у сроку прибудет этот запас по назначению, он не знает. «Из запасов же, имеющихся при вверенном мне отряде, – говорилось в той бумаге, уделено ничего быть не может»[14].
Последняя, весьма странная приписка ставила отряд в самое критическое положение, ибо продовольствия в войсках оставалось всего только на несколько дней.
Вечером, 6-го числа, колонна подполковника Гродекова прибыла в Алан, где, таким образом, собрались все колонны, за исключением первой – подполковника Скобелева. На пути от Табан-су к Алану какой-то туркмен распространил в колонне подполковника Гродекова слух, будто Красноводский отряд наполовину погиб от жажды в пустыне, а другая половина, оставшаяся в живых, возвратилась в Красноводск. Несмотря на все розыски, нельзя было найти источника этого слуха. Это было первое известие, которое Мангишлакский отряд получил о Красноводском.
Утром 7 мая прибыл из Итыбая начальник отряда и привез подробные сведения о деле подполковника Скобелева 5 мая. В этот день, в 3 часа утра, Скобелев выступил от колодцев Мендали к колодцам Итыбай. Пройдя 7 верст от ночлега, в стороне от дороги заметили караван в 30 верблюдов. Подполковник Скобелев с 10 казаками подъехал к нему и заставил его сдаться. Из расспросов пленных оказалось, что у колодцев Итыбай собралось значительное число кибиток
Кафара-Караджигитова и остановился караван, в котором находилось более 100 мужчин; в караване этом везли на Устюрт разные товары и продовольствие. Предполагая, что кочевники уже извещены о движении русского отряда и не желая упустить из вида изменников, Скобелев взял с собой семь казаков и трех офицеров и направился с ними к Итыбаю. Около полудня, выехав на возвышенность, окружавшую Итыбай, Скобелев увидел кочевников, расположившихся группами около колодцев, и часть верблюдов, уже навьюченных для следования. Мешкать было нечего; все поскакали к первому колодцу. Один из толпы выстрелил в подъезжавших и затем поскакал по направлению к Айбугиру. Предполагая, что кочевники хотят сдаться, так как это был единственный выстрел, сделанный с их стороны, разъезд оставил их и бросился за ускакавшим киргизом. Когда подполковник Скобелев выехал на противоположную возвышенность, то встретил здесь другой караван, подходивший к Итыбаю. Он сдался без сопротивления и был направлен к колодцам, куда поехал и разъезд. В то время как разъезд гнался за киргизом, кочевники у Итыбая успели собрать верблюдов и, оставив на месте часть груза, начали уходить. Начальник колонны неоднократно обращался к ним с требованием сдаться, но они продолжали уходить. Мало того: видя горсть русских, они выставили вперед цепь из нескольких человек с ружьями. Так как переговоры не привели ни к какому результату, а напротив – со стороны кочевников замечены были враждебные намерения, то подполковник Скобелев, послав приказание пехоте спешить на помощь, с бывшими при нем людьми бросился в шашки. Во время схватки Скобелев получил семь ран пиками и шашками, артиллерии штабс-капитан Кедрин ранен пикой в бок, один казак кизляро-гребенской сотни и один всадник Дагестанского конно-иррегулярного полка ранены пулями; контужены – двое остальных офицеров и 4 казака; лошадей убито 4 и ранено 2. Неприятель потерял 10 человек убитыми и ранеными.
Получив приказание Скобелева, старший после него штаб-офицер Апшеронского полка майор Аварский взял 4-ю стрелковую роту апшеронцев капитана Бек-Узарова и налегке бросился бегом (за четыре версты) к месту схватки. Прибежав к колодцам, майор Аварский увидел, что киргизы на самых лучших верблюдах уходят в солончак Барса-Кильмас. Тогда он с одними казаками, которым розданы были игольчатые ружья, бросился в погоню за убегавшими; нагнал одну партию киргизов и, положив на месте трех человек, отбил пять лошадей и затем возвратился к колодцам. Итыбайская стычка имела в результате отбитие десяти лошадей, 200 верблюдов с имуществом, кибитками, джугарой, пшеничной мукой и проч., и значительное количество разного рода оружия. Тотчас после дела, из добычи розданы были в роты и казакам крупа, мука и котелки, а кибитки и прочее имущество сожжено. Полковник Ломакин, по незначительности партии и за потерей достаточного времени, не решился преследовать ее. К полудню у Алана собралась колонна подполковника Скобелева, который вместе со штабс-капитаном Кедриным был привезен на арбе, принадлежавшей подполковнику Тер-Асатурову. Тяжело было первой колонне, уже достигавшей цели, возвращаться назад.
Нижеследующие строки, выписанные из дневника одного офицера этой колонны, так характеризуют настроение людей: «Сильно были мы удивлены, когда по дороге к Алану натыкались на прошлую свою дорогу, которая, за трудностью, сильно врезалась каждому в память, и немудрено: полагаю, что человек, раненный и потерявший где-нибудь много крови, должен помнить то место; так и мы: хотя потери крови не было, но труд был равносильный потере крови».
Колонна подполковника Пожарова, пройдя немного от Ирбасана на Уч-Кудук, повернула на Кара-Кудук, через который, по словам проводника, ближе к Кунграду, чем через Уч-Кудук. Движение колонны по безводному пространству совершалось с такими великими трудностями, что, не будь дождя, она бы сильно пострадала. У одного из участников этого движения в дневнике записано следующее: «За сегодняшний день приносим благодарение Богу, что мы живы и будем еще двигаться, а в три часа дня я не предполагал, что мне придется писать об этом дне. Да! Искреннее благодарение Всевышнему Творцу, Который, некогда пославший евреям во время голода в пустыне манну, послал нам воду в виде дождя». Перед грозой солнце припекало сильнее, чем обыкновенно. Воды в каждой роте оставалось только по пять ведер, потому что часть ротных запасов пошла на утоление жажды артиллерийских лошадей, которые без того не могли двигаться. Оставшаяся в запасе вода оказалась отравленной разложившейся кожей самодельных бурдюков. С людьми начались солнечные удары, и пораженных ими было уже три человека. Но вот показалась с востока туча, которую ветер гнал прямо на колонну; раздался отдаленный раскат грома; затем все небо заволокло тучами; гром грянул над самыми головами – и полился дождь. Люди прильнули к земле и жадно пили воду из небольших лужиц; другие, сняв с себя платье, освежались, и все шли с открытыми головами. Ночью подул сильный холодный ветер, и все спешили достать свои давно уже не надеванные пальто и шинели.
11 мая колонна с криками «ура» спустилась на дно высохшего Айбугирского залива; каждый осенил себя крестным знамением и возблагодарил Бога за то, что считавшийся непроходимым для сколько-нибудь значительной части войск Устюрт пройден и побеждена пустыня, самый сильный союзник Хивинского ханства. Пройденный путь казался даже самим киргизам и туркменам, находившимся при отряде, до того трудным, что они были вполне уверены, что войска по нему не пройдут. Они, как сами впоследствии заявили, думали, что русские, придя в Бишь-акты, построят там крепость и уйдут домой; когда же отряд двинулся далее, то они стали думать, что, дойдя до Ильтедже, он построит там укрепление и, оставив тут гарнизон, вернется назад. Сомнения проводников исчезли лишь тогда, когда отряд дошел до Байчагира. Дорога от спуска Чыбан сначала на протяжении верст двадцати проходит по песчаному грунту, поросшему саксаулом, а потом до самых озер Ирали-кочкан пролегает по густым камышам. Здесь в первый раз за весь месячный поход отряд встретил следы колес и небольшие землянки, принадлежавшие жителям, занимавшимся приготовлением циновок из камыша. Два озера Ирали-кочкан расположены у песчаных бугров, поросших небольшим колючим кустарником; они невелики, шагов по 1000 в окружности каждое, расположены в глубокой котловине; вода в них пресная, но затхлая и на вкус противная, даже в кушаньи. У этих озер за весь поход в первый раз войска увидели птиц – диких курочек и фазанов.
Утром 12 мая начальник отряда у колодцев Бураган получил предписание генерала Веревкина прибыть к нему лично с конвоем на канал Угуз, верстах в 25 от Кунграда, куда он в тот же день и выступил после трехдневной стоянки в городе. На случай, если бы полковнику Ломакину не удалось прибыть на Угуз, генерал Веревкин сообщал ему свое предположение, что к 15 мая он будет в городе Ходжейли, где собралось хивинское скопище. Но как кавказские войска, после трудного перехода, нуждались в отдыхе, то генерал Веревкин предполагал дать таковой в Кунграде.
От колодцев Бураган к Кунграду кавалерия шла чрезвычайно легко; не было уже той сухости воздуха, какая существует в пустыне, не попадалось песку. Часа через два конница вступила в оазис. Со времени высадки в Киндерли, т. е. уже более полутора месяцев, глаз, видевший только однообразную мертвую пустыню, теперь с любовью останавливался на зелени, и особенно на деревьях. Первая встреченная отрядом деревня называлась Айран. Она вся окружена роскошными садами. В канавах, орошающих сады, войска в первый раз утолили жажду отличной пресной проточной водой из Аму-Дарьи. Вкус ее, после горько-соленых и соленых вод, показался необыкновенно приятным – ничего в жизни не пилось с таким удовольствием, как пилась в те минуты чистая пресная вода.
По выходе из Айрана, через час пути, виднеются 11 высоких пирамидальных тополей, посаженных в одну линию: тут Кунград. Город расположен частью на канале Хан-яб, частью на рукаве Аму-талдыке; последний входит в город с южной стороны широкой (50 сажень) рекой и, выпустив из себя канал Хан-яб, делается узким (7-10 сажень) и таким выходит за город. На левой стороне этого рукава расположен большой загородный дом, около которого и посажены только что упомянутые 11 тополей. Дом этот, как и все хивинские загородные дома, с виду похож на крепость: обнесен высокой, сажени в три, глиняной зубчатой стеной; ворота одни, и обиты железом. Дом предназначен был под помещение гарнизона.
Когда кавказская кавалерия пришла в Кунград, в этом доме только очистили место под помещение лазарета, но никаких приспособлений к обороне не было сделано. Не доходя полверсты до дома, кавказцы в первый раз завидели оренбургского казака, стоявшего на небольшом кургане на пикете. Когда кавказские казаки поравнялись с ним, он приветствовал их: «Здорово, земляки! Откуда Бог несет?» – «С Кавказа», – ответили ему. «Должно, далече вы перли, что так заморили своих коней», – заметил оренбургский казак. «Досталось-таки», – ответили кавказцы. Чистая и опрятная одежда, сытый конь и здоровое, полное лицо этого казака составляли резкую противоположность с оборванной одеждой и худыми, заморенными конями кавказской кавалерии.