Июль — август 1771 г.
Огромное расстояние, отделявшее Петербург от Крыма, сдерживало оживлённость переписки между Советом и Долгоруковым, ибо только в одну сторону самые резвые нарочные скакали по две недели. Собравшийся на очередное заседание Совет ещё не знал о переменах, произошедших в далёкой южной земле: ни о подписании акта, ни об избрании нового хана Сагиб-Гирея. Совет обсуждал рапорт Долгорукова о желании крымцев иметь своим ханом Селим-Гирея и о согласии того отторгнуться от Порты. Отторжение, естественно, одобрили, а вот о хане Вяземский высказал озабоченность:
— Он был и останется нам враг!.. Хану, возведённому Портой и преданному ей, доверять никак нельзя!
Панин, проводивший в отсутствие Екатерины заседание, заметил с досадой:
— Увы, господа Совет, мы не можем выбирать ханов за самих татар. Я тоже сильно сомневаюсь в искренности побуждений Селима. Но, принимая во внимание просьбу крымцев, надо одобрить сие его достоинство, показав татарам, что они доподлинно независимы.
Вице-канцлер Голицын предложил отметить хана каким-либо подарком, который засвидетельствует полное благорасположение к нему российского двора. Совет постановил послать Селиму саблю, шубу и прочие достойные презенты.
— В новом нашем состоянии с Крымом, — продолжал говорить Панин, — я нахожу за нужное аккредитовать при хане доверенную особу, что могла бы не только представлять российские интересы, но и приглядывать за сим подлым ханом... Такой особой я вижу канцелярии советника Веселицкого, пребывающего ныне при князе Долгорукове.
— Консулом? — спросил Иван Чернышёв.
— Особа должна иметь более высокий ранг. Скажем, министра.
— Но он всего-то канцелярии советник, — заметил Вяземский. — Чин для министра недостойный.
— Чин можно повысить, — сказал Панин. — Но сейчас лучшего человека, хорошо знающего татарские особенности, нам не сыскать... К тому же он с ногайцами имеет давнее знакомство, а с некоторыми — дружбу. Последнее имеет важное значение, ибо сии коварные орды нуждаются В постоянном присмотре и успокоении, дабы сдержать их от вероломных поступков.
— Вы сомневаетесь в их верности? — насторожился Вяземский.
Панин достал из папки плотный лист.
— Я позволю себе огласить отрывок из письма князя Долгорукова... «О Едисанской и Буджакской ордах осмеливаюсь доложить: они в таком положении, а особливо знатные мурзы, что с крымцами почти никакой разницы я не почитаю. И чтоб они прежде данную присягу, пока Всевышний не увенчает армию её императорского величества победою над Крымом, вспомнили, — я от них не ожидаю. И когда крымское войско против меня будет сопротивляться, то не сомневаюсь я, чтоб и они в том им не участвовали...»
— Письмо-то давнее, — заметил Иван Чернышёв. — Нынче и Крым завоёван, и войско не сопротивляется... К тому же, как мне ведомо, сами крымцы не жалуют орды и хотят их отделить от себя.
— Это всё, пока армия князя в Крыму стоит, — пояснил Панин, откладывая бумагу. — А как далее будет?
— Так, может, не искушать судьбу? — развёл руки Чернышёв. — Пусть ногайцы изберут себе другого хана или остаются под властью Джан-Мамбет-бея.
— С двумя такими соседями будет хлопотно иметь дело, — предостерёг Вяземский.
— Однако всё же спокойнее, вследствие их слабости, происходящей от разделения, — возразил Чернышёв. — Недурно бы тонкими, неприметными действиями противопоставить их друг другу и, может быть, разжечь вражду.
— Здесь поспешать нельзя, — предостерёг Панин. — Следует сообразовываться с обстоятельствами, что будут, видимо, весьма переменчивы.
— А по-моему, господа, все они порядочные сволочи, — ругнулся Разумовский. — Что крымцы, что ногайцы — один чёрт!
Панин иронично улыбнулся:
— До окончания войны и подписания выгодного мира, граф, придётся сих сволочей почитать за лучших приятелей.
— Ну а ногайцы чем недовольны? — снова вступил в разговор Вяземский. — Им-то что надо?
— Мы лишаем их христианских рабов. Не возвращаем тех, кто сбежал из орд и пристал к армии князя Долгорукова... Вот и Евдоким Алексеевич писал, что Джан-Мамбет-бей требует их возвращения.
— Христиан магометанам? — искренне возмутился Чернышёв. — Ну знаете...
— Большинство пленников — купленные люди, — уточнил вице-канцлер Голицын. — Вот бей и не хочет убыток терпеть.
— Так заплатите им деньги! — горячо воскликнул Чернышёв. — Александр Алексеевич!.. — Он повернулся к Вяземскому. — Неужто несколько тысяч причинят казне ущерб?
— Коль Совет решит — станем платить, — торопливо ответил Вяземский.
— Прочих беглых христиан надобно, конечно, выкупать. Но русских подданных — никогда! — жёстко сказал Григорий Орлов, молчаливо сидевший всё заседание. (После затянувшейся вечерней пирушки он с утра был не в настроении, чувствовал себя усталым и разбитым). — Нам российскими людьми торговать зазорно!
Совет так и постановил...
Позднее, когда в Петербург пришло сообщение об избрании ханом Сагиб-Гирея, Совет снова вернулся к обсуждению вопроса о ногайских ордах. Решили придерживаться прежней линии: осторожно лавировать, отделываясь расплывчатыми обещаниями, но не торопиться их выполнять.
В рескрипте, подписанном Екатериной 27 августа, Щербинину повелевалось приложить старание, чтобы ордынские начальники «согласились на избрание нового хана Сагиб-Гирея и признали его власть над собой».
«Может быть, ногайцы будут в сём случае в затруднении, — говорилось в рескрипте, — в рассуждении пределов дозволяемой ему власти, потому что ханам крымским только время от времени в большее подчинение приводить их удавалось. Но сие обстоятельство, однако, не препятствует в соглашении на его избрание, ибо при том им вся удобность остаётся точные положения учинить с сим ханом при здешнем посредстве, поскольку и в чём они от него зависимы быть имеют...»
Подполковнику Стремоухову и другим офицерам, находившимся в ордах, Щербинин от своего имени должен был дать предписание: «Несмотря на дружбу ногайских татар, по свойственной им к продерзостям поползновенности, в ведомстве каждого предосторожность наблюдать должно».
Не остались без внимания Екатерины и крымские дела. В рескрипте Долгорукову указывалось, что избрание ханом Сагиб-Гирея следует «за благо принять, в показание татарам, что, соглашаясь во всём на их желания, тем самым подаём им опыты бессумнительные, сколь мы склонны находимся доставить им совокупную во всём независимость».
Долгорукову вменялось в обязанность от имени её величества сделать пристойные отзывы хану и дозволить ему вступить в правление Крымским полуостровом со всеми прежними правами и преимуществами. Однако это следовало сделать только после того, как «он подпишет акт своего отрицания пред народом от Порты, с обязательством никогда и ни при каких обстоятельствах не подчиняться, но всегда пребывать в дружбе и союзе с нашей империей».
Кроме акта хан должен был прислать в Петербург «особливую грамоту», в которую вносились как содержание акта, так и прошение о российском покровительстве. Эта грамота будет оставлена в столице навсегда «залогом его обязательства», а акт депутаты привезут назад для «хранения в крымском архиве».
На заседании Совета особо подчёркивалось, что российскую ногу необходимо оставить в Крыму навечно, для чего следовало начать убеждать татар об уступке крепости и порта на побережье Чёрного моря.
— По свойственному татарским народам небрежению размышлять о будущих приключениях, — говорила Екатерина, — а также по излишнему уважению только дел текущих будет трудно уговорить их на сию уступку... Но самое большое неудобство причиняет дарованная им независимость! Ибо теперь хан может потребовать собственного соглашения с Портой об отторжении. А этого допустить совершенно нельзя!.. При настоящем положении наших с татарами дел я менее всего собираюсь позволить крымцам непосредственно трактовать с Портой о признании приобретённой нами им независимости. Оное трактование я присваиваю себе!.. И делаю это потому, что турки могут обговорить отторжение татар такими кондициями, что и свои гарнизоны повсюду в Крыму разместят. А гарнизоны должны быть только наши!.. И чем скорее князь Василий Михайлович достанет крепость и порт — тем лучше.
— Мне думается, ваше величество, — доверительно сказал Вяземский, — что для пущего приласкательства татар и облегчения предстоящих уговоров надобно не лишать хана тех доходов, что раньше поступали в крымскую казну. И даже добавить их!.. Как известно, в Кафе, где лучший на полуострове торг отправлялся, все пошлины и разные сборы поступали в казну турецкого султана. И лишь небольшая часть из них — хану и тамошним знатным мурзам... Ныне же, до признания Портой крымской независимости, мы могли бы по военному праву принадлежащие ей доходы — как неприятельские! — употребить на защищение самого Крыма. А когда ханские депутаты заключат с Россией договор, то оставить все доходы в полном владении хана и общества.
Екатерина согласилась, что это предложение разумно и весьма дальновидно...
Вместе с высочайшими рескриптами Долгорукову было послано указание о «преклонении татар к признанию нужды в занятии в Крыму одной крепости и порта. И чтоб просить о том стали по внутреннему удостоверению, что такая ограда от турецких покушений и нападений всегда продолжаема быть долженствует...».
Август — сентябрь 1771 г.
Август в Крыму выдался жарким... С выгоревшего неба — ни тучки, ни облачка — немилосердно палило солнце. Горячий тугой воздух дурманил голову. Солдаты, родом из северных губерний, непривычные к здешнему климату, тяжело переносили одуряющий зной; а те, кто послабее, падали от тепловых ударов... Полевые госпитали были переполнены больными моровой язвой... В лагере под Кафой — безжизненное уныние.
Но сама Кафа оживлённо бурлит: к провиантским складам отовсюду тянутся местные жители.