неудачный фильм Чаплина.>
23.6.41
Война России с Германией внесла немного надежды в наше отчаяние последних дней. Я читаю Стефана Цвейга — «Лечение духом» — о месмеризме, Мери Беккер и Кристиан Сайнс. Сама Мери Беккер — интересный феномен: истерически больная, она прожила 90 лет, на страх своим врагам, на благо себе и своим сторонникам. Оставила мильоны, храмы, дома, дворцы, прессу, целое государство. Ее принцип очень примитивен: «врачу — исцелися сам», ауто сюжестия[791] и желание выздороветь. Это импульсы, которые помогают выздоровлению. Я лично верю в хирургию, асептику и еще профилактику.
23.8.41
На этот раз Рош Гашана — Новый год еврейский — у меня проходит в тяжелой работе, много работниц ушло в Этиэс
30.9.41
На днях мы слышали по радио русское обращение к нашим братьям-евреям: говорили Ровина, Черниховский, Смелянский и Усышкин (последние двое через спикеров)[792]. Слышали ли наши братья в Москве и России голос новой Палестины, или из-за враждебного отношения к сионизму им было запрещено слушать? И почему эта вражда? Каждому народу разрешается иметь свои национальные стремления, только нам в этом отказано? И что в сионизме контрреволюционного? В Палестине есть достаточно коммунистов[793].
5.10.41
Умер Усышкин. Большая фигура в сионизме, большой и прекрасный оратор. Первая речь, которую я слышала, была на 11-м Конгрессе в 1913 году. О будущем университете. Он был большой патриот Иерусалима и закончил: «Знание придет из Иерусалима!» («Ха-тора теце мий-Иерушалим»[794]). Все, что было связано с Иерусалимом, было ему дорого. Последняя его речь была написана для радио, когда он уже был болен и не мог лично ее произнести. <Читал спикер.> Мы с Марком бросили все дела и поехали на его похороны. Был хамсин и тяжелая дорога, но мы еще поспели к погребению — не на кладбище, а в новом Пантеоне, рядом с доктором Пинскером[795]. Мы встретили там всю Палестину и должны были в нашу машину взять обратно несколько человек.
7.10.41
С продуктами большие трудности, картофель стоит 180 миль ротель (три с половиной шиллинга три кило). В Тнуве была такая толкучка, что носильщик сильно ударил меня по голове ящиком зелени, еще счастье, что я была в большой шляпе, и удар пришелся больше по шляпе.