а и всех делов-то. Димка купил «Москвича» еще два года назад из списанных машин, когда вернулся из армии. Подлатал, восстановил — вот и мается с тех пор, а отец на новый денег не дает. Воспитывает. Димку воспитывают, а брата его, Стася, балуют. У Димки бунтарская душа, вот они его и укрощают. Бунтарей во все времена не любили. С ними хлопотно…
Зацепившись мыслью за Буровых, Иван Матвеевич радостно ощутил, что отрывается от войны. Теперь ему только бы удержаться на этой черте чужой жизни, не ворошить свою, и сон мог прийти. Чужая жизнь, какой бы она ни была близкой, не болит так, как своя. Недаром говорят: чужую беду руками разведу…
Большой беды, конечно, у Буровых нет. Сыновей вырастили. А что Димка не такой, как Стась, — ничего страшного. Не все в молодости знают, чего они хотят. И не только в молодости… Это Стась еще в школе вгрызся в математику и физику, да так и не отрывается от них. А Димка все ищет…
«В пьяных компаниях да в вытрезвителях не ищут… — вспомнилось грустное лицо Маши Буровой. — Я уже извелась с ним…»
Сколько раз Маша Бурова тайком от мужа приходила к Ивану Матвеевичу и плакала горючими слезами: «Возьми, Матвеич, этого оболтуса в свою бригаду, наставь на путь истинный!» А Матвеич сам на птичьих правах в бригаде. Бригадир в отпуске, а его совет ветеранов послал заменить отпускника. Да и что за месяц сделаешь?
«Упустила я Димку. Упустила, — жаловалась Маша. — Все от отца его проказы прятала, скрывала…»
Может, и есть в этом какая правда, но не вся. Теперь вон и отец знает, да поделать ничего не может. Человек занятой, замотанный, на плечах и завод и институт. Да и не все он знает, не все может… Люди щадят авторитет и самолюбие директора. Только что из этого? Тайное все равно станет явным. Перерос бы, перебунтовал сам Димка. Сколько их, вот так начав «гусарить» по глупости, по молодости, не могли остановиться… Так и поломали себе жизнь и жизнь своим семьям. Жалко Машу…
Иван Матвеевич понимает сердце матери. Она, и правда, извелась. Каково ей смотреть на все это… Все-таки чего-то им не хватает в жизни, Буровым, раз они вот так истязают себя и своих близких.
«Распущенность, и ничего больше! — разгневанно, сквозь слезы выкрикивала Маша Бурова. — Многое в детстве дозволялось, вот и вырос оболтус…»
Росли в одной семье и у одних родителей… Значит, что-то здесь другое. В разные жизненные потоки попали Димка и Стась. А почему? Ведь одна плоть и кровь. Одно воспитание. А может, воспитание-то и не одно? Меньшего в семье всегда балуют. Возможно, и так, но не это главное. Видно, что-то есть в самом человеке от рождения, что определяет характер, а потом и судьбу. Одно было в Стасе, а в Димке — другое. Вот и выросли два разных. А как же тогда с его, митрошинской, теорией: человека делает дело? А все так же. Стась сразу попал на свое дело, а Димка все еще не выйдет на него. Бывает, что всю жизнь человек плутает…
«Слишком большая роскошь — искать свое всю жизнь, — опять вспомнилась Маша Бурова. — Жизнь-то у человека одна. Надо честно делать любое нужное людям дело, и оно станет твоим. Если бы каждый гонялся только за своим, то люди бы сбились к самым злачным местам и затоптали друг друга. Ведь свое — это еще и самое лучшее…»
Матвеич не хотел спорить с Машей Буровой, он видел ее неправоту, но она в этом споре была стороной заинтересованной, а он… Надо было сдерживать себя, давая ей выговориться.
Скоро он уже не разбирал ее слов, а только слышал их убаюкивающий шум, и в него стало входить радостное ощущение: «Засыпаю, засыпаю».
Проснулся Иван Матвеевич от стрекота мотоцикла. Обдало тревогой: «Проспал, старый, проспал! Зять Николай с внуком Игорьком подкатили, а я все еще в постели. Не похоже на меня… Не похоже…»
Споро натянул полотняные дачные штаны. Над тазиком плеснул воды в лицо, вытерся полотенцем и — готов к встрече своих. Вон Николай уже открывает ворота, а Игорь уселся на место отца за руль. Сейчас у них начнется спор, сможет ли Игорек сам въехать в ворота. Отец будет стаскивать, сын упираться. Надо поспешить на помощь внуку. Нет, разобрались сами. Отец встал сбоку, вытянулся и жестом милиционера-орудовца дал «добро» на проезд. Мотоцикл, отчаянно взревев, проскочил в ворота.
— Деда! Деда! Я въехал сам! Я сам! Ты видел, я сам!
— Видел, видел! — радостно отозвался с крыльца Иван Матвеевич. — Молодец, Игорь. Молодец…
Отец, улыбающийся, гордый, не спеша подошел к сыну и, повернув рукоятку на руле, сбавил обороты мотора.
— Въехал нормально. Главное — не врубился в дедушкины грядки… и «бендежку» не снес…
— Ну вот, — так же серьезно отозвался Игорь. — А ты боялся. Ведь боялся же?
И отец ответил честно:
— Боялся. Конечно, боялся. А вдруг попрешь прямо через грядки в сад к Буровым? Не остановишь…
— А я остановил.
— А ты остановил.
— Только газ забыл сбросить, — огорченно добавил сын.
— Твой отец, — вмешался дед, — многого захотел сразу. Газ ты в следующий раз сбросишь, когда мы с тобой поедем.
— А можно? — Глаза Игоря сверкнули радостью ожидания. Он взглянул на отца, потом на деда и вновь на отца.
— Можно, — не выдержал затянувшейся паузы дед. — Вот немного управимся на даче, сготовим с тобою обед и прокатимся до Ситковских.
— А можно до водохранилища? Там с ребятами искупаемся…
— Это уж ты с отцом договаривайся, — улыбнулся Иван Матвеевич.
Игорь повернул ключ зажигания и выключил мотор. Поднял сиденье и достал из багажника тряпку. Иван Матвеевич принес ведерко воды и присел перед внуком на траве.
— Чего же мать не захватили?
— Она говорит нам с отцом: «Дайте, — говорит, — мне хоть денек от вас отдохнуть». А тебя, дед, вечером просила привезти обязательно. Говорит, ванну пора принять и белье сменить.
— Я тут на солнышке на днях воды нагрел и побанился. Белье сменил тоже. Так что скажи матери: пусть не хлопочет.
Игорь макал тряпку в ведро и мыл мотоцикл, а дед восхищенно оглядывал его со всех сторон и про себя удивлялся: «Как вытянулся, как вытянулся-то… Скоро по вечерам на улицу станет бегать. Вот бы бабка Наталья посмотрела…»
Игорь был в мать, а значит, и в бабку Наталью. Своих черт Матвеич в нем не находил, хотя не раз слышал со стороны, что внук в деда. Нет, не в деда. Может, только рост его. Он мальчонкой был таким же длинным и худющим. Да внук, пожалуй, еще выше его вымахает. Отца скоро своего догонит, а ему еще расти и расти. Теперь они все как на дрожжах прут… Ах, посмотрела б бабка на свою копию… Рано она убралась…
Время-то прошло немалое. Двенадцатый год парню. В пятый класс уже пошел…
— Игорек! — окликнул он присевшего за люлькой мотоцикла внука. — А ты знаешь, что уже окончил начальную школу?
— Какую такую начальную? — Голова Игоря показалась из-за мотоцикла.
— Да ведь раньше в одной школе было три: начальная — четыре класса, неполная средняя — семь и средняя…
— И в каждой выдавали аттестат? — спросил Игорь.
— В каждой! Только он тогда назывался, кажется, не аттестат зрелости, а свидетельство. Ты бы уже получил свидетельство об окончании начальной школы, а через три года — неполной средней, а еще через три — средней. Интересней было учиться. Как думаешь?
— А чего интереснее-то?.. Все равно десять классов надо кончать.
— Не обязательно. Хочешь — на четырех останавливайся, хочешь — на семи, а хочешь — до десятого шагай.
— А ты, деда, шагал?
— Шагал.
— А почему дальше не учился? Почему в институт не пошел, как отец?
— Во-первых, тогда мало институтов было. Вот в нашем городе всего два: учительский да механический, который твой отец окончил.
— Батя кончал политехнический, — поправил деда внук.
— Это он после войны стал политехническим, а раньше механическим назывался. И готовили там инженеров-механиков по тракторам и автомашинам. Вот. Было всего два института, а теперь — шесть… А учиться я хотел, — вздохнул старик Митрошин. — Хотел…
— Ну и что же? — Из-за коляски мотоцикла опять показались выгоревшие на солнце вихры Игоря.
— Да так, не вышло. Время не то было. А потом я рано женился. Семья…
— Я не буду спешить с женитьбой, — отозвался внук.
— Не спеши, — пряча улыбку, поддержал его дед. — С этим успеется. Главное — в жизни дорогу себе определи.
— Я определил.
— Уже? — Дед нарочито испуганно поднял свое тело, стараясь получше разглядеть определившего жизненную дорогу человека.
— Мы с Аликом Ситковским решили генной инженерией заниматься.
— Чем, чем? — встревоженно спросил дед. — А вы хоть знаете, что это такое?
Внук тоже поднялся из-за мотоцикла и, недоуменно пожав плечами, встряхнул тряпку.
— Это кто ж вас надоумил? — не унимался Иван Матвеевич. — Аликов дед, что ли?
— Почему дед? — опять пожал худыми и острыми плечами Игорь. — Мы сами. Этой науке скоро все будут поклоняться.
— Это кто же «все»?
Игорь перестал протирать мотоцикл и, отойдя от него на несколько шагов, удивленно посмотрел на деда.
— А если мы с Аликом вырастим вот такого индюка? — Он показал рукой на мотоцикл. — А может, и того больше? Тогда что ты скажешь?
Дед открыл было рот, потом сокрушенно покачал головой и, когда внук опять повторил свой вопрос: «Тогда что ты скажешь?» — вдруг суетливо заспешил:
— Да не надо людям таких индюков. Не надо! — И стал смешно отмахиваться руками от Игоря, будто на него налетел рой комаров.
— Как это не надо? — повысил голос внук и еще на шаг подошел к деду. — Как это не надо? В стране не решена проблема мяса. Половина населения земли голодает, а ты говоришь, не надо…
— Слушай, Николай! — ища защиты, крикнул Иван Матвеевич зятю. Тот орудовал мотыгой у забора, где росла картошка. — Ты знаешь, что твой сын собирается индюков ростом с твой мотоцикл разводить?
— Пусть разводит, — не поднимая головы, отозвался Николай. — Меньше времени на баловство останется.
Игорь скривил губы, что, видимо, означало: «Ну вот, я с ними серьезно, а они хаханьки», — и он, отвернувшись от деда, опять занялся мотоциклом.