ь травы, пускать реки. Чтобы поскорее сбыть дело с рук, он взял только песок да камень и начал раскидывать их по еще неустроенной части земли. Дело это он сделал очень скоро и доложил, что все готово. Бог посмотрел на его работу, ужаснулся, но поправить ничего не мог: там, где коснулась рука ленивого Ангела, образовалась пустыня. Бог проклял Ангела и творение рук его, и повелел ему самому жить в пустыне. С тех пор Ангел стал духом тьмы, а страна, созданная им – страной тьмы (Туран) в отличие от Ирана, страны света». Как бы в подтверждение легенды, что пустыня есть обиталище злого духа, Мангишлакский отряд не встретил на Устюрте ни одного человека до самого Аральского моря. Сами кочевники признают невозможным жить там с конца марта по октябрь, и откочевывают или в Хиву, или на Эмбу, а между тем русскому отряду пришлось двигаться именно в это самое время. Солдаты, не шутя, верили, что здесь обитает дьявол. Необыкновенные размеры и странные формы, которые раскаленный воздух придавал местным предметам, а также миражи убеждали их в том, потому что кому же, как не черту, придет в голову смущать людей издали видом бегущих ручейков, осененных деревьями, которые так и манят укрыться под их тенью, или какому-нибудь кустику придать форму огромной пирамидальной тополи, а человеку – форму большой башни. Уже впоследствии, пройдя не одну сотню верст, солдаты, наконец, освоились с миражами и не бросались к ним, как прежде. Тем не менее, каждый мираж, изображавший такие соблазнительные предметы, как воду и деревья, тень которых даже отражается в воде, так и манил к себе, ибо все это представлялось слишком естественно.
Каждый раз, когда войска достигали одиночного, следовательно глубокого, колодца, обыкновенно происходило следующее. Не успевали солдаты, шедшие в голове колонны, составить ружей в козлы, как бежали уже к колодцу со своими котелками, манерками и веревками и сразу спускали в колодец штук по 10 этой посуды, причем, конечно, происходила страшная давка. Веревки перепутывались, обрывались, и посуда падала в колодец; только часть опущенных манерок вытаскивалась наполовину наполненными водой, прочие же поднимались пустыми. Но через некоторое время прибывали к колодцу вьюки и с ними ведра, и тогда устанавливался такой порядок: каждой части назначалась очередь для добывания воды; к колодцу ставился караул, чтобы не допускать к нему людей тех частей, которым еще не пришла очередь, и назначался офицер для наблюдения. Затем людям раздавалась вода, привезенная на вьюках, по порциям, величина которых зависела от совокупности многих обстоятельств: от количества воды, находившейся в бурдюках и бочонках, величины расстояния предстоявшего перехода, от того, в какое время пришли на привал или ночлег, т. е. утром, в полдень или ночью, и, наконец, от числа колодцев и их глубины[13].
Наименьшая порция воды, отпускавшаяся солдату на полсутки, равнялась пяти крышкам от манерки, т. е. двум обыкновенным стаканам, а наибольшая – половине манерки, т. е. 1,5 бутылки. Можно себе после этого представить, что испытывал человек при подобном мизерном отпуске воды, когда испариной у него выходило больше жидкости, чем сколько он ее получал. Мучимые жаждой, солдаты подходили к колодцу и вымаливали себе глоток воды или же подставляли свою крышку под бурдюк во время наливанья в него, и терпеливо выжидали, когда к ним попадет несколько капель жидкости. При ничтожном отпуске воды можно ли было думать о варке пищи? О качестве воды, конечно, никто не заботился: «была бы только мокрая», – говорили солдаты.
Никто так не ценит воду, как кочевники. Недаром в пустыне существует поверье: «Капля воды, поданная жаждущему в пустыне, смывает грехи за сто лет». Недаром считается верхом гостеприимства напоить в летний зной жаждущего путника, а постройка колодцев приписывается святым людям. Нет святее дела, как вырыть колодец. Имена строителей в большей части случаев увековечены, ибо колодцы называются в честь их. Некоторым колодцам приписывается чудесное происхождение. Так, про колодец Балкую, около Красноводска, рассказывают, что он открылся мгновенно, от прикосновения костыля одного старца, не находившего нигде воды и изнемогавшего от жажды.
Жара начиналась уже через час по восходу солнца; часа через три по выступлении с ночлега люди начинали приставать. К 9-10 часам утра зной становился невыносим, в воздухе удушье, и миражи начинали играть на горизонте. Приблизительно около этого же времени колонна становилась на привал. Двигаться позже было неудобно уже потому, что в жару солдаты могли делать только по две, по две с половиной версты в час, вместо 3–3,5 верст, которые они проходили по утрам и по вечерам, когда спадал зной. Привал, продолжавшийся обыкновенно до 3-х или 4-х часов пополудни, немного освежал людей, мучимых жаждой и лежавших на солнце без палаток. Хотя к полудню солнце и окутывалось сухой туманной мглой, но из-за нее продолжали литься отвесные жгучие лучи. Как ни ничтожно казалось бы закрытие, представляемое одним полотном против солнечных лучей, но на самом деле разница в температуре на солнце и под полотном была огромная: почти такая же, какая существует летом между комнатой, расположенной на солнечной стороне, и подвалом, обращенным к северу. При неимении палаток, солдаты, составив ружья в козлы, покрывали их шинелями, которые могли дать защиту от солнечных лучей только одной голове; все же остальное тело немилосердно обжигалось солнечными лучами. Вечерние переходы бывали всегда легче утренних, потому что по вечерам становилось прохладнее. Вечером шли часов до девяти, до десяти. Таким образом, отряд находился от 10 до 12 часов в движении, совершая нередко более 40 верст. И так шли не один и не два дня, а целые три недели.
4 мая кавалерия выступила из Байчагира к Табань-су, а подполковник Скобелев направился к Мендали; в тот же день, около полудня, прибыл в Байчагир подполковник Пожаров, а подполковник Гродеков – в 11 часов ночи.
Переход колонн к Байчагиру был весьма тяжелым: жара стояла до 40° И, и люди по такой жаре сделали от 40 до 50 верст. Ровно в полночь, с4на5 мая, подполковник Пожаров выступил на Мендали, по той же дороге, по которой шел подполковник Скобелев. Так как пространство от Байчагира до Ак-чеганака надлежало пройти как можно скорее, то Гродеков назначил выступление своей колонны в 3 часа утра 5 мая. Люди, пройдя накануне 45 верст и бодрствуя уже в продолжение двух ночей, у колодца Байчагир спали так крепко, что многих солдат надо было не только расталкивать, но даже ставить на ноги. В четыре часа третья колонна выступила, оставив у Байчагира роту Ширванского полка, чтобы напоить некоторую часть верблюдов и баранов. Пройдя верст 15, подполковник Гродеков получил с нарочным киргизом записку от начальника отряда из Табан-су следующего содержания: «От трех перехваченных мной киргиз я получил сведение, что Оренбургский отряд дня три-четыре не выходил еще из Ургу. Поэтому я решился остановиться в Табан-су и Алане, где буду ожидать новых известий об Оренбургском отряде, для чего и послал к Веревкину нарочных. Переходите скорее с колонной и вьюками в Табан-су и Алан: там много воды, говорят, хороший корм. Пять рот от Мендали я тоже требую сюда. Если подполковник Пожаров не вышел еще туда из Байчагира, передайте ему мое приказание идти сюда». В данной полковнику Ломакину кавказским начальником инструкции было сказано, что главное назначение Мангишлакского отряда заключается в усилении отряда генерала Веревкина прежде вступления его в пределы Хивинского ханства, и что если Мангишлакский отряд прибудет к пределам ханства (колодцам Табан-су, Итыбай, Айбугир) ранее войск Оренбургского отряда, не получив при этом от начальника их положительных инструкций относительно дальнейшего образа действий, то он, Ломакин, обязывается, смотря по обстоятельствам, или выждать там прибытия Оренбургского отряда, или даже, в случае необходимости, двинуться ему навстречу. Впрочем, все эти указания даны были в том предположении, что кавказские войска выступят в поход с двухмесячным запасом довольствия. Между тем, отряд выступил из Биш-акты только с месячным довольствием, считая 1,5 фунта сухарей в сутки на человека, каковая дача уже с 1 мая была сокращена до одного фунта.
Если бы отряд имел продовольствия на два месяца, то он мог оставаться в пустыне хоть две недели и ждать распоряжения от генерала Веревкина о дальнейшем движении, но таковое в отряде уже было на исходе, почему полковник Ломакин и решил идти вперед, пока не вступит на культурную землю, где можно приобрести довольствие. Опасаться же, что отряд такого состава (по численности, вооружению и качеству войск), как Мангишлакский, не будет в состоянии удержаться в занятой местности, не следовало. По Высочайше утвержденному плану кампании, Оренбургский отряд должен был идти на Айбугир; но генерал Веревкин взял на себя ответственность отступить от этого плана, когда увидел, что он не соответствует положению дел, найденному им по приходе в Ургу.
Получив приведенное выше приказание, подполковник Гродеков остановился на привале, и вечером, часов в семь, прибыл к колодцу Табан-су, не доходя которого видел колонну подполковника Пожарова, уже свернувшую с пути на Итыбай и следовавшую на Алан.
С половины пути от Байчагира до Алана начинаются пески; сам Табан-су представляет собой только один колодец. Прежде их было три, но, по словам проводников, два засыпаны песками. Вода в колодце горько-соленая, отвратительная на вкус; она нисколько не утоляла жажды и содержала в себе большое количество глауберовой соли, расстраивавшей желудки не только у людей, но и у всех животных.
Видя, что люди сильно устали на последнем переходе по пескам и не спали почти трое суток, подполковник Гродеков решился ночевать у колодца Табан-су, тем более что рота, оставленная у Байчагира, еще не подошла, да и ночь была темная, а до Алана предстоял тяжелый путь по пескам.
В 8 часов вечера, когда уже совершенно стемнело, из колонны Скобелева в Табан-су прибыл нарочный, с запиской на имя начальника отряда, помеченной 5 мая, 2,5 часа пополудни. Подполковник Скобелев доносил, что в этот день он имел дело с киргизами под Итыбаем, и в этом деле ранены два офицера и два нижних чина и контужены два офицера и четыре казака; что киргизы оставили на месте 10 трупов и 176 верблюдов с имуществом, кибитками и хлебом. Не успел подполковник Гродеков прочитать это донесение, как прибыл другой нарочный, от генерала Веревкина, с бумагой от 21 апреля (с урочища Каска-Джул), служащей ответом на рапорт полковника Ломакина, посланный из Киндерли 7 апреля. Веревкин уведомлял, что он около 1 мая прибудет на Ургу и примерно около 5 или 6 мая предполагает двинуться вдоль восточного берега высохшего Айбугирского залива по направлению к Кунграду. Следовательно, Мангишлакскому отряду надлежало также двигаться на Ургу. В случае если к 5 мая Оренбургский отряд не успел бы прибыть на Ургу, то к этому сроку полковник Ломакин должен был прислать к генералу Веревкину на Ургу известие, где находится Мангишлакский отряд. В той же бумаге начальник Оренбургского отряда уведомлял, что относительно снабжения кавказских войск продовольствием сделано распоряжение о перевозке на Эмбу и далее в Ургу месячного запаса на 1500 человек и 600 лошадей; но к каком