— Конечно, здесь не мед. И не для женщин край, — помолчав, ответил Пахомов. — Но с другой стороны… Пока молодые, пока есть энергия на безоглядные поступки, надо дерзать. Надо дело делать, нарабатывать биографию…
Он посмотрел на притихшего Димку и умолк. Тот лежал с закрытыми глазами, выпростав из-под одеяла большие руки с въевшимися в них маслом и черными точками металла, с отметинами ожогов и ссадин. Это были руки рабочего человека. Пахомов собрался сказать об этом Димке, но увидел, что он спит, и Пахомов неслышно поднялся с неудобной трехногой табуретки и поправил край одеяла, свесившийся с постели.
«Нет, за этого парня теперь могут быть спокойны родители», — подумал Степан Петрович.
Эту встречу в пасти «черной дыры» с Димкой тоже в роман надо бы… Нужно пристальнее посмотреть на молодых в работе.
…Телефон был выключен в последние дни, и Пахомов будто выпал из «яростного и прекрасного мира». «Надо немедленно вписываться, даже ввинчиваться в суету сует», — посмеивался Пахомов над собою и включил сначала телевизор, а потом взялся за телефон.
Кому звонить?
Александру Ивановичу? Рассказать о том, что видел в его Владимирской области? Так он об этом и без него знает. Предложить ему выступить в газете? А согласится ли старик? Лучше к нему поехать. А сейчас надо позвонить Михаилу Бурову. Он теперь рядом… Какое же это счастье, когда есть друг, понимающий тебя, родная душа. В любую минуту можешь снять трубку и сказать: «Я еду к тебе!» или «Приезжай!».
9
«Жизнь все же прекрасна, — говорил себе Степан Пахомов. — Прекрасна. Если ты здоров, если тебе работается и если у тебя есть верные друзья».
Он держал трубку в руке и пальцем прижимал рычаг, с наслаждением предвкушая телефонный разговор с Буровым.
Степан часто сравнивал те десять лет жизни, когда они были вместе (пять лет в студенческом общежитии и пять на одном заводе), — годы их молодости, и эти двадцать, когда они жили в разных концах страны и только изредка встречались. И первые десять лет казались ему ярче, наполненней, там было столько хорошего и настоящего, что в мыслях он все время обращался к ним. Прошлое мы любим за то, что были молодыми, и чем дальше в глубь жизни уходят воспоминания, тем сильнее наша любовь. Этот афоризм он мог бы отдать одному из своих героев. А может быть, уже и отдал кому-то?
Степан много раз ловил себя на том, что повторяет в своих вещах удачно найденные слова и фразы, многократно повторяет любимые мысли. Занимается самоплагиатом, чего не имеет права делать писатель. «Не один ты грешен», — подшучивал над своей «постыдной страстью самоплагиата» Пахомов. Такое случается почти у всех писателей — и у современных и у классиков. Даже у Толстого есть особо любимые словечки и речевые обороты…
Телефон резко зазвонил, и Пахомов, испуганно вздрогнув, чуть не выронил из рук трубку.
— Миша, родной! — услышав знакомый голос, обрадовался Пахомов. — Телепатия. Я как раз собирался звонить тебе…
— Какая, к лешему, телепатия? — рассерженно рокотал в трубку Буров. — Какая телепатия? Я уже через милицию тебя ищу… Ты где пропал? Неделю тебя нет.
— Не пропадал я, дома сижу.
— А почему трубку не берешь?
— Работал…
— Что, и по ночам? Я же тебе и утром и ночью, во все часы суток звонил. Пропал человек, и все тут.
— Я выключил телефон… И забыл.
— Хорош гусь! — не унимался Буров. — Забыл? А если бы из твоих друзей кто-нибудь умер?
— Ты же, чертяка, жив, а больше мне никто не нужен.
— Брось подлизываться, — подобрел Михаил, но в его голосе все еще звучала неподдельная тревога.
«Значит, есть на свете человек, который переживает и тревожится за тебя. Есть…» — благодарно подумал Пахомов.
— Ты вот что, — сказал Михаил, — тут столько событий… Во-первых, в Москве Николай Михеев с сыном. Ты хоть помнишь, что это зять Ивана Матвеевича?
Пахомова обидели последние слова Бурова.
— Не только помню Николая Михеева. Я знаком и с его сыном Игорем, любимым внуком Матвеевича.
— Они уже неделю в Москве. Были у меня дома. Разыскивали тебя. Завтра уже уезжают, у них билеты…
— Поселились на ВДНХ? — спросил Степан.
— А ты откуда знаешь?
— Там всегда Матвеевич останавливался… В какой гостинице? «Заре»? Давай телефон!
Степан записал номер и уже готов был лететь и разыскивать Михеева с сыном.
— Знаешь, приехали Стась с Витой. — Голос Бурова растерянно дрогнул. — Вернулась из ГДР Кира… Завтра они встречаются у меня на даче. Ты понимаешь? Я без тебя не могу все это… Понимаешь? Я тебя ищу, а ты пропал.
— Понимаю, понимаю, — отозвался Пахомов. — Все обойдется. Я уверен. Только мне надо обязательно встретиться с Михеевым и его сыном.
— Ты встречайся сегодня, сегодня, — заспешил Буров. — У них завтра в первой половине дня поезд.
— Хорошо. Я сегодня… А завтра к тебе. Давай адрес дачи. Во сколько приезжать?
Пахомов положил трубку, сразу набрал номер гостиницы «Заря». На его счастье, трубку тут же сняли, словно ждали его звонка.
— Это Игорь? — обрадованно спросил Степан, услышав молодой звонкий голос, и сердце его замерло в тревоге.
— Да, — растерянно ответил Игорь.
— Дядя Степан звонит! — почти закричал Пахомов. — Вы будете в гостинице? Я сейчас подскочу. А отец где?
— Здесь. Мы вас, Степан Петрович, искали…
И в трубке послышался взволнованный голос Михеева-старшего:
— Степан Петрович… Степан Петрович…
Они сбивчиво и радостно договаривались о встрече. Наконец решили, что Михеевы приедут на Кутузовский проспект к Пахомову, а Степан «мотнется» по магазинам, накупит продуктов и будет накрывать на стол.
Через час на пороге квартиры Пахомова стояли Михеевы. Белокурый долговязый подросток лет четырнадцати смотрел на Степана удивленными, вопросительными глазами, и в этом взгляде было что-то митрошинское: может, то простодушное изумление миром, который открывался перед ним, какое Пахомов замечал у Матвеевича, то ли знакомый разрез широко распахнутых, с пытливой искоркой глаз. Рядом стоял улыбающийся отец, довольный сыном. «Смотрите, какой молодец, — словно говорило его лицо. — Правда, молодец? Я не хвалюсь, увидите сами». В Пахомове колыхнулось какое-то смешанное чувство грусти и зависти, и он, превозмогая подкативший к горлу ком, проговорил:
— Игорь, Игорь… Какой же ты стал большой! Отца скоро перегонишь.
— Перегонит, перегонит, — подхватил Николай Михеев. — Он уже сейчас почти сравнялся со мной, а ему еще расти десять лет.
Пахомов разглядывал Игоря, испытывая грусть и легкую зависть к тем, у кого есть вот такие сыновья. «Ничего. Может, и моя девочка будет такой? Девчонки еще лучше парней», — подумал Пахомов. Он пожал руки гостям и пригласил их в квартиру.
— Вы у меня не бывали, а Иван Матвеевич останавливался. На этом диване он спал, — говорил Пахомов. — А вот здесь, — он подошел к уже накрытому столу, — мы сиживали с ним. И вдвоем и в компаниях… Тут у него с молодыми людьми целые баталии разыгрывались.
— Отец любил и умел поспорить, — оглядывая комнату, отозвался Николай. — Я с ним не всегда решался… Потому что бит был в спорах.
— И неоднократно, — смеясь, вставил Игорь. — Дед говорил: не тот прав, кто прав, а тот, кто смел.
— Что-то я от отца не слышал такого, — удивленно посмотрел Михеев на сына, и с его лица сбежала счастливо-добродушная улыбка.
— Иван Матвеевич тут у меня схлестывался и с людьми, обремененными университетским образованием, — сказал Пахомов. Ему понравилось, что Николай называл своего тестя отцом, но он боялся, что ирония Игоря могла обидеть Михеева-старшего, разрушить то доброе настроение, с каким они приехали сюда, и Степан спросил: — А ты, Игорек, наверное, тоже будешь поступать в университет?
— Нет, — ответил Николай за сына. — Он считает, что по нынешним временам ему и восьми классов хватит.
— Ничего я не считаю.
— Не считает, а в девятый класс идти не хочет, — будто жалуясь на другого человека, не на сына, продолжал Николай.
— Ну, среднее-то образование обязательно нужно, — убежденно сказал Пахомов. — Без него куда же?
— А у нас не только среднее, но и высшее можно получить. Только не обязательно сидеть за партой. — Игорь покраснел, с вызовом посмотрел на Пахомова.
— Конечно, можно, — кивнул тот. — Но учиться, как и работать, надо очно. По крайней мере, в молодости.
— Не обязательно. Много и других примеров, — возразил Игорь.
— Давайте за стол. — Обрывая спор, Пахомов пододвинул стул сначала отцу, затем сыну. — Э-эх, давно я не брал в руки шашки! — нарочито возбужденно потер руки Пахомов, тоже присаживаясь к столу. — Мы с твоим отцом, — обратился он к Игорю, — потешим себя водочкой. А ты, Игорь, налегай на еду. Вот рыба жареная, вот копченая. В ней много фосфора. Салат из морской капусты… В нем йод. Тоже умным людям не повредит. Сегодня у меня рыбный стол. Потому что магазин рыбный рядом. Ну, давай, Николай, за нашу встречу. И рассказывай, какие новости на заводе, в институте?
— Да какие? — отозвался Николай. — Новостей много. Уже и завод не тот и институт другой. И называется все это по-другому.
— Это я знаю. Объединение…
— Вы ведь были у нас лет семь-восемь назад? — спросил Николай.
— Да. Даже больше. Тогда еще только говорили об институте-заводе.
— Ну вот. В прошлом году у нашего объединения был юбилей. Пять лет. А я уже двенадцать лет на заводе работаю. Так что время летит.
— Мне Михаил рассказывал, ты теперь в больших начальниках ходишь — замдиректора объединения по производству.
— Тяжелый хлеб… — вздохнул Николай.
— А Зернов на пенсии?
— Да. Он теперь совет ветеранов возглавляет. Ситковский совсем постарел. Высох весь, желтый стал, как полынь осенью.
— Это Дахау, — тихо сказал Пахомов.
— Он что, был в концлагере? — удивился Николай. — Ты гляди. А никогда ни одним словом…
Игорь внимательно слушал их разговор. Взглянув на Пахомова, спросил: