...После полудня в лагерь пришёл тяжёлый обоз. Генерал Сент-Марк сразу подтянул упряжки с понтонами к берегу Салгира, стал налаживать переправу. Инженерные команды с топорами, канатами, крючьями работали сноровисто, и через три часа мосты были сооружены.
Первым по ним прошёл авангард князя Прозоровского, усиленный двумя гренадерскими батальонами и егерским корпусом. Когда он скрылся за холмами, Долгоруков приказал начать переправу главных сил.
Сначала на правый берег перешли батальоны князя Алексея Голицына. Они выдвинулись на полверсты, растянулись в большую дугу, прикрыв место переправы. После этого по понтонам перетащили осадную артиллерию, часть полевой и весь тяжёлый обоз.
Вечером Якуб-ага привёл к Веселицкому встревоженного Эмир-хана.
— Твой паша пообещал нам пять дней перемирия. Почему же он переходит Салгир?
Веселицкий длинно зевнул, хлопнул комара, сказал буднично:
— У нас, сам видишь, много скота и лошадей, а кормов не хватает. Вот и решено перевести армию чуть в сторону.
— А куда ушёл первый отряд?
— Приискать хорошие пастбища.
— В таком великом числе? И с пушками?
— Пушки нужны, чтобы отбиваться от турок, ежели те посмеют напасть.
— Турки сидят в крепостях! — не унимался Эмир. — Здесь их нет.
— Кто знает? — уклончиво возразил Веселицкий, продолжая позёвывать. — Может, Селим подготовил их к внезапному нападению. Ты же сам говорил, что хан остался верным Порте... — И, обернувшись к слуге, крикнул: — Кофе Эмир-хану!
Опустошив с гостем медный кофейничек, Пётр Петрович закурил, порассуждал о переменчивой крымской погоде, а затем — верный своей привычке везде искать конфидентов — попытался склонить каймакама к сотрудничеству.
— Трезвость ума, верность слову и доброе отношение к нам, проявленное в эти дни, — сказал он Эмиру, — свидетельствуют о твоём нелицемерном желании помочь российской армии поскорее разделаться с ненавистными турками и дать крымскому народу волю и независимость. Но среди почтенного крымского общества есть, к сожалению, отдельные вредные мурзы, кои не желают поступать так же... Не скрою, любезный друг, мы хотели бы и впредь пользоваться твоим расположением и вспомоществованием в решении непростых задач, возникающих перед нами. И особо хотели бы уведомлений о происках злодеев, могущих нарушить спокойствие здешних мест и препятствовать его сиятельству в освобождении Крыма от позорного турецкого рабства.
Памятуя недавнюю обиду каймакама, Пётр Петрович поднялся со стула, отошёл в угол палатки, порылся в походном сундучке.
— Это тебе за дружбу, — сказал он, протягивая Эмир-хану увесистый кожаный кошелёк. — Здесь сто золотых!.. А за будущие заслуги — и награждение в будущем.
Эмир опасливо покосился на Якуб-агу, но деньги взял.
Веселицкий перехватил его взгляд, сказал с иронией:
— Бери, не бойся. Якуб в своё время тоже немалые деньги получал от нас. И не боялся. Хотя состоял переводчиком при самом Керим-Гирее.
В глазах Якуба вспыхнули и погасли злые огоньки, тонкие сухие губы скривились в жалкой полуулыбке. Но сказанное канцелярии советником он перевёл слово в слово.
Эмир-хан, однако, не удивился: очевидно, давно подозревал агу в неверности.
Когда Якуб увёл гостя, Веселицкий, ожидая, пока слуга приготовит постель, вышел из пропахшей табаком палатки подышать свежим воздухом.
Над холмами быстро догорал размытый по горизонту фиолетовый закат, небо наливалось чернотой, заблестели первые неяркие звёзды. Из палаток слышался густой солдатский храп. Потрескивали остатки костров, на которых час назад варили кашу. У привязей фыркали кони, шлёпая по бокам длинными хвостами. Переливчато и звонко журчал по камням Салгир, унося к Сивашу студёные воды крымских гор. Всё дышало покоем и умиротворением.
Ночь прошла спокойно. Только однажды несколько выстрелов, прогремевших со стороны дальних холмов, вызвали лёгкую тревогу в батальонах охранения князя Голицына, которая, впрочем, сразу улеглась.
Утром через Салгир переправились остатки полевой артиллерии, лёгкий обоз, пехотные и кавалерийские полки, а после полудня армия начала марш.
Дорога — белая, кочковатая — змеёй вилась между холмов, взбиралась на невысокие поросшие редкими кустарниками горы. За четыре часа колонны прошли семнадцать вёрст и остановились на ночлег.
На следующий день марш был продолжен.
Теперь на горах всё чаще появлялись конные татары. Нападать они не решались, держались в отдалении, но за движением армии следили внимательно. Оставляя справа Карасувбазар (его русские называли по-своему — Карасев), армия без особых хлопот преодолела узкие и маловодные речушки Биюк-Карасу и Кючук-Карасу, и вечером, завершив двадцатипятивёрстный марш, подступила к лагерю, поставленному авангардом Прозоровского на левом берегу Индола.
Когда полки и обозы переправлялись через Биюк-Карасу, Долгоруков вызвал Веселицкого, спросил о татарских депутатах.
— Где-то в обозе, ваше сиятельство, — ответил тот, оглядываясь по сторонам.
— Какого чёрта?! — возмутился генерал. Он ткнул пальцем вдаль: — Там, вверх по течению, Карасев. Отправьте их за ответом!
Веселицкий нашёл депутатов, объявил им волю командующего. Они мешкать не стали — уехали тотчас.
На Индоле, где полки простояли два дня, Долгоруков получил очередной рапорт князя Щербатова. Он писал, что после взятия Арабата повёл деташемент на Керчь, но едва прошёл десять вёрст — столкнулся с татарами. Чтобы расчистить путь, бросил в атаку кавалерию Прерадовича и казаков Бурнашева. В короткой схватке было побито сорок татар, а деташемент потерял полковника Думитрашка Ранчу.
Долгоруков мысленно похвалил себя за прозорливое решение не стоять у Салгира, как просили депутаты, а идти вперёд. Теперь сомнений во взятии Щербатовым Керчи и Еникале не было!
Однако успокоения и благодушия Василий Михайлович не испытывал: опасался за коммуникацию с Перекопом, от которого армия всё более отдалялась. Подумав, он отправил ордер генералу Броуну, в котором приказал оставить в Козлове (так русские называли Кезлев) гарнизон в две роты, а с остальным деташементом продвигаться к Салгиру и стать недалеко от Карасева, чтобы прикрыть тыл армии.
Вскоре сюда же, к Индолу, приехал из Карасувбазара Азамет-ага. Веселицкий привёл его к командующему.
— В переданном нам от вашей чести письме, — сказал ага, — мурзы не нашли ответы на волнующие их вопросы. Я послан узнать эти ответы.
— Чего они хотят? — забурчал Долгоруков, сдвигая к переносице брови.
— Просят дозволения выслать турок из Кафы без всякого вреда им от русских войск... Чтоб настоящий хан Селим-Гирей остался в своём достоинстве и далее... чтоб после подписания диваном акта о вступлении в дружбу с Россией русские ушли из Крыма.
— Лихо придумали! — крякнул Долгоруков, опешив от наглости аги. — Сдаётся мне, что мурзы собираются водить нас за нос... Выпустить турок!.. Уйти из Крыма!.. Да если бы мурзы хотели бы ускорить дело, то прислали бы акт, а не свои просьбы!.. Прошлый раз ты дал слово, что привезёшь его с положенными подписями. Слово-то нарушил.
— Вы тоже нарушили! — дерзко ответил ага. — Обещали стоять пять дней на месте, а сами вот уже где.
Опухшие щёки Долгорукова вспыхнули гневом, лоб собрался тяжёлыми складками, глаза враждебно округлились. Он топнул ногой и, забыв, что перед ним татарский начальник, а не какой-нибудь провинившийся российский офицер, заорал, брызгая слюной и задыхаясь:
— Ты с кем говоришь, сволочь!.. Попрекать меня нарушенным словом?! Ах ты свинячья рожа! Да я прикажу выпороть тебя, как щенка!
Якуб вздрогнул всем телом, испуганно уставился на Веселицкого с немым вопросом: «Переводить?»
Пётр Петрович, косясь на командующего, шепнул скороговоркой:
— Скажешь, что его сиятельство выражает своё неудовольствие затягиванием подписания акта.
Накричавшись, Долгоруков подошёл к Азамет-аге вплотную и, тряся перед его носом толстым пальцем, сказал жёстко:
— Я даю тебе один день... Один!.. Если завтра правительственные чины не приедут с подписанным актом — я изничтожу турок в Кафе. А потом возьмусь за вас!.. Расправляться буду без пощады, как с неприятелями!
Ага, вытянув жилистую шею, напряжённо выслушал переводчика и упавшим, растерянным голосом пообещал:
— Завтра, после полудня, я привезу акт.
— Посмотрим, — небрежно шевельнул губой Долгоруков.
На следующий день Азамет в лагерь не вернулся. Вместо него приехал Кара-Мегмет-эфенди.
— Мы готовы вступить под покровительство России, — сказал эфенди, подавая письмо от ширинских мурз и духовенства.
— Почему не приехали чиновники? — грозно спросил Долгоруков.
— Они опасаются преследований хана, который с отрядом преданных ему татар стоит у Кючук-Карасу.
— Эмир-хан, помнится, сказывал, что Селим-Гирей в Балаклаве, — вмешался в разговор Веселицкий.
— Нет, хан у Карасу.
— Какую же надежду питают мурзы на него, отвергающего союз с Россией? — снова заговорил Долгоруков. — От такого хана польза невелика, но вред он может причинить изрядный. Неужто в роду Гиреев перевелись особы, достойные сего высокого титула?
Эфенди был степенен и невозмутим — ответил сдержанно, но уверенно:
— У нас и прежде по году и более — до утверждения Портой нового хана — Крым управлялся Ширинами и прочими чинами дивана. Если русский паша не желает иметь дело с Селим-Гиреем, то можно обойтись и без него... На первый случай.
— А на второй?
— Аллах не оставит нас без своего совета, — воздел к небу руки эфенди.
— Ну коли так. — Долгоруков поскрёб пальцем колючий подбородок, — даю вам ещё четыре дня для приезда депутатов с подписанным актом. А чтобы вернее было — пусть захватят с собой аманатов из знатных фамилий. Всё!..
Эфенди ничем угощать не стали, подарков не дали, сразу выпроводили из лагеря.
Долгоруков оглядел генералов, присутствовавших при разговоре.