Буров говорил возбужденно, подсмеивался над собою, стараясь развеселить Степана. А закончил неожиданно серьезно:
— Тогда, мальчишкой, видно, что-то во мне выгорело: в институте уже не воспламенялся.
— Не наговаривай на себя! — запротестовал Степан. — Я же видел, как у вас с Машей было.
— Нет, — покачал головою Михаил. — Инициатива исходила от нее. А я, как остывшая лава… Да и другим уже у меня голова была занята.
— Не выдумывай! — не сдавался Степан, хотя и понимал, что Буров говорит правду. — Тебя что, на аркане на свадьбу привели?
— Свадьбы, как ты знаешь, не было никакой. Была просто вечеринка в общаге. Но не в этом дело… Я тогда понял: мне надо жениться на Маше. Если бы не она, я мог бы вообще в бобылях остаться. И не было бы у меня ни Стася, ни Димки. А что же тут хорошего? — И вдруг, наткнувшись на холодные глаза Степана, Буров заспешил, будто исправляя свою оплошность: — Я ведь ни об одном дне, прожитом с Машей, не жалею. Да что говорить! Я ей благодарен за все, не только за наших парней. И за то, что она и меня тащила. Она ведь сильная и все понимает. И сейчас никуда бы не ушел, хоть и не знаю, как бы жил дальше. А Маша просто не поехала со мной в Москву. Знаешь, все время соглашалась, когда эта канитель с переводом и назначением тянулась, а как только все образовалось — не поехала. «У меня здесь дело, лаборатория, — подражая голосу жены, проговорил Михаил. — Дети выросли, давай поживем врозь». А теперь уже и про развод сказала. Но я тяну. Да и не во мне дело, а в Кире. В той тоже благородство взыграло. Баб этих сразу не поймешь, чего они хотят.
— Э-э-э, — протянул Степан. — У тебя еще тоже ничего не решено.
— У меня-то решено, — весело отозвался Михаил. — Я люблю эту женщину. А вот у других?
5
Еще не было и десяти, когда Буров и Пахомов вышли из торгового центра. В городе недавно зажглись фонари. Долго ловили такси и уговаривали таксистов ехать в Чертаново. Один из шоферов даже пропел им частушку:
Повезу тебя я в тундру,
Повезу в Мураново,
Увезу на край планеты,
Только не в Чертаново.
После этого Пахомов начал переговоры с вопроса:
— Сколько сверху?
— Червонец, — не моргнув глазом ответил шофер.
— Обойдешься и пятеркой, — решительно открыл дверцу Пахомов и полез в машину.
Через вечернюю Москву ехали молча.
Когда подходили к дому, где жил Прокопенко, Пахомов остановился, молча оглядел знакомый двор, пытаясь справиться со своим волнением, и решительно шагнул к входной двери.
Прокопенко ждал. В гостиной был накрыт стол, и хрусталь ярко горевшей люстры своими бликами весело перемигивался с бокалами и рюмками на белой скатерти.
— Ты не видел мою квартиру? — как можно беззаботнее спросил у Пахомова хозяин.
— Нет…
— Ну, тогда давай покажу. Миша знает, бывал у меня.
Начали с просторного холла, потом перешли в гостиную, в которой еще из коридора Пахомов увидел накрытый стол. Заглянули в спальню. Осмотрели просторную кухню. Пахомов окинул взглядом стены, надеясь увидеть фотографию Елены Сергеевны. Но нет, ничего о ней не напоминало.
Подошли к комнате, дверь которой была закрыта, и Прокопенко на мгновение замешкался.
— Комната Олега, — понизив голос до шепота, проговорил он. — Олег, к тебе можно?
— Да не надо, — смущенно придержал за руку хозяина Степан.
Но за дверью уже раздался ломающийся юношеский басок:
— Можно. Входите.
Дверь распахнулась. У стола, торцом придвинутого к стене, стоял высокий, на голову выше отца, юноша с обозначившимся пшеничным пушком на верхней губе, высоким, чистым лбом и светло-русыми, мягко распавшимися на обе стороны волосами. Большие и глубокие глаза его, глаза Елены Сергеевны, так и полоснули болью по сердцу Пахомова. Олег, видимо, был предупрежден о приходе гостей, стоял у стола в напряженной позе. Левая рука, опирающаяся на крышку, заметно вздрагивала.
Буров, широко раскрыв объятия, шагнул к нему, прижал к груди.
— Куда же ты растешь, Олег? Скоро меня перегонишь.
Они и впрямь были почти одного роста. Олег из-за плеча Михаила вновь посмотрел на Пахомова, обжег его взглядом. Степан не знал, как ему поступить. Подать ли юноше руку? Подождать, когда тот шагнет ему навстречу? И шагнет ли? Знал, что ему надо что-то сказать Олегу. Он уже взрослый и должен понять его. Обязательно надо сказать сейчас, в первую их встречу после того страшного утра в больнице, когда мальчик, зайдясь в истерике, кричал на Степана, и он, Пахомов, не отводил глаз, стараясь выдержать его крик и гнев, которые уже ничего не могли поправить. Сейчас надо было сказать этому выросшему мальчику хотя бы «прости». Но в горле Пахомова что-то сжалось, и он промолчал.
Видно, прошло несколько долгих минут, пока Степан стал различать голоса в этой забитой книгами и спортивным инвентарем комнате. Говорили Буров и Олег. Прокопенко, гремя посудой на кухне, кричал оттуда:
— Я сейчас поджарю сулугуни. Горячий, пальчики оближете.
А Олег с Буровым говорили что-то о школе, вернее, об экзаменах. «Да ведь он сейчас сдает экзамены, заканчивает десятый, — пронеслось в голове Степана. — Боже, как скачет время! Увидела бы Елена Сергеевна… Лена…»
Он стоял перед ее фотографией, которая висела на стене напротив стола Олега. Такой ее Степан никогда не видел. Лена была в легкой, с широкими рукавами блузе, с открытой шеей, с заброшенными назад волосами, которые на одну сторону сбивал ветер, а она их поправляла рукой и улыбалась.
— Это я снимал маму, — услышал за спиною спокойный голос Олега. — Мы тогда были все в Домбае. Я только учился фотографировать. А вышло неплохо…
— А у тех, кто не умеет, всегда поначалу выходит хорошо, — как-то легко заговорил Пахомов.
— Начинающие рыбаки, охотники иногда ловят и стреляют лучше мастеров. Но везет им только вначале. На крючок попадается только первая и дурная рыба, — вмешался в разговор Буров, — а третью и десятую уже ловят мастера.
Пахомов был благодарен Олегу, что он первый заговорил с ним и сказал о ней, своей матери, Елене Сергеевне, так легко и просто, растопив лед в их отношениях, который сковывал его.
— Олег, — шумнул с кухни Владимир Иванович, — ты с нами перекусишь?
— Нет, я еще посижу, позанимаюсь! — крикнул ему сын. — Может, потом, если есть захочу. — И, повернувшись к Бурову, продолжал: — А все ж таки физика — муторная наука. Нет в ней той строгости и красоты, какая в математике. Законы, законы… На них все строится. А проходит время, они оказываются и неточными и даже неверными. В математике такой лажи не может быть…
Они продолжали, видно, какой-то давний спор.
— Но ты еще не знаешь высшей математики, — возразил Буров.
— Почему? У нас в десятом дают основы.
— Прошу к столу, — донесся голос хозяина из гостиной. — Сулугуни уже на столе и исходит кавказским ароматом.
Когда гости уселись, Прокопенко, оглядев их нарочито подозрительным взглядом, сказал:
— А вы, друзья, почему-то до неприличия серьезные. Прямо скажу: не послересторанный у вас вид.
— Да вот, — отозвался Буров и кивнул на Пахомова, — не понравилось ему у Хаммера. Говорит: пусть там другие развлекаются, а меня увольте.
— Ну и пусть! — Прокопенко налил Бурову в рюмку водку и, повернувшись к Пахомову, спросил: — Тебе тоже? — Себе налил коньяк и, будто извиняясь за это перед Степаном, обратился к нему: — Ты сегодня у нас главный гость. Тебе и первый тост.
Пахомов даже замер от неожиданности. Несколько мгновений молчал, потом, выигрывая время, медленно поднял свою рюмку и сказал:
— Давайте за тех, кто идет за нами. За ваших детей. За Олега… — Степан замолчал, дотронулся рукой до воротника рубашки, словно тот сдавил ему горло. — Он хороший парень… И чтоб ему в жизни было всего сполна… И за твоих, Миша, орлов. — Он повернулся к Бурову. — У молодых сейчас большие нагрузки, если они серьезно к жизни относятся. Большие. Больше наших. Вот за них давайте. И чтобы им светило солнце.
Михаил понимающе кивнул Степану и шепнул:
— А я, Степан, за твою.
— Я тоже за! — не расслышав шепота Бурова, поддержал Прокопенко. Выпив, зажевал коньяк долькой лимона. Принялся раскладывать из светлой эмалированной сковороды ломтики поджаренного сыра на тарелки гостям. — Ты правильно сказал про нагрузки. У нас было проще. Мы физически больше работали, но программа у нас была меньше. А у них… Я заглянул в учебники Олега, там и наши вузовские дисциплины, и то, чего мы и не изучали. Но этого мало. При собеседованиях надо знать значительно больше и глубже учебника. И тут все как с ума посходили: репетиторов, кандидатов наук, нанимают. Десятка за час — самая низкая цена…
Степан, откинувшись на стуле, оглядывал гостиную. Вновь искал глазами вещи, принадлежавшие Елене Сергеевне, и не находил. Его потянуло в комнату к Олегу, где была фотография Лены. Там она жила не только в этой чудесной фотографии, но и в вещах Олега. Магнитофон, стопки кассет, фотоаппарат, увеличитель, фонарь, бачок и ванночки для проявителя — об увлечениях сына ему рассказывала Лена.
Пахомов тихо поднялся и вышел в коридор. В какой суете он прожил последние дни! Переполох начался с телеграммы, а в суете он жил давно. Его отношения с Дашей были суетой. И дело не в ней, а в нем. Что она? У нее свой интерес и свой расчет. А вот он… Рванулся к молодости, а сил не рассчитал. И даже не сил, ушло его время.
Степан оказался перед дверью Олега. Она была приоткрыта. Заглянул. Олег тут же повернулся, оторвав глаза от книги, которая лежала на столе.
— Входите. Все равно в голову ничего не лезет. — Он стоял перед Пахомовым, высокий и прямой, как струна, и его глаза опять больно укололи Степана. Как же точно может природа повторить самое себя! Тот же мягкий овал надбровных дуг, и та же беззащитная синева глаз. И лоб ее, высокий и чистый… Олег мог быть его сыном, он мог быть и намного старше. Таким, как буровский Димка. И Степана обдало волной непонятного ему страха. Как же этот мальчик может находиться один в этой комнате? Совсем один, только с ее фотографией на стене?