[10], так чтобы выстрелы наши не достигали до правоверных, и издали дожидаться, когда Аллах напустит страх и ужас на гяуров, и обратить в бегство беспокойных пришельцев. Вот тогда бы они показали себя. Сидя на не знающих устали конях, со своим неукротимым зверством и опьяняющей страстью к резне, они составляли превосходное войско для преследования разбитого неприятеля; можно смело ручаться, что очень немного из беглецов спаслись бы от смерти, да и то каким-либо чудом разве. Глядя на эти бесчисленные толпы, мне не раз приходила в голову мысль, что плохо пришлось бы нам, если бы хоть раз мы потерпели крупную неудачу, такую неудачу, которую можно было бы назвать поражением.
Как скоро картечь очистила нам дорогу к Ургуту, мы тронулись вперед. Мы шли тремя колоннами, направляясь на ближайшие сады. По дороге нам попадались раненые и убитые люди и лошади; те, кто только не был ранен смертельно, старались спрятаться от нас при нашем приближении, иные ползли по высокой траве, оставляя широкие кровавые следы; иные, стиснув зубы и подавив в себе мучительный стон, прикидывались мертвыми; сарты боялись, чтобы мы не начали по дороге пришибать тех, кто еще жив и шевелится; впрочем, они имели основание бояться этого. Конечно, этого не могло случиться в данную минуту: люди шли в строю, в полном порядке, офицеры были на своих местах, и подобного зверства не могло быть допущено, но в минуту разгара штурма, когда немыслим никакой надзор над отдельными действиями каждого солдата, это может случиться. Сколько раз случалось, что после какого-нибудь кровавого эпизода не было ни пленных, ни раненых, были только убитые. Попадались и кони, у которых картечь вырвала чуть не все внутренности; несчастные животные пытались подняться, но, обессиленные, с тяжелым храпом снова падали на землю. А наши роты все шли и шли. Вот уже перебрались через кремнистую речку, уже близко серые стенки, за которыми беспокойно забегали сотни пестрых голов. Орудия взяли на передки и шли за нами; иногда они снимались и пускали в сады гранаты через наши головы, подготовляя нам штыковое дело. Немного не доходя садов, пущено было несколько картечных выстрелов; пыль от глиняных стенок, взбитая картечью, смешалась с дымом неприятельских выстрелов. Со страшным криком отхлынули нестройные массы и, неловко прыгая в своих тяжелых халатах через стенки, очищали переднюю линию ограды. Вот в эту-то минуту наши крикнули «ура» и бегом бросились за отступающими. Скоро все скрылось и перемешалось в массах зелени. Отдельные выстрелы, недружные, урывчатые крики «ура!», вопли «ур! ур!» и мусульманская ругань – все слилось в какой-то дикий хаос звуков, и только отчетливый огонь наших винтовок да резкие, дребезжащие звуки сигнальных рожков, подвигаясь все далее вперед и вперед, указывали приблизительно направления, по которым шли штурмующие роты. Здесь уже нельзя было видеть ничего общего, все распалось на отдельные эпизоды, и только после дела из разных рассказов можно было составить себе подробный отчет о самом ходе ожесточенной схватки.
Наши стрелки как шли цепью, так и ворвались в сады, разбившись по два и по три звена, где как случилось; сомкнутые роты шли по узким улицам, заваленным баррикадами из свеженарубленного леса.
В тесном проходе между двух высоких садовых стен, в густой тени от нависших над самыми головами фруктовых деревьев, сжалась одна из рот. Солдаты, запыхавшись, с красными, облитыми потом, физиономиями, с трудом пробирались по заваленной камнями и хворостом дороге. Из-за стен валились камни и бревна, на деревьях вспыхивали дымки выстрелов; наши изредка отвечали, спеша пробежать это опасное пространство. Вдруг пронесся говор: «Майор убит, майора ранили». Я поспешил протиснуться верхом сквозь толпу к месту, где я заметил серую лошадь майора Г-га, которая без всадника уже билась и фыркала в руках растерявшегося жидка-горниста. Майор Г-г лежал на земле, растянувшись во всю длину своего богатырского роста: его прекрасная светло-русая борода была окровавлена, по белому кителю тянулись ярко-красные полосы. Наш доктор, который на своей маленькой лошаденке, вооруженный простой форменной шпажонкой, всегда находился во главе атакующих рот, уже сидел на корточках около раненого и забинтовывал ему голову. В несколько секунд перевязка была окончена, Г-го подняли и подвели ему лошадь; с помощь солдат он довольно твердо сел в седло и тронулся вперед. Я подъехал к доктору П-ву, который уже садился, кряхтя, на свою рыжатку, и спросил его: «Ну что?»
– Плохо, – отвечал он вполголоса, – у самого виска, пуля там. Крепится покуда, горяч больно, да и сила медвежья!
И П-в, погнав лошадь плеткой, рысцой догнал Г-га и поехал рядом, посматривая изредка на его завязанную голову.
Замявшаяся на минуту рота снова бросилась вперед. Один полувзвод, поднявшись с помощью товарищей на стену, перелез в сад, из которого больше всего беспокоили нас обороняющиеся; за стенкой закипела горячая схватка. Ургутцы приняли наших в батики; это оружие допотопное, но, тем не менее, могущее наносить чувствительный вред: оно состоит из чугунной с острыми шипами шишки, насаженной на длинное, гибкое древко. Одно из звеньев цепи, зарвавшись слишком вперед, было со всех сторон окружено густой толпой сартов. Мы видели эту небольшую кучку, всего в восемь человек, прижавшуюся к полуразвалившейся сакле. Стрелки с трудом отбивались от рассвирепевших нападающих; ружья были разряжены, вновь заряжать не было никакой возможности, и усталые, измученные солдаты, собрав последние усилия, отмахивались штыками и прикладами от целого града батиков, китменей и даже просто палок, которыми были вооружены ургутцы. Почти у всех уже были разбиты головы, и липкая кровь текла по лицам и слепила глаза защищавшимся: трое уже лежали ничком на земле; одного из солдат сарты успели оттащить баграми от товарищей и буквально домолачивали батиками. Но с улицы было уже замечено критическое положение зарвавшихся: человек двадцать солдат бежали врассыпную на помощь. Впереди всех, прыгая через заборы и срубленные деревья, без шапки, и размахивая руками, несся молодой офицер атлетического сложения: он намного опередил бегущих солдат и ринулся с разбега в густую толпу сартов; он разметал ближайших и уже пробился к стрелкам, как вдруг тяжелый батик опустился ему на голову, и Б-ский, вздрогнув, опустился на землю. В эту секунду загремели чуть не в упор направленные выстрелы, и началась бойня. В несколько секунд по всем углам сада, под стенами, в густой траве, всюду корчились и дико стонами заколотые сарты. Солдаты положительно вышли из себя, вид наших израненных стрелков доводил их до бешенства.
А между тем штурмующие прошли уже предместья и ворвались в сам город. Здесь истощилось уже мужество защитников, и они, бросаясь при нашем приближении за валы и баррикады, в ужасе спасались из города. По всем плоским крышам сакель виднелись развевающиеся халаты бегущих; иные останавливались на всем бегу и, как пораженные молнией, падали врастяжку – их догоняли наши шестилинейные пули. Из-за угла, сбив с ног двух или трех солдат, неслась перепуганная, дико храпящая лошадь; седло было сбито и окровавлено; около коня, запутавшись ногой в стремени, волочился обезображенный труп; голова, разбитая совершенно вдребезги, щелкала о камни. Это был, вероятно, кто-нибудь из важных сановников, судя по остаткам дорогого бархатного халата и богато вышитой попоне, покрывавшей бухарское седло.
Дикий стон и отчаянные вопли носились над городом. Все бежало, очищая узкие улицы. На главной дороге, ведущей к городскому базару, были устроены такие баррикады, разбирать которые пришлось бы слишком долго, но вдоль улиц с шумом, прыгая по камням, катился горный ручей, и забаррикадированы были только берега его; солдаты спускались в воду и брели по пояс, сгибаясь под мостами. Таким образом, выбрались на улицы, ведущие к цитадели Ургута.
Даже в цитадели, объятые паническим страхом, ургутцы не хотели защищаться. Ворота были отперты, их хотели было затворить бежавшие, но, вероятно, не сумели сделать этого: одна половина ворот, сколоченная из массивных бревен, тяжело скованных железом, сорвалась с крюков и наискось повисла на петлях.
Цитадельные дворы были вымощены плитами; сложенные из камня стены сакель красиво украшены пестрой мозаикой и разрисованы яркими красками. В угольном дворике раскинулся роскошный виноградник, поднятый на подставках, в тени которого помещался белый мраморный бассейн в виде колодца, аршина в три глубиной, наполненный до краев превосходной, прозрачной, как стекло, водой. У стен под навесами были расположены кухни, вероятно, самого бека: громадные медные котлы, вмазанные в глиняные очаги, стояли рядами; некоторые были до половины наполнены остатками шурпы и плова[11].
Всюду видны были следы самого поспешного бегства.
На крыше самой высокой, господствующей над всем городом, сакли поставили ротные значки; все наличные горнисты и барабанщики расположились там же и грянули сбор, чтобы собрать рассыпанных по городу солдат. В главной сакле разостлали несколько здесь же добытых ковров, и на них положили раненого Г-га, который все время был в голове отряда и одним из первых добрался до цитадели. Он был очень истощен потерей крови и жаловался на шум в голове и на боль, увеличивающуюся еще от невыносимой трескотни барабанов и визга сигнальных труб. П-в сделал еще раз более аккуратную перевязку, и больной несколько успокоился. Начали понемногу сносить раненых наших солдат; почти все раны были нанесены холодным оружием, но раны от китменей были положительно ужасны; я видел одного получившего удар китменем по лопатке: кость была совершенно расколота надвое, и жезело прошло насквозь, раздробив даже противоположные ребра. Этот раненый умер через несколько минут.
Я забрался на одну крышу. Отсюда ясно был виден весь Ургут: можно было видеть изгибы всех улиц города. Все окрестные возвышенности были покрыты толпами бежавших жителей. Большие стада угонялись в ущелья. Наш обоз втягивался в сады, и издале