Полученный в середине месяца Долгоруковым рескрипт предписывал все захваченные товары отдать прежним хозяевам без всякой контрибуции, а оставшиеся от убитых или сбежавших турок — взять для довольствия армии или распродать обывателям. (Товаров было много: 4500 пудов ржаной муки, 4 тысячи четвертей муки пшеничной, 8500 кулей сухарей, 50 кулей ячменя, много прочих припасов. Генерал-майор Якобий, назначенный комендантом крепости, самолично отобрал лучшие товары для армии, а остальные разрешил продавать).
21 августа пришёл долгожданный рескрипт о выводе армии из Крыма.
Долгоруков собрал генералов, объявил расписание: генерал-поручик Авраам Романиус отправлялся с корпусом в Польшу, генерал-поручик Берг — к Украинский линии, генерал-майор Прозоровский — на Днепровскую линию.
В Крыму оставался князь Фёдор Фёдорович Щербатов, произведённый за недавние подвиги в генерал-поручики. Согласно рескрипту, в его команду Долгоруков определил шесть пехотных и три кавалерийских полка, батальон егерей и артиллерию генерал-майора Тургенева.
— Всё, господа, — глухо произнёс Долгоруков, оглядывая загорелые лица генералов. — Волю государыни и наш долг мы исполнили — Крым покорили и от Порты отторгли!.. Пусть земля будет пухом тому, кто в ней остался. А остальным — честь и слава!.. Готовьте, господа, полки к маршу...
3 сентября первые батальоны покинули пределы Крыма.
Долгоруков со своим штабом задержался на три дня: подождал татарских депутатов во главе с Шагин-Гиреем, лично проследил за их отправкой в Харьков, а затем — под охраной пикинёрного полка, в сопровождении почётного эскорта, выделенного ханом Сагиб-Гиреем, — проследовал к Перекопу...
Часть четвёртаяКАРАСУВБАЗАРСКИЙ ДОГОВОР(Сентябрь 1771 г. — октябрь 1772 г.)
Сентябрь — октябрь 1771 г.
Назначенный поверенным в делах России при крымском хане канцелярии советник Веселицкий третью неделю сидел в Перекопской крепости, ожидая, когда подъедут нужные ему люди. Он не хотел начинать переговоры с Сагиб-Гиреем без хороших помощников и уже дважды обращался в Полтаву к Долгорукову с просьбой прислать для ведения переписки канцеляриста Анисимова, служившего ранее под его началом в «Тайной экспедиции», несколько рейтар и офицеров для охраны и курьерской службы и обязательно переводчика Семёна Дементьева, находившегося ныне в Харькове в ведении Щербинина. Переговоры предстояли сложные, требующие точных переводов, многократной проверки текстов документов. И хотя Пётр Петрович понимал по-турецки, но, как сам указывал в рапорте, «в письменные дела вступить с таким народом, каков татарский», без отменного переводчика побаивался. А бывший при нём толмач Степан Донцов турецкой грамоты не знал.
Долгоруков счёл просьбу Веселицкого заслуживающей внимания, написал Щербинину, но Евдоким Алексеевич отказал, ссылаясь на то, что Дементьев нужен ему самому для переписки с татарами, поскольку второго своего переводчика Андрея Константинова он посылает в ногайские орды к подполковнику Стремоухову.
Долгоруков, обозлившись, прислал ордер с повелением немедленно отпустить Дементьева в Крым, а письма, что будут приходить от татар, приказал пересылать для переводов к Якуб-аге в Полтаву.
Ослушаться приказа Щербинин не посмел — скрепя сердце велел Дементьеву собираться в дорогу.
Веселицкий знал об обоюдной неприязни генералов, но не предполагал, что они могут затеять препирательства из-за переводчика, затягивая тем самым начало переговоров с крымцами. Во вторую неделю октября, так и не дождавшись Дементьева, — остальные люди уже прибыли в Перекопскую крепость, — он выехал в Кезлев.
Окружённый каменной стеной с приземистыми, похожими на бочки круглыми башнями, Кезлев ещё недавно был одним из крупных торговых городов Крыма, чему в немалой степени способствовало его удачное местоположение на берегу широкой песчаной бухты. Десятки больших и малых кораблей шли сюда с товарами из Очакова и Кинбурна, румынских земель и Турции. Эти же корабли увозили в разные края доставленные в Кезлев российскими купцами, запорожскими казаками, прочим торговым людом хлеб, пушнину, железо в прутьях и пластинах, медь, тонкие и толстые холсты, икру паюсную и свежепросольную, рыбью кость, щетину, солёную и вяленую рыбу, канаты, верёвки, разную посуду, литые и маканые свечи, масло конопляное, льняное, коровье, галантерейные вещи.
Война изменила жизнь и облик города: исчезли из бухты корабли, закрылись многие лавки, кофейни, улицы обезлюдели. Между солдатами русского гарнизона и татарскими обывателями участились ссоры, перераставшие подчас в открытые стычки.
Октябрьские холода, торопливой волной накатившие с севера на полуостров, затруднили проживание солдат: гарнизон не успел заготовить к зиме потребное количество дров, а татары, проживавшие в го роде, и окрестностях, отказывались их продавать. Замерзшие солдаты, пропустив на последние копейки стаканчик-другой водки, разъярённо врывались в дома, зло и сосредоточенно избивали в кровь сопротивлявшихся хозяев, затаскивали в сараи их жён, дочек, что постарше, наскоро, гурьбой насильничали, а затем подчистую вычищали дрова, хворост, сено и прочие припасы.
Татары открыто выступать боялись, но по тёмному времени действовали решительно: одинокий подвыпивший солдат, заблудившийся в узких кривых улочках Кезлева, в гарнизон не возвращался. Посланные на розыск команды находили его, полуживого, растерзанного, лежащим без чувств в грязной канаве.
Всё чаще в городе посвистывали быстрые стрелы, бухали в ночной тишине одиночные выстрелы, лилась кровь.
Опасаясь визитов нежданных гостей, Веселицкий приказал рейтарам неусыпно сторожить дом; лошадей, карету и повозки, составлявшие его небольшой обоз, он предпочёл отдать под охрану гарнизона.
Задерживаться надолго в растревоженном городе Пётр Петрович не хотел, но и ехать в Бахчисарай было страшновато: боялся, что татары, обозлённые выходками солдат, могут напасть на него в пути. Подумав, он послал одного из местных греков к хану с уведомлением о своём приезде и с просьбой прислать какую-нибудь охрану.
Спустя три дня, когда грек вернулся вместе с ханским булюк-башой и десятком воинов, Веселицкий без промедления покинул негостеприимный Кезлев...
Осенний Бахчисарай был тих, неприветлив, жалок. Пахнущие сыростью и холодом порывы ветра гнули, выкручивали деревья, срывали с мокрых оголённых ветвей последние листья. Серые рыхлые тучи сочились колючим моросящим дождём. Грязные ручьи бежали по узким улицам, стекая в бурлящую мутную Чурук-Су.
Повинуясь указаниям булюк-баши, обоз Веселицкого проехал по главной улице, свернул в сторону и, миновав два-три двора, остановился у забора, сложенного из неотёсанного камня.
— Здесь будешь жить, — сказал Веселицкому булюк-баша, указывая скрюченным пальцем на дом.
— А хозяин где?
— Нет хозяина, — коротко ответил баша, разворачивая лошадь.
Когда он скрылся за поворотом, Пётр Петрович вошёл в дом, не торопясь осмотрел две небольшие комнаты, выбрал одну — выходившую окошком в сад — для себя и приказал разгружать багаж.
К вечеру, благодаря стараниям слуг и рейтар, вычищенные и вымытые комнаты приобрели вполне сносный европейский вид: на окнах — занавесочки, на столах — скатерти с кистями, у стен — сундуки с одеждой и прочими необходимыми вещами, в углу — иконка в серебряном окладе.
Утром 14 октября Веселицкий, взяв в свиту толмача Донцова, вахмистра Ивана Семёнова и прапорщика Алексея Белуху, в сопровождении двух десятков татар, шествовавших впереди, направился на аудиенцию к Сагиб-Гирею.
Наслышанный о красоте дворца крымских ханов, Веселицкий представлял его восьмым чудом света, но, увидев вблизи, испытал сильное разочарование. Дворец поражал своим великолепием лишь весной и летом, когда утопал в зелени листвы и радужных красках цветов. Сейчас же, угасающей осенью, измокший и унылый, он был далёк от сказочных восточных красот. Веселицкий ахнул только тогда, когда вошёл в комнаты и залы. Вот здесь действительно было чудо! На полу, над дверьми расползались золотистые вязи мудрых изречений из Корана; разноцветные изображения цветов, плодов, разных фигур сплошным ярким ковром покрывали стены; красные, зелёные, жёлтые, синие оконные стёкла окрашивали комнаты мягким таинственно-завораживающим светом. Пётр Петрович — насколько позволяло приличие — покрутил головой, разглядывая очаровывающую красоту, но как только рослые капы-кулы распахнули двери в зал — подтянулся, поправил шляпу и шагнул вперёд.
Сагиб-Гирей выслушал приветственные слова, принял саблю, соболью шубу, другие подарки, приказал разнести кофе, шербет, курительные трубки.
— Не велел ли предводитель русской армии передать мне письменные послания? — нехотя спросил хан.
Письма лежали в портфеле Веселицкого, но Пётр Петрович решил повременить с их вручением.
— Послания вашей светлости должен подвезти мой переводчик... Я ожидаю его со дня на день.
Хан пососал мундштук трубки, сказал негромко:
— Отдав крымским жителям многие припасы, оставленные турками в городах, русский предводитель поступил милосердно. Но они подходят к концу. Впереди зима, а Крым разорён войной... Приедут ли к нам русские купцы с товарами?
— Мне известно, — сдержанно ответил Веселицкий, — что многие российские купцы и запорожские торговые люди готовят обозы для Крыма. Видимо, скоро подъедут.
— Я вижу, — в голосе хана зазвучали одобрительные нотки, — что отношения дружбы и благожелательства между нашими народами крепнут с каждым днём. Я знаю, что татары, живущие на кубанских землях, также желают подвергнуться власти законного, всем народом избранного хана и вступить в дружбу с Россией.
— О, это мудрое решение мудрого народа! — подбадривающе воскликнул Веселицкий.
— Но для лучшего о том договора, — продолжил Сагиб-Гирей, — я желал бы, чтобы ваш флот, стоящий в Керчи и Еникале, поспособствовал переправе на Кубань нарочных с моими письмами.