– В друзьях, – фыркнул он так, что Мэйцзюнь насторожилась. – Никто не видит моего господина за его внешностью! Он слишком умный, слишком красивый, чтобы люди интересовались его душой. На ней столько шрамов, которые никто не видит… И Демоница, твоя сестра, Мэйцзюнь, лишь играет с ним в игры. Господин этого пока не видит, но увидит.
– И что будет тогда? – Мэйцзюнь мгновенно отозвалась, голос ее стал холоднее стужи. Если император угрожал ее сестре, то неважно, насколько он красив, неважно, сын ли он Небес, на стороне Чживэй были сами Небеса, Мэйцзюнь это видела сегодня.
– Ничего, – смешался Хэлюй, однако быстро взял себя в руки. – Зависело бы это от меня, твоя сестра бы и близко не подошла к моему Императору.
– Видела я уже такое как-то раз, – Ифэй явно забавлялась их спором. – У меня была подруга Лусы, и очень ей нравился страж Муян, так вот у них были мир и любовь, но они были очень популярные. У каждого из них были поклонники: они ругались, враждовали между собой, выясняли отношения…
Тут она сделала паузу, посмотрев лукаво на Мэйцзюнь с Хэлюем.
– А только им дела до этого не было. У них была любовь, на редкость гармоничная пара.
Хэлюй надулся с видом «много вы знаете», а Мэйцзюнь никак не могла избавиться от тревожного чувства. Может, она беспокоится за Чживэй?
Внезапно подумалось, что такое же предчувствие беды она ощущала перед тем, как умерла ее семья.
Мэйцзюнь поспешно допила чай, совсем не так, как подобает благородной даме, и в легком отчаянии положила руку на свиток. Тот никак не собирался им открывать своих секретов.
– Что могло случиться с Байлун? – печально произнесла Мэйцзюнь. – Прекрасное сильное создание, Дракон! А теперь от нее осталось лишь пять артефактов – сердце, глаз, кожа, кость и кровь, за которыми охотятся люди, чтобы овладеть большей силой. Как она стала такой?
– Это сделали люди, – Хэлюй ответил, даже не задумавшись. – Кому еще придет в голову превращать нечто столь великое в атрибуты власти?
Мэйцзюнь почему-то раньше не думала об этом. Не сказать, чтобы у нее было много времени на размышления о судьбе Байлун, она и о своей-то думать не поспевала, но сейчас она вдруг осознала весь трагизм и циничность их действий. Они пытаются разгадать тайну артефакта, запечатленную на коже драконихи, разыскивают ее сердце, как иной человек ищет поутру, куда положил любимую шпильку, чтобы заколоть волосы.
Ее сердце наполнилось раскаянием перед могучим созданием. Вживую она видела Дракона всего мгновение, перед тем как Сюанцин превратился обратно в человека в Тысяче Снежных Пиков. Один искалеченный Дракон – с расколотой надвое душой, вторая, Байлун, была убита ради ресурсов.
– Прости, – Мэйцзюнь уронила слезу на свиток, и чернила вдруг начали расплываться, капли черного цвета ожили, потекли, как темные ручейки. Она испуганно провела пальцами по чернилам, словно могла придать им былую форму, но те устремились к ней, заползли под ногти.
Все тело сдавило болью, превратилось в один большой спазм, словно ее собиралось разорвать на пять частей.
– Надо бежать, – услышала она встревоженный приглушенный голос Хэлюя, словно сквозь толщу воды, а затем библиотека растворилась.
В следующее мгновение она оказалась в полностью белом пространстве, небо, земля – все белое, куда ни кинь взор. Она зажмурилась от чрезмерной яркости, успев только заметить, что начали проступать знакомые очертания Тысячи Снежных Пиков. Темные вершины, хищно торчащие из белоснежной бездны, казались неестественно близкими, словно она стояла прямо в воздухе.
Когда она открыла глаза, перед ней стоял великолепный мужчина. Черные длинные волосы, мягкие черты лица, красный узор хуадянь, горящий во лбу. Мужчина, казалось, был совершенно неопределенного возраста, однако в нем можно было разглядеть черты Сюанцина.
Перед ней был Легендарный Прародитель Цзиньлун. Не успев оправиться от шока такой чести, она опустилась на колени в уважительном поклоне.
– Ты прошла ис-спытание, – раздался женский голос, неестественно звучащий изо рта Легендарного прародителя. Мэйцзюнь, хотевшая было склонить голову, не смогла, завороженная таким противоречием.
Над Легендарным Прародителем возникла драконья лапа, опустилась на него, мгновенно обращая в прах. Мэйцзюнь оробела перед подобным святотатством. Неужели ей снится такой сон? Боги накажут ее за подобные мысли!
Вместо Легендарного Прародителя перед ней появилась белая драконья морда с миндалевидно-вытянутыми глазами, роскошными сияющими рогами и пушистой, казавшейся мягкой гривой.
– Не с-создавай в с-сердце идолов, – произнесла Байлун, Дракониха, о которой рассказывала Чживэй. Как только сестре удавалось оставаться невозмутимой при встречах с такими созданиями?
– В-великая госпожа Б-байлун, – Мэйцзюнь начала заикаться и невольно оглядываться, не в силах понять, что происходит.
– Я вижу, здесь только ты и я, ты не с-собрала меня целиком, – печально сказала она. – Значит, надвигаетс-ся война.
Мэйцзюнь остолбенела, и звуки из горла не шли. На языке крутилось «простите». За что же она извинялась? За то, что при ней не было сердца Байлун? Или за то, какой жестокий конец та встретила?
– Милое дитя, – Мэйцзюнь показалось, что Байлун улыбнулась. – Люди недооценивают с-силу с-сожалений.
– Я уверена, все сожалели о вашей гибели! – тут же спохватилась Мэйцзюнь. – Это жестоко, это бесчеловечно!..
– Быть жес-стокими человечно, – Байлун явилась перед Мэйцзюнь целиком, ее перламутрово-белая чешуя была прекраснее, чем что-либо виденное ею в своей жизни. – Между пустыми с-сожалениями и ис-стинным рас-скаянием – пропас-сть, дитя. Тот, кто ис-с-скренен, обретает силу измениться.
Мэйцзюнь, как ни странно, поняла, о чем говорила Байлун. Она встречала людей, которых стыд заковывал и ожесточал, гораздо чаще, чем людей, которые признавали вину и решали, что в будущем сделают все, лишь бы не повторить совершенной единожды жестокости.
– Глупыш-ш Цзиньлун не понял этого.
Впервые Мэйцзюнь услышала снисходительное «глупыш» и имя Прародителя Цзиньлуна в одном предложении.
Наверное, они были знакомы, подумалось ей.
– Не только его дурацкие задания могут привес-сти ко мне. Чис-стая с-слеза раскаяния принесет мне покой, который я зас-служила.
Дракониха склонила морду ближе к Мэйцзюнь и вдохнула воздух подле нее.
– Я ждала другого человека, но в тебе ес-сть ее часть.
– Чживэй? – догадалась Мэйцзюнь.
– Моя милая ис-стерзанная душа, – печально произнесла Байлун. – Ес-сть ли злодеи в моей с-судьбе или одни лиш-шь жертвы…
Дракониха замолчала, задумавшись о чем-то своем, а Мэйцзюнь не нашла в себе дерзости прервать размышления столь мудрого создания.
Интересно, что она имела в виду? Не могла же Чживэй убить Байлун? Нет-нет, это было тысячи лет назад, Чживэй тогда и не жила. Да и сестра никогда не была жестокой. Злой ее сделали светлые, объявили ее злой, а Чживэй лишь подыграла.
Байлун пришла в себя и опустилась на все четыре лапы, напоминая ленивую кошку.
– Прочитай с-свиток.
Мэйцзюнь хотела сказать, что у них не получилось, но когда открыла, то увидела родной китайский.
«Однажды очень-очень давно Нефритовый Император имел двух любимых людей – Гуанмина и Цзиньлуна.
Гуанмин и Цзиньлун были работящими и добрыми – всегда помогут тем, кто рядом, голодному – еды дадут, жаждущего – водой напоят.
Нефритовый Император был очень доволен ими и думал, как же вознаградить таких самоотверженных людей, делающих столько добра во славу Его.
Думал Он много дней. Ответ пришел однажды, когда Он стоял у речушки и наблюдал, как маленький поток ускоряется, расширяется, пока не превращается наконец в кристально-прозрачную реку, чье устремление бурлит к своей единой цели – влиться в гладкое озеро и найти покой.
Это натолкнуло Его на мысль: люди – сосуды для маны, но в их душах той совсем мало, едва хватит на самые простые чудеса, даже если они потратят на медитацию и служение Ему всю свою жизнь.
Но Он, Нефритовый Император, мог сделать этот поток души сильнее, увеличить запас маны, так чтобы Гуанмин и Цзиньлун могли бурлить как широкая река и нести людям покой, какой дает взгляд на спокойное озеро.
Повелел Он Гуанмину и Цзиньлуну собрать тех, кто был достоин следовать за ними. После чего наградил их большой внутренней силой ци, связал эти два сердца, наполненных светом, назначил их Нефритовыми Посланниками. Цзиньлуна он наградил темными волосами и красными глазами, чтобы видели истину во Тьме и Свете, а Гуанмина светлыми волосами и голубыми глазами, чтобы они могли накапливать силу и быть ближе к небу. Сам отошел на покой, чувствуя, что дал людям тех, кто может о них позаботиться.
Недолго прожили они в мире и порядке. Гуанмин и Цзиньлун, избранные, были связаны, словно две половины одного целого. Гуанмин копил в себе силу, а Цзиньлун воплощал ее в мир, созидая и защищая.
Но их сердца не могли быть более разными. Гуанмин верил, что совершенствование и баланс достигаются через отречение ото всех привязанностей, что только непоколебимое сердце способно нести гармонию в ее истинном виде. Он удалился от мира, поглощенный медитацией, ведущей к совершенству. То же самое повелел и всем своим ученикам.
Цзиньлун же был другим. Он считал, что истинный баланс – в любви, в близости, в умении гармонично уживаться со всем доступным спектром чувств. Он верил, что только через привязанности и чувства можно вознестись выше.
Гуанмин не мог понять выбор Цзиньлуна, любовь того к семье казалась ему слабостью, признаком грядущего хаоса и катастрофы. Он решил, что нужно очистить душу Цзиньлуна от этой скверны и устранить источник зла – сына Цзиньлуна, чья жизнь предрекала войны Небес и Поднебесной.
Гуанмин приказал своим ученикам похитить его, скрыть от глаз отца. Когда же Цзиньлун, не ведающий беды, узнал о произошедшем, то бросился на поиски сына, одержимый отчаянием. Долгие поиски привели его к месту, где его дитя было скрыто. Но то, что он увидел, было ужасно.