Жена Тишкова тоже подумывала, как бы засолить несколько штук на зиму, собиралась съездить в Бычиху к матери, там с рыбой проще. Но Тишков отсоветовал: подождем, может, госторговля выбросит.
Выехали в два ночи. Тишков плохо представлял куда. Смертельно хотелось спать. Не доезжая моста, свернули с дороги. Нехотя ползла под колеса кочкастая, покрытая бурой травой земля. Серой стеной вздымался тальник. «Уазик» мотало, как шлюпку в жестокий шторм. Еще раз качнуло, встали. В тишине прорезалось журчание реки.
Открыв дверцу, Тишков чуть не ступил в воду. Подернутая мелкой рябью река посверкивала кроваво-красными бликами: на другом берегу горел костер. Оттуда доносились приглушенные голоса. Но вот языки пламени приникли к земле, спрятались. Видимо, в костер плеснули водой. И голоса стихли, будто и их притушили.
— Накроем, никуда не денутся, — выразил надежду Владим Иваныч.
Погнали к мосту. Километров пять до него, не больше. Пролетели над сонной, взблескивающей серебром рекой, глухо прохлопали под колесами доски моста. Газанули по берегу, чудом не врубившись в кусты, круто вывернули к воде… Никого. Дымятся угли наспех залитого костра, валяется бутылка из-под «бормотухи».
— Эй вы! — потрясая кулаком в темноту, крикнул Клыков. — Немедленно выходите!!!
— Ху-ху не хо-хо??!! — послышался на это недвусмысленный ответ. Орали с другого берега, то есть оттуда, где они только что были.
— Все ясно, у этих сволочуг лодка — переплыли.
Васюта бегал вдоль берега, пробовал сапогом воду.
— Гребите сюда, а то хуже будет!
— Тебе надо — ты и греби! Нам и здесь хорошо!
— Давай, ребята, заводи «казанку», — нарочито громко скомандовал Клыков.
В машину и снова к мосту. От моста по берегу к тому месту, где только что орали браконьеры… И снова никого.
— Клыык!!! — доносилось с другого берега. — Заводи «казанку», плыви к нам! — И всплеск, словно рыба хвостом, ныряла в воду пустая бутылка.
Попробовали потихоньку, не включая фар, подкравшись, застать врасплох. Не получилось. Похоже, это все браконьеров только забавляло.
— Клыык!!! — дурным голосом орал заводила, остальные подхватывали: — Плыви к нам — у нас балы-ык!
И всякое в такой же степени остроумное.
Настроение упало. Тишков иначе себе представлял борьбу с браконьерством.
— Гоняемся, как кошка за своим хвостом, — сказал он, но Клыков проигнорировал робкую попытку покончить бесславную погоню.
Остановились, когда сильно тряхнуло на кочке и Клыков крепко боднул стекло. Сидели в темноте, скорбно молчали, и вдруг инспектор горько рассмеялся:
— Как же я сразу не допер?! Вот куда надо было ехать!
Поехали, куда надо было, километров за двадцать. Подкатили к высокой железнодорожной насыпи, как раз к тому месту, где ее дырявила арка путепровода. Насыпь отрезала реку с несколькими удобными для ловли красной рыбы тонями. Из арки, позвенькивая, вытекал ручеек.
— Пусть покуда ловят, — разрешил Клыков, — а мы малость покемарим. — И тут же тяжелая его челюсть отвисла, и он, запрокинув голову, всхрапнул.
Тишков, тоскуя о покое и тепле супружеской постели, привалился к жесткому сиденью, расстегнул немного «молнию» на куртке, поднял воротник, уткнулся в устроенное таким образом, обогреваемое собственным дыханием, гнездо. Тотчас занялось сонной истомой, деревянно занемело тело.
— А в прошлом году, пожалуй, как раз об эту пору мы с генералом Афиногеновым ходили на дикого кабана.
«Красиво живет, — додумал о Васюте Тишков, — а может, треплется, черт его разберет».
— …я и генерал — с нами были еще два полковника в папахах — залезли на дубы. Дубы, я те доложу, в три обхвата, а под ними желудей — прорва! Генерал говорит, в двадцать три тридцать, можете засечь время, сюда прибудет стадо упитанных кабанчиков. Стрелять не торопитесь, пусть немного потрескают желудей. Первый выстрел будет мой. Им я свалю секача, то есть ихнего предводителя, потому что если его не… он все стадо…
Что «все стадо», Тишков не слышал, окунулся в дрему, но в ту же минуту, может, только показалось, в ту, — раздалось: «та-та-та», — сначала тихо и не очень настойчиво, потом громче и назойливее, зататакал мотоцикл.
— Ага, первая ласточка! — Инспектор Клыков нащупал полевую сумку, в которой хранились акты.
Васюта достал из-под сиденья конфискованный в прошлом году у браконьера-пожарника фонарь, побежал с ним к арке, прильнул к стене, затаился. Тишков неуверенно подался за Васютой, встал рядом.
Мотоцикл, треща на всю округу, въехал в трубу путепровода. Васюта врубил фонарь — нещадный свет залил каменные своды, сглотнув хилый лучик «ижонка». Треск мотора, словно бы захлебнувшись в этом свете, перейдя на смущенный чих, замолк.
— Брось драндулет! — скомандовал Васюта. Видимо, общение с генералом не было напрасным. Голос четкий, с уверенной командирской нахрапистостью.
Браконьеры — их было двое — встали с мотоцикла, он не упал, а завалился набок, хлюпнув фарой и перекинутым через багажник мешком в ручей.
Тишков подошел, вернее, заставил себя подойти к браконьерам. Оба на голову выше. Стоят по щиколотку в воде, таращат ослепленные глаза. У одного руки парализованно опущены, другой перебирает лямку соскользнувшего с плеч рюкзака.
— Идите к машине! Да прихватите свои мешки! Никто их за вас таскать не будет!
Браконьеры повиновались.
Клыков уже разложил на капоте «уазика» свою походную конторку. Светился наподобие настольной лампадки крохотный фонарик, пачка актов под рукой.
— Фамилия?.. Имя-отчество?.. Где работаешь?.. Сколько штук?.. Из них икрянок?.. — строчил только так.
Едва закончили с первыми двумя, подкатил еще один. С ним все в точности повторилось. Глох мотор, браконьер волок свой мешок, вталкивал в машину, отвечал на вопросы Владим Иваныча, заполнявшего акт, и пылил налегке в сторону Осиновки. За этим еще два. И еще, и еще. Подъезжали, не давали передышки. Васюта командовал, Клыков строчил акты, браконьеры загружали машину красной рыбой и икрой. Создавалось впечатление слаженной, без спешки и суеты, работы, в которой браконьеры были заинтересованы ничуть не меньше инспекции. Никто не препирался и не отлынивал. Один только попросил:
— Рюкзак бы отдали. Вчера только купил.
— Не положено. Орудие лова считается.
— Всю жизнь ловили, а теперь…
— Теперь в магазине или в столовой покупайте.
— Купишь без блата, как же…
Тишков не особенно четко представлял, что, собственно, он должен делать, в какой-то момент показалось, путается под ногами.
Поперли, — видимо, рассвет спугнул, — наехали разом шесть или семь человек. Тишкову жутковато стало: их-то всего трое. Такая арифметика. Но, к счастью, эти парни не обратили внимания на выгодное для них соотношение сил. Вообще браконьеры вели себя на удивление одинаково. Двое лишь выделились. Один драпанул, бросив в ручье рюкзак и мопед. Другой же, ослепленный светом, не растерялся, наддал газу. Васюта цапнул его за рюкзак, но «Урал» оказался мощнее Васюты. Скакнул на заднем колесе, рисковым виражом крутнулся возле «уазика» и был таков. Васюта успел разглядеть номер, но Владим Иваныч не стал записывать — он уважал сильных противников.
Рассвело. С появлением первых солнечных лучей браконьеры иссякли. Набитый так, что бугрилась брезентовая крыша, туго поскрипывая рессорами, «уазик» плавно катил по дороге. Тишков полагал: все, отстрелялись, едут домой. Оказалось, нет, решили проверить две тони поближе к Осиповке.
Тишков увидел мотоцикл издалека. Шел по тропке, а тот рулил навстречу. Мог бы свернуть, но не сворачивал почему-то. Тишков обернулся — один… Клыков в машине. Васюты нет… А мотоцикл подкатывает ближе, ближе. Убавил скорость, остановился. И Тишков остановился. Смотрел на сидевшего за рулем мужичка, мучительно соображал, что бы такое ему сказать. Васютовское «брось драндулет» вроде не подходило. Может быть, следовало сказать «едьте своей дорогой», и дело с концом, но Тишков вдруг увидел, что мужичок плюгавенький, а на заднем сиденье — совсем еще пацан. Почему бы не «оприходовать». Вот случай доказать, что и он не лыком шит, не балластом его возили, а с пользой для дела… Губы у мужичка дрожали. Жалкий уж чересчур, и рюкзачишко, что болтался за спиной у паренька, почти пустой, два хвоста, не больше. «Отпустить?» Сзади затрещали ветки — кто-то продирался сквозь густые заросли тальника — Васюта.
— Ну, как улов? — выдавил из себя Тишков. При других обстоятельствах этот вопрос мог сойти и за приветствие.
Мужичок запричитал:
— Эх, да что там! Мерзли всю ночь. Не спали. Намаялись, одним словом, ох, намаялись!.. А поймали?.. Почти ничего и не поймали, одна морока, говорить смешно.
— Все вы так, — примирительно сказал Тишков, — а в итоге что? Природа оскудевает. Каждый понемногу взял — и уж ничего не остается. — Ему весело стало: вот ведь как получается, он человек скромный и незаметный вроде, а может решение принять, от которого…
— Сынок только в институт поступил, в общежитии будет жить. Думаю, засолим две кетинки, возьмет с собой. Есть когда захочет, достанет из форточки, себе отрежет, товарища угостит… В общежитии не сладко…
— Да ладно тебе, батя, — застыдился отцовского унижения паренек.
Не сладко в общежитии — это Тишков знал. Два года жил, когда в техникуме учился. Столовские пустые щи, котлетки наполовину с хлебом… безденежье. «Эх, надо бы отпустить, ни перед кем он не обязан отчитываться». Но вынырнул из кустов запыхавшийся Васюта, взял инициативу в свои руки.
Ярко вставало над тайгой солнце. Расцветал щедрый на краски сентябрьский день. Дорогу обступали лимонно-желтые березы, охристые, с раскидистыми, как у пальмы, розетками маньчжурские орехи, багровыми всполохами взбегал к верхушкам деревьев виноградник. Ехали едва-едва. Можно было разглядеть висящие кое-где черные с холодным сизым налетом грозди ягод.
— Остановиться бы да набрать, — подумал вслух о ягодах Тишков. В прошлом году они с женой сварили немного варенья из дикого винограда. Аромат умопомрачительный. Правда, косточки…