точке, начали пристраиваться то те, то другие партии недовольных новым порядком вещей; получено было важное известие, что Гусейн-Бек сносился с Джура-Бием, шегрисябзьским беком, по ту сторону самаркандских гор, а Шегри-Сябзь явно выставил себя врагом русских и союзником бухарского эмира. Подобное положение дел относительно Ургута надо было прекратить как можно скорее и окончательно, и решено было послать туда довольно сильный самостоятельный отряд, начальнику которого поручено было, между прочим, стараться, насколько это возможно, устроить дело мирным путем, не доходя до вооруженного столкновения. Десятого мая, вечером, отряд этот был сформирован и ночью выступил из Самарканда по ургутской дороге.
Была чудная весенняя ночь – такая ночь, какие и здесь, в Средней Азии, выдаются на редкость. Полная луна стояла в небе, было так светло, что читать можно было почти без затруднения. Удушливые, отнимающие сон летние ночи еще не начинались, и в воздухе было прохладно.
Отряд наш вытягивался по узким улицам Самарканда. Пехота шла молча, без песен и говора, тяжело переступая по вершковой пыли. Сильно клонило ко сну, и солдаты на ходу дремали. Все ворота были наглухо заперты, и в городе царствовала мертвая тишина; изредка только выскочит тощая дворовая собака и с хриплым лаем пробежит по плоской крыше, провожая мелькающий перед ее глазами ротный значок. Колеса орудий и ящиков глухо гремели по камням. Пестрые джигиты-киргизы и афганцы, щелкая нагайками по тощим бокам своих лошадей, пробирались вплотную к стенам, обгоняя пехоту. Офицеры, распустив поводья, клевали носом, сидя на мягких казачьих седлах. Скоро подошли к городским воротам; здесь находилась маленькая базарная площадка с запертыми лавочками и пустыми навесами. Четыре оборванных сарта с большими бубнами в руках сидели на корточках под навесом, угрюмо глядя на проходящих солдат; ни один мускул не пошевелился в этих типичных, резко очерченных лицах, и казалось, что они совершенно равнодушно относились к шуткам и остротам гяуров, сыпавшимся на них из шедших мимо рядов. Это был один из туземных городских караулов, обязанность которых была обходить базары и улицы и караулить по ночам городские ворота. Сзади, от хвоста колонны, послышались крики: «Направо, налево раздайся!» Пешие прижались к стенам, очищая дорогу, конные ускорили шаг. Показалась небольшая группа верховых, которые ускоренным шагом, почти рысцой, обгоняли отряд. Это был начальник отряда полковник А-в. Он ехал впереди на красивой рыжей лошади, вполголоса здороваясь с людьми и слегка кивая своей белой фуражкой; два-три офицера и несколько казаков рысили за ним тесной кучкой; над конвоем развевался большой полосатый значок, тень от которого длинной полосой бежала по плоским крышам. Скоро весь отряд, пройдя под темными, массивными воротами, выбрался из города и втянулся в окрестные сады. Дорога стала значительно шире; по сторонам тянулись довольно высокие глиняные заборы, из-за которых виднелись развесистые, курчавые верхушки фруктовых деревьев. Громадные туты, сплошь покрытые белыми ягодами, бросали на дорогу густую, непроницаемую тень. Часто попадались отдельные садики с квадратными прудиками посередине, обсаженные высокими, кудреватыми карагачами; сквозь темные массы зелени виднелись жилые дворы, обнесенные высокой зубчатой стеной, часто с затейливыми украшениями, вырезанными по сырой глине. Везде по сторонам, сквозь яркую зелень засеянных клевером полей, серебрились узкие арыки, по которым с глухим журчанием бежали мутные потоки воды; такие же арыки, но только значительно шире, поминутно перерезали дорогу, и через них вели ветхие, полуразвалившиеся мостики. В воздухе пахло медовым запахом тутовника. Целый град ягод сыпался на пыльную дорогу при каждом ударе штыка о низко свесившиеся ветви. Красноватый шар луны спустился к самому горизонту, и на нем ясно рисовались далекие горные вершины. Вся восточная сторона неба подернулась бледным золотистым светом, а через час ослепительно блеснули яркие, огненные лучи и погнали перед собой по целому морю изумрудной зелени легкую дымку утреннего тумана.
Скоро мы выбрались из садов, которые по этому направлению тянутся почти на пятнадцать верст от городских стен. Необозримые поля, засеянные клевером, пшеницей, рисом, виднелись всюду, куда только хватал глаз; кое-где возвышались насыпные курганы, желтели низенькие стенки из глины и отдельно разбросанные небольшие садики. Около дороги лежало довольно большое, взрытое и заросшее бурьяном, мальвами и разными сорными травами, пространство, усеянное продолговатыми, белыми и темно-серыми каменными плитами; над некоторыми из них торчали шесты с повешенными тряпками и железными зубчатыми наконечниками – это было кладбище с бесчисленными могилами правоверных. В стороне видны были два кургана, на вершинах которых сложены были грубые подобия мавзолеев, осененные бунчуками из конских хвостов и медными, пустыми внутри, шарами, висящими на тонкой проволоке: здесь покоились те, которые еще при жизни получили высокий сан святых – столпов мусульманства. Мы прошли еще верст пять и, спустившись в небольшую лощину, расположились на привал по берегам довольно широкого арыка с мутной, землистой водой. Обозы с трудом вытягивались на противоположную возвышенность и, выстраиваясь рядами, распрягали лошадей; офицерские повозки катились к своим частям; казаки ставили на приколы своих запыленных и отряхивающихся лошадей. Скоро то там, то сям затрещали веселые огоньки и потянулись голубоватые струйки дыма; оживленный разговор слышался со всех сторон, весь берег арыка усеян был умывающимися солдатами.
Недолго отдыхали мы на этом месте. Скоро барабаны затрещали подъем, люди поднялись и выстроились, артиллерия впрягла лошадей, и мы тронулись снова. Впереди, за лентой полей, виднелся прелестный голубой хребет Самарканд-Тау, подошвы которого рисовались большими темно-синими пятнами; нам говорили проводники, что это были заросшие садами ущелья Ургута. Странно, что мы по дороге совершенно не встречали никого из жителей, даже в полях не видно было ни одного человека; казалось, что жители бежали от нас и оставляли на полях работы при первом появлении вдали, на дороге, белой ленты нашего отряда со сверкающими на солнце черточками штыков.
Часам к четырем вечера отряд наш пришел к месту ночлега, верстах в шести не доходя до Ургута. Мы расположились на просторной луговой равнине большим четырехугольником, примкнув к быстро бегущему ручью, называвшемуся также Ургутом. Шесть рот пехоты стали развернутым фронтом по фасам четырехугольника, казачьи орудия стали между ротами, казаки растянулись по берегу, прикрывая расположенные здесь же ротные кухни; середину лагеря заняли отрядный обоз и офицерские палатки. Несколько пустых сакель примыкали к самому лагерю; эти, видимо, были брошены не более как за час перед нашим прибытием. Жители успели захватить только самое для них ценное, все же остальное было в беспорядке брошено, как внутри сакель, так и посреди двориков: посуда глиняная и деревянная, несколько мешков (батманов) с зерновым хлебом, какие-то пестро раскрашенные с позолотой шкапики и много разного хлама. Сейчас же занялись варкой ужина. На дрова разобрали крышу одной из сакель, и под громадными ротными котлами запылали яркие костры. Офицерские денщики забегали с медными чайниками. Лагерь принял свою обычную физиономию.
Прямо перед нами подымались горы; казалось, что можно было рукой достать эти покрытые сочной зеленью склоны, но почти таш (восемь верст) отделял нас от подножья хребта. Ближе всего, постепенно сливаясь с равниной, высились роскошные ярко зеленые холмы; выше поднимались грозные скалы причудливой формы, громоздясь одна на другую, то расходясь и образуя темные теснины, то сплошной стеной загораживая темно-синее небо. Клочковатые, разорванные тучи скользили по каменным утесам, бросая на них бегущие тени; иногда они сплывались в большие массы, спускались к самым подножьям и медленно ползли понизу, пока вырвавшийся из ущелья стремительный порыв ветра не разрывал их и не гнал снова ввысь, к искрившимся на солнце ярко-белым снежным вершинам. Густые сады, между которыми виднелись глиняные постройки, раскинуты были по ближайшим склонам; за ними возвышался отдельный курган, вершины и скаты которого тесно были обстроены. В бинокль можно было ясно различить отдельные сакли и зубчатые стены на вершине кургана. Далее, за курганом, снова виднелись сады, постепенно теряясь в глубоком ущелье. Это и был Ургут, расположенный у входа в свое недоступное ущелье.
Между тем свирепствовавшие в горах порывы ветра стали доноситься и до нас; заколыхались легкие шелковые значки и дрогнуло натянутое на тонких веревках полотно солдатских палаток. Свинцовая туча, охватив полгоризонта, шла прямо на наш лагерь с глухими ударами грома; горное эхо вторило им с бесконечными перекатами; крупные капли дождя защелками по пыльной дороге. Через пять минут хватил проливной дождь. Люди попрятались в палатки и под повозки; одни только часовые, плотно завернувшись в свои серые плащи, мерно расхаживали перед рядами составленных в козлы ружей. Через полчаса пронеслись дождевые тучи. Яркие лучи заходившего солнца заискрились на мокрой зелени, и по горам протянулись чудные радужные полосы. В воздухе стало прохладно. День клонился к вечеру.
Цель нашей экспедиции, как я уже сказал, не была безусловно враждебна. От Гусейн-Бека требовалось только одно – чтобы он прибыл в Самарканд для личных переговоров с генерал-губернатором и принял далеко не тяжелые условия покорности. Только в случае полного сопротивления позволено было нам употребить в дело оружие. Итак, надо было испробовать предварительно мирные средства.
Решено было послать к Гусейн-Беку письма от генерал-губернатора и от начальника нашего отряда, в которых, по возможности кратко и вразумительно, изложена была бы цель нашего прибытия. Кроме того, надо было послать эти письма с таким человеком, который бы сумел лично говорить с беком и не побоялся бы довольно крупных неприятностей, могущих случиться с посланным, если только предложения наши не будут встречены миролюбиво. Не раз бывали случаи, что подобные посланные возвращались или с обрезанными ушами и носом, или же не возвращались вовсе. В настоящем случае выбор пал на Нурмеда.