— Где? — коротко спросила Екатерина.
— Время подскажет... Лучше бы оные в Крыму учредить.
— В Крыму?.. — Князь Волконский недоверчиво посмотрел на Панина. — Ну вы, Никита Иванович, хватили... Вы что же, полагаете и Крым воевать?
— Поживём — увидим, — многозначительно ответил Панин...
Панин высказал то, о чём Екатерина уже думала. Узнав об объявлении войны, она припомнила давний, поданный ей ещё шесть лет назад доклад «О Малой Татарии», потребовала найти его в архивах Иностранной коллегии и внимательно перечитала рассуждения бывшего государственного канцлера графа Михаила Илларионовича Воронцова о Крыме и татарах.
«Соседство их для России, — писал мудрый канцлер, — несравненно вредительнее, нежели Порты Оттоманской. Они весьма склонны к хищениям и злодействам, искусны в скорых и внезапных воинских восприятиях, а до последней с турками войны[8] приключали России чувствительный вред и обиды частыми набегами, пленением многих тысяч жителей, отгоном скота и грабежом имения из областей российских, из которых многие вконец разорены и опустошены были. В сём состоит главнейший промысел и добыча диких и степных народов... Полуостров Крым местоположением своим настолько важен, что действительно может почитаться ключом российских и турецких владений. Доколе он останется в турецком подданстве, то всегда страшен будет для России, а напротиву того, когда бы находился под Российскою державою или бы ни от кого зависим не был, то не токмо безопасность России надёжно и прочно утверждена была, но тогда находилось бы Азовское и Чёрное море под её властью, а под страхом ближние восточные и южные страны, из которых неминуемо имела бы она, между прочим, привлечь к себе всю коммерцию...»
Предложения, высказанные Воронцовым в докладе, понравились Екатерине своей чёткостью и дальновидностью. Особенно мысль о независимом Крымском ханстве. Для себя она уже решила, что следовало потребовать от турок после виктории. Но ей нужна была уверенность в правильности этого решения. На первом заседании Совета Орлов по её указанию пытался заговорить о будущих выгодах, но тогда вопрос остался без ответа. Сегодня он был получен из уст Панина, которого, может быть, не явно, а ожидая её, императорского, слова, поддержали все присутствующие.
— Российская империя не может надевать кафтан с одним рукавом! — гордо изрекла Екатерина, тряхнув длинными завитыми локонами. — К Европе — и для военных, и для коммерческих предприятий — удобнее две руки протягивать: одну с севера, другую с юга... Без Чёрного моря этого сделать нельзя!..
Ноябрь 1768 г.
Покинув Кременчуг, делая на станции короткие остановки для смены уставших лошадей и ночного отдыха, Воейков за несколько дней домчал приднепровскими дорогами до Киева и сразу отправил Екатерине ещё одно послание, на этот раз о первых коварствах Керим-Гирея:
«Пронырливостью и хитрой уловкой нового хана все татарские орды против подданных вашего императорского величества так озлоблены и раздражены, что никому из бывших в Крыму и других турецких местах для купеческого промысла малороссиян и запорожских казаков свободного к возврату проезда нет, но где на кого наедут, без разбора грабят и убивают...»
А потом, отойдя от длинной и утомительной дороги, Фёдор Матвеевич занялся подготовкой засылки агентов в Едисанскую орду для выведывания военных намерений ногайцев и хана. Секретный рескрипт Екатерины, предписывавший! сделать это без промедления, пришёл в Киев, когда губернатор вояжировал по Новороссии, и теперь следовало поторопиться с исполнением высочайшего повеления.
Вызванный Воейковым Веселицкий, бегло прочитав рескрипт, укоризненно фыркнул:
— Спохватились наконец... Раньше-то о чём думали?
— Сейчас не время браниться, — озабоченно пробурчал Фёдор Матвеевич, тряся обвисшими щеками. — Дело срочное!.. Кого пошлёте?
Веселицкий попросил день на размышления, а поутру изложил губернатору свой план.
— В рассуждении моём, нам надлежит использовать в этом предприятии писаря Запорожского войска Ивана Чугуевца, давно сотрудничающего с «Экспедицией».
— Почему через него? — спросил Воейков.
— У Чугуевца два брата в тех местах проживают.
— Где?
— Один подле Каушан, другой — у Балты.
— Встречаются?
— Нет. Но письмами обмениваются. Поэтому поездка агентов в орду, разумеется, под личиною других людей, не вызовет подозрений в шпионстве.
— Так что же должен сделать Чугуевец?
— Сочинить два письма к братьям с просьбой рассказать, что замышляют ногайцы, поскольку ходят слухи, будто орды собираются в набег и он, дескать, боится за безопасность своей фамилии. А когда они напишут об этом — легко определим, где следует ставить заслоны.
— А ежели утаят?
— Не думаю — всё-таки они братья. Кто ж желает гибели сородича.
— Ну а с каким претекстом отправите?
— Заготовим ещё два письма: о посылке братьям от Ивана подарков — по пятьдесят червонных каждому.
Воейков подумал и, доверяя опыту Веселицкого, план одобрил...
Чугуевец исполнил всё точно, как и предписывал Веселицкий.
В Каушаны он послал служившего в Сечи толмачом Христофора Григорова — брата очаковского конфидента Юрия Григорова. Для лучшей безопасности — российскому подданному ездить по владениям хана стало опасно — Чугуевец, поднаторевший на фабрикации различных правдоподобных подделок, выписал Христофору паспорт польского шляхтича и отправил окружным путём, через польские земли.
В Балту поехал — тоже с фальшивым паспортом — переводчик Андрей Константинов, который в дороге должен был повидать знатных едисанских начальников Хаджи-Каплан-мурзу и Джан-Темир-мурзу, подписавших в своё время прошение о переходе орды в российское подданство.
— Как там у вас получится — не ведаю. Но вернуться вы должны обязательно!.. Ваши сведения — плохие иль хорошие — ждут в самом Петербурге, — напутствовал агентов Чугуевец.
Ноябрь — декабрь 1768 г.
Румянцев о войне узнал 1 ноября из рапорта князя Прозоровского. И, не дожидаясь указаний из Петербурга, будучи уверенным, что татары откладывать набег до весны не станут, продолжал укреплять границы южных губерний.
Ещё в октябре он отправил приказы слободскому генерал-губернатору Евдокиму Алексеевичу Щербинину и кошевому атаману Петру Калнишевскому усилить гарнизон Алексеевской крепости Острогожским гусарским полком и привести казаков в состояние полной готовности к отражению неприятеля. Теперь же, когда опасность на границах ещё более возросла, Румянцев приказал генерал-поручику Петру Племянникову придвинуть четыре полка его дивизии к Украинской линии[9], разместив их на квартиры в Харькове и Изюме, а Козловским пехотным полком подкрепить гарнизон крепости Святой Елизаветы. Неувязка получилась только с Воейковым, который самовольными действиями нарушил общий план обороны. Беспокоясь о защите Елизаветинской провинции, Фёдор Матвеевич взял из Городища и Власовки два полка (Орловский и Брянский) и растянул их от Архангельского шанца до слободы Добрянки. С отбытием этих полков на новые места угол границы остался открытым, а Румянцев считал его одним «из самых опаснейших постов, где и прежде татарские набеги ощущали». Пришлось срочно передвигать в Городище Белёвский пехотный полк, а к Власовке — Старооскольский.
Полученный в середине ноября указ Военной коллегии о назначении главнокомандующим Второй армией не столько обрадовал Румянцева, сколько огорчил: по этому же указу часть полков Украинской дивизии передавалась в армию Голицына, а взамен назначались другие, из состава Финляндской, Эстляндской и Лифляндской дивизий, находившиеся далеко от будущего театра военных действий.
— Захару следовало почаще в карту заглядывать, коль в голове её не держит, — ворчал, возмущённый неразумностью указа Румянцев. — Нет же никакого рассудка в передвижении сих полков! Последнему солдату понятно, что проще мои полки не трогать, а марширующие в мою команду — отдать Первой армии, к которой им путь ближе...
Он послал рапорт в Военную коллегию, где прямо указал, что полки, назначенные из других дивизий, поспеют в его армию не раньше «самой уже позной весны» и к тому же будут приведены в изнеможение тягостными маршами.
Пожаловался Румянцев и Никите Панину, надеясь на его доброжелательную поддержку.
Но Чернышёв не внял их призывам и 3 декабря подготовил новый указ коллегии об окончательном расписании Второй армии, назначив в неё 15 кавалерийских и 14 пехотных полков, в том числе из дивизий, расположенных на севере.
— Ну Захар! Ну Захар! — восклицал Румянцев, покачивая головой. — Всё-таки по-своему сделал!
Стоявший за спиной генерала адъютант Каульбарс негромко заметил:
— Русские турков всегда поражали, ваше сиятельство.
— И теперь поразим! В том сомнения нет... Только как долго бить придётся?.. И какой кровью за викторию заплатим?.. Я из русской крови рек не проливал! И впредь не намерен солдат в землю укладывать!.. Неприятеля надобно громить, чтобы потери были малые. Тогда и дух боевой в армии силён, и противнику устрашение сильное, и державе польза великая...
Декабрь 1768 г.
Сообщения конфидентов «Тайной экспедиции» по-прежнему были тревожными. Численность турецкого войска и татарской конницы на границах империи непрерывно росла. «Могилёвский приятель» Иван Кафеджи, побывавший по заданию Веселицкого в Яссах, обнаружил в крепости пять турецких пашей с многочисленным войском. Ещё 15 тысяч турок медленно двигались по заснеженным дорогам к крепости Хотин. К Каушанам, где обитал Керим-Гирей, и к Бендерам по холмистым вьюжным степям вели свои отряды татарские и ногайские мурзы.
— Угроза нападения очевидна, — озабоченно хмуря лицо, докладывал Веселицкий Воейкову. — Конфиденты ещё раз напоминают нам об этом. И я беспокоюсь, что неприятели, кроме обычного набега, готовят нам изменщицкий удар в спину.