Лицо его я помню смутно. Вернее, вообще не помню. Довале тогда было под пятьдесят, он был шофером нашего джипа, а я сидел всегда позади него.
В то лето мы патрулировали участок иорданской границы в Араве, где-то на полпути между Эйлатом и Мертвым морем. В основном наша активность проявлялась по ночам. Мы сновали туда-сюда по знаменитому шоссе, иногда проверяя документы у подозрительных и помогая своим внушительным видом полицейским патрулям. Днем изредка нас гнали с базы на какой-нибудь инцидент, обыкновенно с участием бедуинов или их скотины. В Араве ровным счетом ничего не случалось. Нарушать границу было некому и незачем. Соседний королёк уже давно сделал правильный выбор и не позволял со своей стороны подойти к границе никакой, даже безобидной, нечисти. У нас премьер-министром тогда был тоже далеко не великан, причем с таким же, как у королька, колючим взглядом.
Мы уже подъезжали к Парану, когда по связи сообщили, что прямо на границе напротив этого поселения произошел взрыв противопехотной мины.
Мы успевали к месту первыми. Довале ожил и погнал джип на полной скорости. Чуть севернее Парана мы увидели на обочине семитрейлер "Mack" – здоровенный грузовик с фургоном-рефрижератором. Пустой. И в кабине никого не было.
Довале сказал начальнику патруля Шаулю, что надо подъехать к пограничному забору. Мы свернули с шоссе и через несколько минут тряски по камням покатили по относительно ровной грунтовой дороге, идущей вдоль колючей проволоки. Минута, и мы оказались у цели – несколько метров забора были разворочены взрывом. Из небольшой воронки еще дымило. На нашей стороне лежал мертвый человек в белой куртке с длинными рукавами, что было странно для Аравы и ее климата. Неподалеку валялась фляга. Из нее пахло спиртом.
Человек был седой, усатый и сутулый. Лет ему на вид было шестьдесят – шестьдесят пять. На другой стороне уже орудовали наши иорданские коллеги, прибывшие к месту одновременно с нами. Они обыскивали какого-то исхудалого и тоже усатого человека в черной робе, сидевшего до их приезда на земле. Потом надели на него наручники и положили на пол своего джипа.
Подошел наш гашаш[1] бедуин Салиба, изучавший до этого окрестности. Он начал о чем-то переговариваться с иорданским солдатом. Потом подошел к нашему командиру и сказал:
– Я посмотрел следы – с нашей стороны к забору шли двое. Мой родственник, – он показал головой на ту сторону границы, – говорит, что они задержали какого-то странного человека без документов, не знает ни арабского, ни иврита, а говорит на ломаном английском. Он сказал, что пришел от нас и направляется в Стамбул. Наверное, сумасшедший...
Прошло минут десять после нашего рапорта по рации. Начали подъезжать магавники, голубая полиция, последним прибыл армейский амбуланс из Неот hа-Кикар. Похожая активность, правда без амбуланса, наблюдалась и на другой стороне забора. Беднягу в наручниках запихали в старый длинный гражданский "Мерседес", который немедленно умчался, подняв облако пыли.
Приехал наш магад[2] – маленький седой теймани[3]. Он сказал, что в семитрейлере нашли "меиль парва кацар" – то есть "короткое меховое пальто" – полушубок, причем советского производства.
– Что-то не нравится мне этот гусь, – сказал магад и дал команду всем сворачиваться. Всем, кроме нашего джипа.
– Шауль! Ты, Довале, и эти двое, – он показал на меня и Гади, – остаетесь здесь до утра – охранять эту дыру. Завтра приедут ремонтники и вас сменит МАГАВ, я договорюсь. Через полчаса сюда привезут палатку, спальные мешки, воду и сухой паек.
Дело шло к вечеру. Иорданцы также оставили патруль на месте. В отличие от нас, они разожгли костер и что-то на нём начали готовить. Мы довольствовались сухим пайком. Договорились дежурить по двое и сменяться каждые 4 часа. Мне в пару выпал Дов. Наша смена была первой – с восьми вечера до полуночи. В оставшиеся до дежурства часы все занимались приготовлениями к ночёвке: палаткой, спальниками, едой. Довале ковырялся в моторе.
Что я знал о Довале?
Он был "вечным водителем" нашего запасного батальона. В милуим он ходил всегда и охотно, чувствовал себя на своем месте. Он жил где-то в Гуш-Дане и работал таксистом.
Про свою жизнь он рассказывал мало. Иногда походя упоминал "цанханим"[4], Шестидневную войну и Войну Йом-Кипура. Из некоторых его фраз можно было понять, что бывал он и в Ливане.
Обычно же этот человек помалкивал, как большинство известных мне таксистов. Я считал и его таким же неразговорчивым, но вскоре меня ждал сюрприз.
Солнце клонилось к закату, а наше с Довале дежурство не спешило к концу. Мы смотрели на краснеющие горы Эдома.
Молчала рация, молчали все мы, молчали арабы на той стороне. Жара тихо уходила.
Довале откинул кресло назад и негромко запел:
В песках пустынь, за горными плато
Стоит она столпом сторожевым.
И говорят, что до сих пор никто
Обратно не пришёл с неё живым.
Конечно, я слышал и раньше эту песню по радио, в исполнении Арика Лави, но сейчас мне показалось, что слышу ее слова лучше, чем мелодию.
– Она там? – спросил я, показывая в сторону красных гор.
– Кто? Петра? Да, прямо на восток от нас, вон за той грядой.
Он перестал петь, а только насвистывал.
– В России, – сказал я ему, есть сейчас очень популярная рок-группа, которая поет "Прощай Америка, где я не буду никогда..." Про "Красную скалу", наверно, из той же серии?
Мечты о недостижимом и недостигнутом?
Довале поглядел на меня искоса, перестал свистеть и несколько секунд что-то рассматривал на приборном щитке.
– Недостигнутом, говоришь? Я знаю человека, который ходил туда и вернулся живым. Он презирал границы, как, наверное, этот наш путешественник в Стамбул. Но сейчас время поганое, границы другие, чудаки тоже... Я был в "цанханим" всю срочную и до "Маhапаха"[5] – в милуим. В "Литани"[6] меня ранили и списали в пехоту, делать эти треклятые БАТАШи[7], прости Господи... Хочешь услышать легенду, в которой нет ни слова вранья?
– Конечно! А что нам еще делать 4 часа?
Быстро темнело. Мы надели свитера, включили фары и сели у колес на ящики из-под привезенного провианта.
Довале начал:
– Я бредил этими историями еще мальчишкой, а в "цанханим" услышал о многом из первых рук. Буквально. Знаешь, вот эти мины, – он показал на забор из колючей проволоки – установили здесь, в Араве, только в 68-м, когда ООП стала второй властью в Иордании. До этого здесь был проходной двор, особенно во времена мандата. Тогда в Петру ездили школьные экскурсии. Не только в Петру – по всей теперешней Иордании, Сирии, Ливану, Египту, даже по Ираку...
– Был такой Меир Горовиц, – продолжал Довале. – Родился в Герцлии в 1934-м. В 48-м его родители развелись. Меир с отцом вступили в кибуц Эйн-Харод. Мать и сёстры – в кибуц Бейт-Альфа, тут же неподалеку. В кибуце он поменял фамилию – стал hAp-Ционом. Осенью 1951-го они с сестрой Шошаной, которой тогда было 14 лет, решили обойти пешком вокруг Кинерета. Проблема была в том, что сирийцы восточный берег держали под контролем, несмотря на перемирие с 49-го до 67-го года...
– И что же? Вот так просто, ни с того ни с сего двое детей пошли на такое дело?
– Ты правильно сказал: "двое детей". Так на то ж они и дети! Наши газеты так и писали "двое детей", хотя Меиру было уже 17 лет... Это потом, когда сирийцы их отдали обратно, за двоих своих офицеров. А когда захватили – пытали будь здоров, как взрослых! Целый месяц допрашивали их как шпионов...
– Да-а... Не сиделось евреям дома в 50-е годы... В России тоже песенка такая была:
Меня моё сердце
В тревожную даль зовёт...
– Не сиделось и не сидится. Тогда ходили в Петру, Литани, Вади Кельт, Хеврон; на Хермон поднимались... А сейчас – смотри: как отслужил солдат срочную – сразу шасть в Индию, на Дальний Восток, в Латинскую Америку... Это называется "тармилаут": тармиль, ранец или сумку свою солдатскую на плечо – и пошёл!
– И не началось оно в 50-е годы, – продолжал Дов, послав щелчком далеко в песок окурок сигареты, – "вдруг, ни с того, ни с сего", как ты сказал. Я же говорил, в 20-30-е годы в Петре побывало много туристов из еврейского Ишува. Но, ты знаешь что... цабарим среди них почти не было. В основном это были восточно-европейские сионисты: русские, поляки... Они были в поиске...
– В поиске чего?
– Ну, в поиске контакта, единения какого-то с новой землей... совместить своё детство, хедер в местечке с природой Эрец-Исраэль. В общем, сродниться с новой родиной, соединить прошлое и будущее... А вот поколению 40-х, "поколению ПАЛЬМАХа", это уже не нужно было. Им не так важно было знать Страну, как ощутить свою власть над ней. Например, свою возможность добраться до любого ее уголка. Англичанам это, конечно, было как серпом. Мандатные власти ограничили свободу перемещения евреев по Эрец-Исраэль. Ишув наш организовал тогда "масаот ПАЛЬМАХ" - длительные походы еврейской молодежи по Иудее и в Негеве. – это уже не только туризм и идеология, но и военная подготовка! Большинство ходивших в Петру в 50-е годы (кроме Меира) тоже были пальмахниками. После провозглашения Израиля ПАЛЬМАХ был распущен. ЦАХАЛ таких культпоходов, конечно, не устраивал, но одиночки продолжали свои путешествия, стремясь к новым "рекордам". Правда, линии перемирия 1949 года сильно мешали им, вот и пришлось залезать за "Зелёную черту"...