нем; 1-я же стрелковая рота (капитана Усачева) из Арт-Каунды послана была по другому направлению, с таким расчетом, чтобы соединиться с общей колонной утром следующего дня.
Вечер был прекрасный; солдаты шли бодро, с песнями; беспрестанно отпускались остроты по поводу отвратительной каундинской воды, которой каждый человек выпил чуть не ведро и которая расстроила у всех желудки. Местность, слегка волнистая и по твердому грунту покрытая небольшим слоем песка, благоприятствовала движению; даже верблюды, будто сочувствуя общему настроению, шли довольно сносно и развьючивать их приходилось редко; колонна прошла верст 10 совершенно незаметно; попадавшиеся на пути быстроногие сайгаки содействовали общему оживлению. Но едва стало темнеть, как начали довольно часто раздаваться крики – «послать рабочих» – признак, что верблюды начинают ложиться под вьюками. Когда совсем смерклось, подобные крики стали повторяться чаще, присталые верблюды и брошенный провиант попадались на каждом шагу, а колонна растянулась верст на пять. Признавая дальнейшее движение невозможным, майор Буравцов остановился на ночлег, назначив продолжение марша с рассветом. Хотя поднявшийся утром 17 апреля удушливый ветер не предвещал ничего хорошего, тем не менее войска успели до половины одиннадцатого утра пройти 20 верст и остановились на привал. Между тем наступила такая жара, какой войска до сего времени еще не испытывали; к тому же и вода уже была выпита солдатами. Чтобы хоть несколько освежить их, Буравцов приказал выдать из запасов в бурдюках на каждого человека по три чарки, а часа через два – еще по две.
После выдачи 5 чарок на каждого человека запас воды в каждой роте оказался весьма незначительный, а между тем, по словам проводников, предстоял еще переход около 50 верст, и по той дороге, по которой шел отряд, до колодцев еще очень далеко. Проводники говорили про другой путь, ближайший, прямо через горы; но эта дорога, по их словам, была проходима только для «верховых людей». Последнее обстоятельство могло явиться весьма серьезной помехой, поэтому майор Буравцов решил продолжать прежний круговой путь; но, чтобы облегчить переход следующего дня, 18 апреля, он приказал капитану Усачеву с его ротой и сотней Кизляро-Гребенского полка взять на две ротные повозки все порожние бурдюки, котелки и манерки и в 4 часа утра выступить к колодцам Сенек, по прямой дороге через гору, постараться прибыть туда к рассвету, набрать воды и с конными казаками отправить ее навстречу колонне.
Уже наступал вечер, но жара была все-таки невыносима; она начала отзываться не только на верблюдах, но и на солдатах, которые понемногу приставали. Первый пример подали музыканты Апшеронского полка, за ними строевые чины, сначала поодиночке, а потом целыми десятками. Чтобы облегчить присталых, изнуренных солдат, офицеры несли их амуницию, ружья и отдавали им сохранившуюся еще у них воду и сахар с мятными лепешками. Но это мало помогало, и число пристававших увеличивалось с каждым шагом, так что при наступлении темноты их уже насчитывалось около 70 человек. Совершенно стемнело; продолжать дальше движение равносильно было увеличению числа отсталых, ввиду чего Буравцов остановил колонну на ночлег, и сюда, только к полуночи, подошли все отставшие нижние чины. По приходе на ночлег, проверили количество оставшейся воды: она оказалась только в двух ротах, в остальных же всю израсходовали на отсталых людей. Да и свойства арткаундинской воды были своеобразны: неприятная на вкус, она, вдобавок, не только не утоляла жажды, но, напротив, еще более распаляла ее.
Два киргиза, посланные Буравцовым разыскивать воду, возвратились и привезли в бурдюках какой-то белой жидкой грязи, которая вместе с оставшимся запасом дала возможность уделить каждому солдату по три чарки. Но вода только на очень короткое время утолила жажду. В лагере никто не спал, солдаты бродили как тени, еле передвигая ноги; некоторые из них, обойдя весь бивуак в надежде получить хоть глоток воды, в конце концов приходили к майору Буравцову и безмолвно, по временам глубоко вздыхая, стояли перед ним, ожидая от него помощи. К довершению печального положения, у некоторых солдат показались признаки холеры.
Один из очевидцев страшной ночи с 17-го на 18-е апреля, между прочим, писал своим родным: «Все мы в душе призывали Бога, и нам казалось, что только сверхъестественная помощь могла спасти от неминуемой гибели».
Часа за два до рассвета один из музыкантов принес к начальнику колонны медный чайник, в котором было стакана на два воды, купленной им у какого-то киргиза или туркмена. Некоторые солдаты уверяли, что вода поблизости, но что киргизы скрывают ее от русских. Стали разыскивать продавца, но не нашли. За два часа до рассвета, 18 апреля, колонна выступила. Вскоре наступил страшный зной и поднялся удушливый юго-восточный ветер; люди вдыхали в себя как бы пламя из раскаленной печи. Еще при выступлении начальник колонны узнал, что нескольких солдат не досчитывается; по всей вероятности, они отлучились для розыска воды. Не останавливая движения, майор Буравцов послал во все стороны казаков для разыскания пропавших. Пройдя четыре версты, казаки издали увидели идущего солдата; подъехав к нему, они убедились, что у него в манерке была вода. Из расспросов выяснилось, что он набрал воды в дождевой луже, до которой нужно было идти еще несколько верст. Движение войск происходило крайне медленно, и скоро люди опять начали приставать. К 8 часам утра прошли только 10 верст. В арьергарде шли 3-я стрелковая и 9-я линейная роты, которые поднимали вьюки, укладывали их в повозки, собирали больных и усталых; в 8-й и 10-й ротах, следовавших в боковых авангардах, оставалось в строю не более как по 28 человек; шедшая в авангарде 12-я рота уменьшилась почти наполовину. И страшно мучимые жаждой и изнурением, офицеры проявляли полное самоотвержение: каждый из них нес ружья и амуницию присталых, а имевшие лошадей отдавали их солдатам. С каждым часом положение колонны все более и более ухудшалось: везде на пути следования валялись верблюды, вьюки и люди; со всех сторон слышались стоны; хриплым голосом страдальцы умоляли дать им воды; те из них, которые сохранили еще силу, руками вырывали из-под жгучего песка влажную землю, с жадностью сосали ее и обкладывали ею себе грудь, голову и горло; некоторые вырывали ямы в виде могил и, раздевшись донага, ложились в них и обсыпали себя влажной землей. Посланная к дождевой луже казачья сотня часам к 9-ти привезла около 10 ведер белой грязи, напившись которой колонна имела возможность сделать еще верст пять. Но дальше идти было положительно невозможно: жара и удушливый ветер сделались страшно невыносимы; во всей колонне не имелось и капли воды – все было выпито. Оставалась только одна надежда на посланную вперед роту Усачева и сотню казаков. Но вот на горизонте показался всадник: то был казачий хорунжий Кособрюхов, который несся в карьер, держа в правой руке высоко над головой небольшой бочонок воды; вслед за ним скакали человек 20 казаков с бурдюками, бочонками и бутылками. Вмиг все заволновалось, все ожило, и в колонне раздались радостные крики: она была спасена. Но при раздаче воды надлежало соблюдать всем большую осторожность и порядок, так как одному могло достаться много, а другому ничего; вследствие этого Буравцов и офицеры лично раздавали каждому солдату по чарке. Конечно, не обходилось без весьма курьезных уловок со стороны истомленных жаждой солдат; так, например, многие солдаты, уже выпившие свою чарку, забирались в ряды еще непивших с целью еще раз попросить воды. Обыкновенно таких людей называли «двуручниками» и ловили их при каждой раздаче воды.
Напоив солдат водой и дав им до вечера отдохнуть, Буравцов в 7 часов двинул колонну по частям, а сам с 10-й ротой штабс-капитана Хмаренко и со всеми фельдшерами рот остался при больных, число которых возросло до 200 человек; из них только половина, да и то без ружей и амуниции, могла дойти до колодцев Сенек, остальных же везли на повозках и верблюдах. Наконец, в 2 часа пополуночи вся колонна, двигаясь частями, добралась до колодцев. К тому времени подоспела и голова второго эшелона (собственно его кавалерия). Этот эшелон, под начальством полковника Тер-Асатурова (3 роты Ширванского и одна Самурского полков, дивизион полевых орудий, 2 батальона 21-й артиллерийской бригады, горный взвод 1-й батареи, 2 сотни казаков и 2 сотни Дагестанского конно-иррегулярного полка), выступив из Киндерли 15 апреля и испытав почти такие же трудности, как и первый, собрался к Сенеку около 5 часов вечера 19 апреля.
Вот краткое описание тех страданий и лишений, которые пришлось испытать вообще нашим войскам в продолжение пятидневного перехода по безводной пустыне. Конечно, наше описание слишком слабо и не в состоянии дать полного представления обо всем, что выстрадал каждый из участников этих страшных переходов, названных солдатами весьма метко «мертвыми станциями». Нельзя не упомянуть о положительно святом исполнении долга и самоотвержении, выказанных офицерами первого эшелона со своим начальником во главе, а равно и о капитане Усачеве вместе с сотником Кизляро-Гребенского полка Сущевским-Ракусой, спасших колонну, выслав ей вовремя воду. Посланные к Сенеку, они сбились с пути, проблуждали всю ночь и половину дня 18-го числа, сделав переход более 75 верст. Штабс-капитаны Булатов, Левенцов и Хмаренко, поручик Орлов и подпоручик Сливинский все время несли на своих плечах по нескольку ружей с присталых людей и отдавали больным все имевшиеся у них прохладительные средства и воду. Ротные фельдшеры Апшеронского полка Красков и Маяций (при 1-й колонне не было врача) своей неутомимой деятельностью и участием к больным много способствовали к облегчению их страданий, и многие из солдат положительно им обязаны были жизнью.
Устюрт – по направлению, по которому шел Мангишлакский отряд – представляет почти везде совершенно ровную, как море, поверхность: ни одного холма, ни одной складки местности, и глазу решительно не на чем остановиться, только изредка попадается киргизская могила. Скудная растительность, встречавшаяся до сего отряду, сменилась почти совершенным бесплодием: кое-где попадались полынь да небольшие кусты гребеньщика и саксаула; ни одного зверя, ни одной птицы; только на каждом шагу встречались небольшой величины змеи и ящерицы. Сухость воздуха была поразительная. Дожди в этой местности весьма редки, и дни стоят почти постоянно ясные. В раскаленном воздухе заметно легкое дрожание – это испарение земли. Суточные колебания температуры вообще большие: днем сильная жара, до 30° И, ночью температура понижалась иногда до 14° И. Одним словом, пустыня в полном смысле слова. Вступив сюда в первый раз, человек поражается ужасом; ему кажется, что отсюда не выйти живым, потому что не для человека создана эта страна, на что указывали следы разрушенной, уничтоженной жизни в виде белеющихся костей людей или животных. «В первые дни творения мира, – говорится в одной персидской легенде, – Бог усердно занимался устроением земли: везде пустил реки, насадил деревья, вырастил траву. Долго Он трудился и полсвета уже устроил; наконец Ему надоело и Он предоставил одному из своих Ангелов докончить устройство земли. Но Ангел был ленив: ему тяжело было насаждать деревья, произращат