— Папа, а они могут летать? — загадочно и серьезно посмотрела на него старшая.
— Конечно, могут, ведь они дикие. Ну, я пошел в дом, смотрите не выпустите.
Шубин поднялся на второй этаж и осторожно выглянул в окно, отодвинув край занавески. Дети о чем-то горячо спорили, поглядывая на окна квартиры, наконец старшая оттолкнула Шурку и настежь открыла предбанник.
— Мать! Иди сюда, — позвал Шубин жену, — посмотри!
Настя выгнала гусей на огород. Привыкнув к яркому свету, гусыня крикнула, разбежалась и легко оторвалась от земли. За нею взмыла вся стая…
1981
Николай СтарченкоПРОВОДА
Всю неделю идут грозы. С утра — солнце, безоблачно, а к полдню начинает погромыхивать, выползает черно-синяя туча…
А пора-то сенокосная. Вернее, сенажная: траву по такой погоде не высушишь, вот и валят ее чуть подвяленной в глубокие траншеи возле ферм.
Возле сенажной траншеи, у телятника, и нашел брата-зоотехника электромонтер Иван Горшков. Брат всего на полчаса старше Ивана (они близнецы), а на вид — так на целый десяток лет. «Солидность Федору бог дал, вот он и зоотехник, — как-то сказала их мать. — А Ванька все мальчонкой выглядывает, и в самый раз ему по столбам лазить». Односельчане же братьев за глаза зовут «горшками».
Иван заехал за братом на «Жигулях» — ехать домой на обед. Машина у них общая, есть еще и мотоцикл «Урал». Федору, как зоотехнику, выделен колхозом «Москвич-пирожок», так что на «Жигулях» гоняет в основном Иван. Живут братья дружно, и дома их стоят рядом, по соседству — в небольшой красивой деревне Смолянке, в пяти километрах от центральной усадьбы. Песчаная лесная дорога хорошо накатана, до дома можно домчаться за четверть часа, но Иван, когда едет с братом, не гонит: знает, что тот это не одобряет, бережет машину. Вот и сейчас, когда объезжали большую лужу и немного зацепили за пенек, Федор недовольно заметил:
— Мог бы и на «Урале» поездить…
— Да что за причина? Дожди-то песочек прибили, дорога как асфальт. Самое ездить! Да и не намокнешь, если нежданно ливанет.
— Только что если ливанет… — примирительно отозвался Федор и сладко потянулся: — Ух, и жрать же хочется, Ванька! Моя сегодня таких щей наварила! Приходи.
— Да и у моей в чугунке не пусто…
За поворотом привычно выглянула навстречу Смолянка. И привычно сладко отозвалось у Ивана сердце: до чего ж красивая деревня! Большое высокое поле, с мельницей посередине, вольной цепочкой дома вдоль реки, а за рекой — в самой силе густой сосновый бор. Какие молодцы все ж, что не переехали, как настойчиво предлагали им, в Самарино, на центральную усадьбу. Голо там как-то, пусто, неуютно. Прямо удивление берет, как будто нарочно так сделано: все кругом деревеньки на заглядение, а в Самарине, в этом агрогородке, нормального человека сразу тоска берет.
— А глядишь, Вань, и прекратились грозы… Не видно тучек.
— По-моему, еще вдарит. Парит сильно.
Братья вышли из машины, оба подняли головы, рассматривая небо. Не нужен бы сейчас дождь, ни к чему он в сенокос, да еще с грозой.
— Чует сердце — вдарит, — повторил Иван. Ему как электромонтеру гроза всегда сулит хлопоты. Горят трансформаторы, рубильники, счетчики, пробки, плавятся провода… А в колхозе сейчас все на электричестве — и такой затор из-за грозы порой получается! Хорошо этим летом пока благополучно, но Иван за десять лет работы убедился, что раз в году небесный гром-батюшка обязательно чего-нибудь да натворит.
А небо было обманчиво ясно до самого вечера, до той минуты, когда красный горячий закат вдруг мощно, неумолимо стала топить собой широкая, огромная туча. И сразу от Самарина, почти навстречу ей выплыла другая — чуть поменьше, но такая же устрашающе черная, тяжко, угрожающе погромыхивая… Тучи сошлись — и било всю ночь.
— Ох, натворит делов… — Ивану не спалось, так и тянуло взглядом к часто вспыхивающему бело-зеленым огнем окну.
Рано утром, когда стихло, он завел «Урал» и, не дожидаясь брата, поехал в Самарино. В конторе ему сказали, что в Брусовце сгорел новый коровник. Иван, предупредительно постучав, зашел к председателю, поздоровался и остался у дверей. Председатель хмуро ответил на приветствие, буркнул:
— Проходи, садись. Больно скромный не вовремя… Громоотводы у нас были в Брусовце?
— Был. Один. На телятник и на коровник сразу. Промежду двух помещений и стоял. Высокий.
— А почему так? Что за экономия?
— Я говорил. Бригадир лесины пожалел.
Председатель недовольно покачал головой:
— Вот прокурор всех нас пожалеет… Ох как пожалеет!
В ответ Иван как-то излишне беззаботно усмехнулся. Это совсем вывело из себя председателя:
— Ты не лыбься! Сколько на тебя гляжу, морда всегда как сковородка веселая… Работы мало? Вот чтобы мигом все сделал! Первое… — председатель стал загибать пальцы на левой руке, — восстановить радиоузел — наряда не могу дать! Второе — Брусовец без света сидит, третье — верба у агрегата витаминной муки упала, все провода к черту сорвала и столб повалила, в-четвертых… в-четвертых — гляди за порядком в своем электрическом хозяйстве!
— У меня порядок. А стихия нам неподвластна…
— Порядок у него! Вон по деревням едешь, то тут, то там провода провисли до самых крыш… Тоже стихия?
— Да это же дело линейных монтеров с подстанции… — начал было Иван, но председатель протестующе замахал на него руками:
— Бери сейчас этого своего помощника Петю-Пену — и за дело!
— Он теперь уже Петя-Окей зовется… — нарочито бесхитростно улыбнулся Иван.
— Балдой пусть лучше зовется! — отрезал председатель. — Вечером проверю, что успели сделать.
Иван пошел к двери, а председатель вздохнул не по-утреннему устало и негромко, озадаченно договорил:
— Следователя вот жду. Поедем с ним в Брусовец. Будут разбираться.
Горшков оглянулся. Ему вдруг стало жаль председателя — своего одноклассника Пашку Елфимова. Пашка учился лучше Ивана, на «крепкую четверку», к председательству шел постепенно — сначала закончил техникум механизации, потом заочно сельхозинститут, главным агрономом в соседнем работал совхозе…
— Скот-то жив! Ничего не будет. В худшем случае — выговорешник… — бодрым голосом отозвался Иван и показал пальцем вверх. — А небесной канцелярии — с занесением…
Елфимов не поддержал шутки, и Иван, помедлив, вышел.
Идя к радиоузлу, думал:
«Вот говорят кругом, что нужно смелее молодых в руководство выдвигать… Ну и выдвинули Пашку. В тридцать лет десятком деревень руководит, тыщами и миллионами ворочает! А получается-то плохо… При Петровиче, при Кузьмине, порядок совсем другой был, и люди его любили, потому что все время он был с людьми, живой был человек. Никто и не замечал, что он старый. Так на бегу и умер… А этот, Пашка, только знает в кабинете сидеть да грозные приказы вывешивать. Не-е, кроме молодости еще башка должна хорошо варить…»
Два года Елфимов председателем и все никак не может подчинить себе, укротить насмешливый нрав Ивана Горшкова. Однажды наедине предупредил: «Будешь про меня шутить — с монтеров сниму». Иван снисходительно-спокойно взглянул на Пашку — Павла Ивановича — ответил тут же: «Законов таких нету, чтобы за юмор снимать. Наоборот, за тонус надо доплачивать». И по-прежнему при случае любил понасмешничать над порядками в колхозе. Досталось и жене Елфимова. «Я — председательша, я на сенокос не пойду, у меня ветеринарная аптека на руках!.. — передразнивал Иван. — А что там за аптека? Только касторка, да бочка с чем-то вроде солидола… Вот пришлось вшей из свиней выводить, так ничего не дала. Подумал-подумал я да и полил свиньям спины хлорофосом, что колорадских жуков опрыскивают. И ничего! И свиньи целы, и вши пропали. Без аптеки обходимся…»
В радиоузле неполадка была пустяковая, через полчаса Иван уже мчался, разбрызгивая лужи, по селу к дому своего напарника Анисимова. Несмотря на ранний час, на скамейке у палисадника Анисимовых сидели четыре старухи и что-то живо обсуждали. Горшков поздоровался с ними, весело спросил:
— Ну, о чем завтра газеты напишут?
Вышел сонный Анисимов и, ничего не спрашивая, полез в коляску мотоцикла. Было ему почти шестьдесят, через два месяца на пенсию отправят, но Иван, как, впрочем, и все в колхозе, привычно обращается к нему на ты, даже по прозвищу: Петя-Пена или Петя-Окей. Анисимов раз в год обижался на это: «Я же вас всех осветил!» И правда, он был первым электромонтером округи и, говорят, до того как начал сильно выпивать, работник был золотой и безотказный. А сейчас он как специалист совсем плох. Бывает, ищет-ищет индикатор, а он у него за козырьком шапки, не может найти отвертку, а она у него в зубах; целый день проходит возле электромотора, разберет его по винтикам, а потом окажется, что вся загвоздка была в розетке…
В Брусовце они за два часа заменили перегоревшие провода. Собрались было уезжать, Анисимов уже бодро сказал: «Все — окей!» — но подошла пожилая женщина, доярка на пенсии Вера Гончарова, попросила:
— Хлопцы, глянули бы на мой телевизор. Что-то замолк…
Иван озабоченно наморщил лоб: дел все-таки еще много… Но Анисимов так жалобно поглядел на него, что пришлось согласиться. Да и перекусить не мешает, уже время к обеду. Гончарова пошла вперед открывать дом, а монтеры задержались у мотоцикла, и Анисимов негромко хохотнул:
— Ну, Вань, сейчас мы с тобой по стакану лупанем. Это как по закону Ома.
В телевизоре оказалась сгоревшей лампа, ее тут же заменили, так как в доме нашлась запасная, потом исправили заедающий выключатель. «Закон Ома» подтвердился, Гончарова пригласила к столу, налила в стаканы, горько вздохнула:
— С поминок родной матки осталось…
— Хорошая-хорошая старушка была! Уважительная… — поспешно закивал головой Анисимов.
Хозяйка благодарно поглядела на него и заговорила со слезой в голосе:
— А я ей утром лью в рот молоко: «Пей-пей, мама!» А она не пьет. А вечером, в десять часов, померла. Если б я знала, что она в этот день умрет, так я бы ее на руках весь день носила, а не молочком бы силой поила!..