Что ни говори, а подмосковные леса не сравнишь ни с сибирскими, ни с северными. У них другая, теплая красота. А потом, когда вышел на открытую солнечную поляну, сердце его совсем зашлось. Перед ним расступилась зеленая дубрава из подростков дубков. По стройным рядам деревьев Степан понял, что лес посажен. Но когда? Дубы растут медленно, живут столетья. Наверное, их посадили очень давно, еще до его рождения.
Не хотелось уходить. Услышав сигналы с дороги, их подавал водитель, Пахомов повернул обратно, сетуя на то, что вечно надо куда-то спешить.
Дальше ехали молча, словно трепетная красота леса вдоль владимирской дороги и прелесть чистеньких аккуратных сел, мимо которых они проезжали, заворожили и Степана и водителя. До самых Петушков тот потревожил Пахомова только раз, когда подъезжая к какому-то селу, показал на стеклянную крышу одного дома.
— Ты гляди, какой ушлый мужик тут живет. Крышу приспособил под теплицу. Сколько езжу здесь, столько и удивляюсь — нигде такого не видел… — Потом он уже молчал до поворота с Владимирского шоссе, откуда они начали искать село, где жила мать Даши.
Зачарованный дорогой, Степан даже на какое-то время забылся, куда и зачем он едет, а когда услышал, что водитель расспрашивает у остановившегося собрата-таксиста дорогу, очнулся, и в груди его снова что-то оборвалось и уже больше не было того покоя и уверенности, с которыми он сегодня проснулся, а потом почти три часа ехал по этой солнечной зеленой дороге, а были тревога и неизвестность, и подступили, будто нож к горлу, два вопроса: «Кто он?» и «Зачем приехал?» — на которые сам не мог ответить.
Хорошо бы ему сразу встретить Дашу, и тогда бы он понял… По ее взгляду понял… А может, зря обольщается? Не такой уж он физиономист и знаток людей, каким иногда себе кажется.
Так как же он представится Дашиной матери и отчиму? А черт его знает! Как получится, так и получится. «Назовусь сослуживцем, выгрузим с водителем все дары Центрального рынка и скажем: от сослуживцев Даши из Нижневартовска. И деньги от них оставлю. Вот, мол, собрали. Если удивится, что много, скажу: там помногу зарабатывают».
Пахомов лихорадочно набрасывал сценарий своей встречи с матерью Даши, и чем ближе подъезжал к селу, тем неуютнее и неувереннее себя чувствовал.
Еще перед въездом в небольшое и, видно, некогда красивое село Степана удивила тишина.
Он попросил водителя остановится, а сам пошел разыскивать избу Латышевых. Узкие две колеи, пробитые подводами и машинами в буйных зарослях нетронутого разнотравья, вели его вниз широкой и единственной улицы, которая упиралась в крутой изгиб речки. Река удивительной красоты петляла по глубокой лесистой балке. Они уже переезжали по мосту через эту реку, и Пахомова еще тогда поразила ее красота. Здесь, у села, она делала еще одну петлю и, вырвавшись в луга, текла освобожденно, только старые редкие ветлы в низких поклонах мочили в ней свои ветви.
Из некоторых домов выходили люди. Степан поравнялся с высокой костлявой старухой. Она стояла на крыльце и, защищаясь рукой от бившего ей в глаза солнца, глядела на Пахомова. Он остановился и спросил:
— Где здесь дом Латышевых?
— А ты кто им будешь? — поинтересовалась старуха.
— Знакомый, мамаша.
— А-а-а! — протянула старуха. — Небось, Дашкин. Так она тут не живет. — Она легко сошла с порожка и направилась навстречу Пахомову. — Не живет она, милок, тут давно, — рассматривая его, продолжала старуха. — Как уехала тогда учиться, так и не живет.
— А где же она?
— Да где ж? Там же, в районе! — непонятно с чего рассердилась старуха. — При больнице… Она там и до вербовки работала и сейчас. Съездила куда-то за большими деньгами да и вернулась. Только прислала там ребеночка… Так кто ж ты ей будешь? — опять приставила ладонь к глазам старуха, хотя стояла уже спиной к солнцу.
— Я от сослуживцев. Оттуда, с Севера, где она работала, — неожиданно уверенно сказал Степан и посмотрел в пытливые глаза старухи.
— Так зайди, милок, к матери ее. Вон ихний дом, что с палисадником. — И она указала на темную рубленую избу с палисадником, в котором разметались огромные кусты сирени. — Зайди. Ей будет интересно.
Степан поблагодарил словоохотливую старуху. Она что-то еще говорила ему вслед, но он уже не слушал ее и шел, нет, вел себя к этому темному и покосившемуся от старости дому, который загораживали буйно разросшиеся кусты сирени. Он знал, что глупо идти к Дашиной матери, надо повидать сначала ее, Дашу, а потом уже, если в этом будет необходимость… Но он шел, будто этим малым хотел замолить свою большую нечаянную вину и перед Дашей и перед этим аккуратным селом, где она родилась.
В паспорте Пахомова значилось село, которого уже не существовало более сорока лет. Оно было разрушено в войну и после не возродилось.
Степан вошел во двор. За доживавшим свой век ветхим сараем гулко побрякивало и скрежетало железо. Двери сеней на замке, ставни дома закрыты.
— Есть кто живые? — спросил Пахомов и, не дождавшись ответа, пошел на звук.
В тени за сараем с опрокинутым навзничь велосипедом возился подросток лет двенадцати. Он был так увлечен своим занятием, что не слышал ни голоса, ни шагов Степана, и вздрогнул, когда тот встал перед ним.
— Здесь живут Латышевы?
— Здесь…
— Ты Николка? — Пахомов вдруг вспомнил имя брата Даши, о котором она ему рассказывала.
— Да-а, — удивленно распрямился подросток и глянул на Степана Дашиными светло-серыми глазами.
— А родители твои где?
— Они на центральной усадьбе… Там, на квартире. А вы к отцу?
— Нет. Я Дашу приехал проведать.
— Так она же в райцентре живет. Это вам еще двадцать пять километров ехать.
— А до центральной усадьбы совхоза? — спросил Пахомов.
— Меньше. Но это по другой дороге.
— Вы что, на два дома живете?
— Так ведь все отсюда съехали, — отозвался Николка. — Нам тоже квартиру там дали.
— А чего же ваше село? — Повел рукой Пахомов в сторону изб.
— Так ведь здесь раньше животноводческая бригада была, — пожал плечами Николка, — а теперь коров перевели на комплекс…
У Николки Степан узнал, что Даша живет у своей родной тетки, у которой и проживала до отъезда на Север.
— А сейчас лежит с маленьким в районной больнице, где прежде работала, — доверительно сообщил он Степану.
По той же дороге, заросшей травою почти по пояс, Пахомов возвращался к машине. Вслед ему смотрела с крыльца та костлявая старуха, она что-то спросила, но Пахомов не стал останавливаться, побрел дальше.
Ехать на центральную усадьбу не было смысла, и он попросил водителя повернуть на грейдер, который вел к районному центру.
— Тяжелое дело! — вздохнул таксист, когда машина, преодолев колдобины разбитого проселка, выбралась на грейдерную дорогу. — Нет дождей, потому проехали. А чуть брызнет, по уши увязнешь. Я тут зашел в крайний дом, расспросил у деда. Старое это село. Гончары прежде жили и владимирские кружевницы. Но, в основном, хлебопашцы, рожь сеяли. Еще до войны полтораста дворов было. А сейчас, видите, сколько? А места здесь — загляденье, — опять вздохнул водитель. — Посмотрите, какая речка!
Степан молчал. Занятый совсем другими проблемами, Пахомов раньше не думал, что деревня не только была колыбелью современных горожан, к которым он относил и себя, но отсюда изначально бралось все для создания сегодняшних городов, для развития индустрии. Крестьянин строил современный город и сам становился горожанином…
Водитель что-то говорил о том, что, будь его право, он бы разрешил продажу горожанам сельских домов.
— И не на слом и вывоз, — горячился он, — а чтобы они там огороды и сады разводили.
Может быть, и так, думал Пахомов, может быть. Но, видно, надо делать что-то совсем другое… Как когда-то поднимали индустрию. Вся страна строила ее. И сейчас должна вся страна. Хлеб и мясо Нечерноземья нужно приравнять к сибирской нефти и газу и добывать их с таким же размахом и энергией. Наверное, ему надо написать статью именно об этом. Есть уже и название: «Сибирская нефть и хлеб Нечерноземья». Он знает, как добывается нефть в Сибири. С чего все начиналось и что теперь есть там. А села он не знает… Да, не знает… Но сердце болит, будто уходит что-то родное и близкое, а ты не можешь его удержать.
Все мы из деревни, все человечество… Может, поехать к Александру Ивановичу, старому писателю «деревенщику» и предложить ему написать совместно статью? Он про хлеб и мясо, а я про нефть и газ. Родом Александр Иванович, кажется, из этих мест. Вот уже двадцать лет он пишет роман о послереволюционном селе. Первая часть вышла лет десять назад. О ней много спорили. Одни ругали, другие хвалили. Но писатель он милостью божьей… Нет, надо сегодняшнюю деревню надежным плечом подпереть, плечом индустрии, которую она взрастила…
Пахомов поймал себя на том, что уводит свои мысли от встречи с Дашей. Боится этой встречи — вот и уводит. Он только убеждал себя, что все обойдется, что вот сейчас он увидит Дашу и узнает, что она решила. Ведь главное — ее решение… И он ждал теперь этой встречи с Дашей, весь напрягшись, будто готовился к защите. А что ему защищать?
Тетушку Даши Анастасию Павловну разыскали быстро. Она только утром вернулась с дежурства. Обрадованно и простодушно сказала Пахомову: «Теперь двое суток свободная». По виду она была ровесницей Степана, считала себя старой женщиной. «Чего мне, старой, я свой век отжила», — срывалось у нее с языка, и, глядя на Пахомова, она, видно, не могла предположить, что перед нею возможный отец Дашиного ребенка, Анастасия Павловна сразу поверила в то, что Пахомов только всего-навсего сослуживец ее племянницы.
— А вы врач, с Дашей в одной больнице работали?
— Нет, я инженер. Просто рядом жил. Городок там небольшой, — отвечал Степан. Он почувствовал расположение к этой женщине и испытывал неловкость оттого, что говорил ей неправду. Но и после этих слов в ней не мелькнуло и тени подозрения, и Анастасия Павловна продолжала расспрашивать про жизнь там, на Севере, потому что Даша мало рассказывала.