— Много?
— С десяток будет.
— Воротись и скажи, что я сейчас приеду, — велел Веселицкий, у которого давно было обговорено с Паниным, как следует встречать депутатов.
В богатой карете, запряжённой четвёркой лошадей, с большой свитой и эскадроном кавалерии Пётр Петрович отправился к посту.
Поражённые пышной встречей, ногайцы притихли, изумлённо разглядывая свиту.
Веселицкий возвышенным тоном приветствовал депутатов, старшего среди них — едисанского Мамбет-мурзу — усадил рядом с собой в карету, и процессия неторопливо двинулась к лагерю.
Путь оказался достаточно долог: Веселицкий, как было задумано, повёз гостей вдоль расположившихся для осады полков. Ногайцам надо было показать, насколько сильна армия, и тем самым сделать их сговорчивее. Среди множества повозок, солдатских и офицерских палаток вышагивали пехотинцы, гарцевали всадники, на батареях артиллеристы копошились у пушек.
— Мы от друзей секретов не держим. Поэтому и повезли вас прямой дорогой... (На самом деле карета сделала приличный, но незаметный глазу крюк). Если бы подошли полки, что находятся ещё на марше, то, пожалуй, здесь и места всем не хватило бы, — очень правдиво соврал Веселицкий.
Карета остановилась неподалёку от палатки командующего. Веселицкий и Мамбет-мурза вышли из неё. Остальные депутаты слезли с лошадей. Дальше все пошли пешком.
Панин стоял у своей палатки в окружении большой группы генералов и офицеров.
Веселицкий, придав голосу торжественность, представил депутатов:
— Знаменитейшие мурзы и старейшины достойной Едисанской орды... Мамбет-мурза... Мегмет-мурза... Тинай-ага... Чобан-ага... Мукай-ага... (Депутаты выходили по одному и кланялись Панину). Знаменитейшие мурзы достойной Буджакской орды... Джан-Мамбет-мурза... Чобан-мурза... Хаджи-эфенди.
После этого Мамбет-мурза объявил, что привёз русскому паше письмо от всего народа.
Панин принял письмо, но читать не стал, сунул в руку стоявшему рядом Дементьеву и вошёл в палатку.
Веселицкий скороговоркой вручил попечение над депутатами свитским офицерам, а сам вместе с Дементьевым проследовал в палатку командующего. Здесь переводчик развернул запечатанный красной печатью свиток и стал переводить ответ ордынцев на предложенные пункты ультиматума.
— На первый пункт они пишут, что «от турецкого владения отделясь, яко неприятелю, войску и крепости его вспомоществования не чинить и против российского оружия не сопротивляться».
— Дальше, — кивнул Панин.
— На второй пункт пишут, что «по отдалении от турецкой армии, за неимением места к проживанию, дозволить нам с жёнами и детьми перейти за реку Днестр».
— Дальше.
— На третий пункт пишут, «а что мы желаем перейти в Крым и соединиться с тамошними народами, в том сумнения не иметь, ибо мы с ними уже согласились, о чём от вышеописанных посланцев уведомить изволите».
— Дальше.
— Всё, ваше сиятельство.
— Кто подписал?
Дементьев глазами пересчитал подписи.
— Двадцать восемь буджакских мурз и двадцать четыре едисанских... И против каждого имени печать приложена.
— Ну что ж, — удовлетворённо сказал Панин, хлопнув рукой по колену, — дело справили! Не хотел Крым весь под протекцию идти, так придёт кусками... (Он посмотрел на Веселицкого). Теперь надобно акт составить по всей форме. Займитесь сим немедля и завтра мне представьте... Акт составить от моего имени!
— А что с их просьбой?
— Чёрт с ними, пусть идут за Днестр... Но в Крым я их не пущу!..
На следующее утро Панин просмотрел текст договора, вычеркнул несколько, по его мнению, лишних слов и, после того как текст переписали начисто, подписал.
Перед полуднем Веселицкий собрал депутатов у своей палатки и зачитал им «прелиминарный акт»:
— «Я, нижеподписавшийся её императорского величества всероссийской, моей всемилостивейшей государыни генерал-аншеф, предводитель Второй армии, сенатор, кавалер и российской империи граф Пётр Панин, объявляю силою сего инструмента, что присланным по моему письменному требованию ко мне от похвальных Едисанской и Буджакской орд для утверждения дружбы уполномоченным господам депутатам... (Веселицкий не стал перечислять написанные имена, а широким жестом обвёл ногайцев), кои меня совершенно и свято уверили яко все сих двух похвальных орд мурзы, старшины и все люди, никого не исключая, по их закону присягу учинили совсем от турецкой области отделиться и отстать, а с Российской империей в дружбу и соединение вступить на таком именно основании... — Веселицкий сделал паузу и стал медленно перечислять условия: — Чтоб состоять под протекцией её императорского величества на древних их правах, обыкновениях и преимуществах, а не в подданстве...» Согласны ли достойные депутаты с написанным?
— Якши, — кивнул Мамбет-мурза.
— «Крым с прочими татарами к тому ж склонить. И что не желают иметь и не станут терпеть над собой такого хана, который к сему общему ногайцев согласию и доброму намерению не приступит, чтоб вспоможением Российской империи сделать всю татарскую область свободной, ни от кого не зависящей, так как оная в древности была...»
Далее в договоре Панин разрешал ордам переход за Днестр, обещал помощь и защиту и просил Бога «утвердить сию дружбу между похвальным татарским обществом и Всероссийской империей навеки». (Эта грамота вручалась в обмен на татарскую такого же содержания, заготовленную Дементьевым, но ещё не подписанную депутатами).
— Согласны ли достойные депутаты с написанным? — спросил Веселицкий, закончив чтение.
— Якши, — опять за всех ответил Мамбет-мурза.
— Тогда прошу поставить свои имена и печати.
Депутаты по очереди стали подходить к столу, на котором лежал договор. Грамотные — расписывались, остальные — прижимали к желтоватому листу печати.
После того как церемония подписания закончилась, Веселицкий и Мамбет-мурза обменялись грамотами...
Депутатов проводили с почестями, нагрузив многочисленными богатыми подарками. И хотя ранее было оговорено, что при Панине останутся аманаты, Пётр Иванович великодушно отпустил их. А взамен велел прислать несколько особ из знатнейших фамилий, кои отправятся послами ко двору её величества.
Кроме подарков депутаты увозили с собой письмо Веселицкого, в котором он обращался с похвалой к обеим ордам, что они прислушались к дружеским увещеваниям и согласились предаться под покровительство Российской империи. В конце письма, отвергнув высокий стиль, канцелярии советник прямо посоветовал: если хан Каплан-Гирей не пожелает воссоединиться со своим народом, то его «от себя отослав, избрать в ханы Бахти-Гирея».
Прельщённые проявлениями дружелюбия и дорогими подарками, ногайцы, желая, видимо, ещё более укрепить к себе доверие, сообщили Веселицкому, что Каплан-Гирей с двадцатью тысячами татар стоит в 60 вёрстах от Бендер, в урочище Паланка, и хочет атаковать армию, дабы прервать осаду крепости.
Отправив депутатов, Веселицкий поспешил рассказать Панину о замыслах хана. Командующий тут же приказал генерал-поручику Эльмпту двинуть свои полки против Каплан-Гирея.
Одновременно он направил ордера генерал-поручику Бергу и генерал-майору Прозоровскому, в которых указал, что едисанцы и буджаки подписали акт об отторжении, вследствие чего им дозволено перейти Днестр и расположиться на его левом берегу. Генералам надлежало проследить, чтобы войска этим ордам препятствий не чинили и их не воевали. Тем более что вместе с депутатами в орды отправился отряд майора Ангелова. А вот если хан попытается прорваться в Крым — поразить его без всякой пощады.
Панин был очень доволен удачной негоциацией.
— Отторжение ногайцев — это не только начало распада Крымского ханства, — восклицал он взволнованно. — Сие означает неизмеримо большее: первый шаг к нашему утверждению на Чёрном море!..
В Петербург он отправил сразу несколько реляций: Екатерине, в Сенат, брату Никите Ивановичу, в Военную коллегию...
Август 1770 г.
Каплан-Гирей с размаху стегнул плетью стоявшего на коленях гонца, принёсшего дурную весть о переходе двух орд на сторону России. Плеть гибко обвила бритую голову и выбила у едисанца правый глаз. Вместо того чтобы молча стерпеть кару, гонец взвыл от боли. Из-под прижатых к лицу грязных ладоней струйкой выползла смешанная с кровью слизь. Этот крик привёл Каплана в ярость — ударом ноги он повалил едисанца наземь и стал злобно пинать сапогами податливое тело. А тот, продолжая кричать, катался в пыли, стараясь увернуться от ударов, чем ещё больше распалял хана.
— Оставь его, — негромко сказал стоявший рядом Бахти-Гирей. — На нём нет вины.
— Я убью эту едисанскую собаку! — исступлённо кричал хан, продолжая наносить удары. — Пусть он ответит за предательство орды!
— Его смерть не принесёт тебе славы. И орды назад не вернёт... Ныне о другом думать надо.
Хан ещё раз ударил обмякшее тело, плюнул и ушёл в шатёр.
Бахти проследовал за ним.
— Эти вонючие шакалы сговорились с русскими! — не мог успокоиться хан. — Они предали меня!
— Аллах каждому воздаст должное, — спокойно изрёк Бахти.
— Воздаст ли?.. Ты — едисанский сераскир! Ты знал о готовящейся измене?
— Знал.
— Почему же не предупредил?
— Ты тоже знал о ней.
— Я?!
— Разве ты не получил письмо от русского паши? Разве не знал, к чему он призывает орды?.. Знал!.. Но надеялся, что твой ответ — это ответ всех орд.
— Я на поклон к паше не пошёл!
— Ты не пошёл. Зато это сделали другие... Ты зачем меня к себе позвал и держишь, словно пса на цепи? Боишься, что уйду с ордами к русским?
— Когда войско выходит из повиновения сераскиру — тому остаётся выбирать: или идти с ним, или остаться одному.
— Не надеялся, значит, — усмехнулся Бахти.
— Сомневался! — с вызовом ответил Каплан.