Прибыв к дому, занимаемому оренбургским гарнизоном, кавалерии дан был отдых часа на два. После угощения, предложенного полковником Новокрещеновым, начальником гарнизона и Кунградского округа, начальник отряда следовал дальше к каналу Угуз, под прикрытием двух казачьих сотен; сотни же Дагестанского конно-иррегулярного полка оставлены в Кунграде для покупки лошадей и для переформирования. Здесь же оставлен был офицер для закупки довольствия для людей и фуража для лошадей, так как по приходе в ханство у войск, за исключением 4-й сотни Кизляро-гребенского полка, не оставалось никаких запасов. Ночью 12-го числа начальник отряда прибыл на канал Угуз, к месту расположения Оренбургского отряда, и представился генералу Веревкину. Оренбургцы приняли кавказцев дружелюбно, дали корму их лошадям и, узнав, что войска не имеют палаток, выдали им несколько юламеек. Офицер Оренбургского отряда, на обязанности которого лежало указать место ночлега двум кавказским сотням, предполагая, что у них такой же огромный обоз, как и у оренбургцев, сначала затруднялся, где их поставить, так как лагерь был разбит в каре без промежутков между частями; но его вывели из затруднения сотенные командиры, сообщившие ему, что их сотни не имеют обоза и тяжестей и потому везде поместятся.
Сдав в кунградский лазарет 46 человек больных, купив несколько довольствия и фуража и оставив в гарнизоне Кунграда взвод горных орудий и сотню Дагестанского конно-иррегулярного полка, подполковник Пожаров, с отрядом из 9 рот пехоты, сотни Дагестанского конно-иррегулярного полка и двух полевых орудий, выступил к каналу Угуз.
Дорога вначале пролегала по обработанным полям, пересекая несколько канав. Выйдя из деревни Дженичка, на шестой версте от Кунграда, войска шли сначала по ровной, открытой, необработанной местности, но версты через три начинался уже густой кустарник, который далее переходил в сплошной лес. Здесь в одном месте дорога подошла к самому берегу Талдыка, ширина которого около 40 сажен. На пути встречались развалины деревни Карагаджа. Не доходя версты три до канала Угуз, кончился лес и начались камыши, тянувшиеся по обеим сторонам дороги вплоть до самого канала. Протяжение всего пути равнялось 24,5 верстам.
Оставив у Угуза полковника Ломакина с конвоем, генерал Веревкин 14 мая двинулся далее, к каналу Карабайли. Таким образом, кавказский отряд отделялся от Оренбургского двумя переходами. Хотя войска Мангишлакского отряда и нуждались в отдыхе, будучи сильно утомлены, но разве для того они сделали с такой поистине замечательной быстротой тяжелый поход, чтобы теперь, когда неприятель уже был близко, отдыхать и следовать в одном переходе за Оренбургскими войсками? Конечно нет; поэтому начальник отряда при свидании с генералом Веревкиным на канале Угуз доложил ему, что, несмотря на сильное утомление, вверенные ему войска стремятся скорее встретиться с неприятелем и отдых теперь был бы для них истинным наказанием. Вследствие этого, согласно полученному разрешению, весь Мангишлакский отряд 14-го числа, сделав переход в 44,5 версты, соединился ночью с войсками Оренбургского отряда у канала Карабайли.
Путь от канала Угуз шел по сплошным густым камышам до урочища Кандыгель; отсюда начинался кустарник, продолжавшийся до канала Киот-Джарган. Канал, или, правильнее, рукав Аму-Дарьи, Киот-Джарган, вливавшийся прежде в бывший Айбугирский залив, ныне у истоков его из Аму запружен и воду пропускают в него только по мере надобности. Ширина рукава до 10 сажен, а в некоторых местах и больше; глубина в одних местах измеряется саженями, а в других – аршином; течение весьма быстрое. Перейдя вброд через Киот-Джарган, отряд около полудня расположился на привал в лесу, на берегу канала. Здесь люди освежились купаньем и, наловив множество рыбы, сварили себе обед. Часов около четырех выступили с привала и шли безостановочно 26 верст до самого места расположения Оренбургского отряда. Была уже поздняя ночь, когда кавказские войска, с музыкой и песнями, подходили к месту ночлега. Едва они стали располагаться на бивак, как в оренбургском лагере затрубили тревогу и раздалось несколько выстрелов. Произошла ли эта тревога оттого, что аванпостная цепь приняла бой турецкого барабана в Мангишлакском отряде за неприятельские выстрелы, или оттого, что некоторые из офицеров кавказского отряда, быстро проехав в оренбургский лагерь к маркитанту напиться чаю, не успели дать ответа на оклик часовых, – неизвестно; но дело в том, что все это могло окончиться катастрофой, потому что кавказцы, быстро разобрав ружья, ускоренным шагом двинулись на выстрелы. Только благодаря тому, что некоторые старшие офицеры, выехав на аванпостную цепь и узнав в чем дело, возвратили войска, тревога обошлась без несчастных случаев.
На другой день, 15-го числа, генерал Веревкин, осмотрев кавказские войска, приветствовал и благодарил их за совершенный ими славный поход. По поводу этого смотра, а также участия Мангишлакского отряда в деле под Ходжейли, он, между прочим, сообщил командующему войсками Дагестанской области, что, к своему величайшему удовольствию и не без удивления, он убедился, что отряд вполне сбережен, в людях не только незаметно следов усталости или изнурения, но, напротив, все они смотрят бодро и весело – истинными молодцами. «Войска эти, – писал Веревкин, – вполне достойны своей высокой боевой репутации и всегда сумеют поддержать громкую славу, заслуженную ими в кавказской полувековой войне. Чувствую глубокое удовольствие и горжусь честью хоть временно командовать такими прекрасными войсками»[15].
Действительно, было чему удивляться. Мангишлакский отряд, имея продовольствие на исходе, при самой скудной даче, прошел пространство от Алана до Карабайли в 220 верст в течение семи дней, с 8 по 14 мая включительно, делая средним числом по 32 версты в сутки. Требовались страшные, почти нечеловеческие усилия для такого быстрого марша. Прусский поручик Штум о походе от Алана до Кунграда отзывается следующим образом: «Этот переход, совершенный войсками в течение трех дней, по знойной песчаной пустыне, при совершенном отсутствии воды, представляет собой, быть может, один из замечательнейших подвигов, когда-либо совершенных пехотной колонной с тех пор, как существуют армии. Переход от Алана до Кунграда навсегда останется в военной истории России одним из славных эпизодов деятельности не только кавказских войск, но и вообще всей русской армии, и, в особенности, беспримерно мужественной выносливости и хорошо дисциплинированной русской пехоты». Кавказцы поразили всех в Оренбургском отряде более чем спартанской обстановкой; в кавказском лагере почти не видно было ни одной палатки; ни у кого из офицеров, даже у начальника отряда, не находилось ни кровати, ни стола, ни стула; вьюков также не было заметно. Когда генерал Веревкин в первый раз осматривал кавказские войска, то свита его, не видя в лагере никаких тяжестей, полагала сначала, что они ушли уже вперед – так поразила всех пустота кавказского бивака, – а между тем на этом биваке было все, что только имел отряд. Люди, взявшие из Киндерли по две рубахи и по двое подштанников, изорвались до такой степени, что рубахи держались на их плечах только на швах и везде просвечивало голое тело. Офицеры были не в лучшем положении: кителя их износились так, что вместо пол болталась какая-то бахрома; некоторые пошили себе башмаки, вроде таких, какие были у солдат. Плечи у пехотинцев, от постоянной носки винтовки, покрылись ссадинами и болячками. Лица загорели до такой степени, что цвет их мало отличался от цвета кожи самых смуглых туркмен или киргиз; носы покрылись какой-то скорлупой, а лица и уши – пузырями. Но все это нимало не портило общего вида; напротив, бодрость солдат, казаков и дагестанских всадников, их воинственная выправка, неумолкаемые боевые песни, зурна с неизбежной лезгинкой, смелые ответы солдат, их загорелые, но светлые лица были так внушительны при описанной обстановке, что казалось, для них нет ничего невозможного. Действительно, войска уже закалились до такой степени, что никакие лишения не могли сломить их высокого нравственного духа.
Как пример такого высокого нравственного духа в войсках, можем привести следующий случай: при движении пехотной колонны от колодцев Кара-кудук к озерам Ирали-кочкан, при совершенном затишье в воздухе и жаре от 38 до 40° И, при ничтожном запасе соленой, вонючей, мутной и горячей воды, люди, сами изнемогавшие от жажды, видя, что артиллерийские лошади пристают, поделились водой с изнемогавшими конями. Трогательно было видеть, как солдаты подносили в шапках воду этим животным. И никто из них не думал, что совершает подвиг, а каждый считал долгом помогать своим боевым товарищам и выручать их из беды. Поручик Штум не раз выражал свое удивление по поводу замеченных им гуманности и братства в рядах кавказских войск. Его удивляло, что при утомительных переходах офицеры, казаки и дагестанские всадники, отдав своих лошадей под присталых солдат, шли пешком.
«Каждый солдат должен поставлять себе за честь слыть хорошим ходоком, – говорится в наших военных законах, – и гордиться сим именем, так как всякий переход сближает его с неприятелем»[16].
Пехота Мангишлакского отряда вполне заслужила репутацию хорошего ходока. Действительно, исключив 5 дневок, выходит, что отряд шел в течение 25 дней и в это время сделал 635 верст, т. е. средним числом по 25 верст в сутки. Сравнивать этот поход с другими когда-либо совершенными замечательными маршами невозможно уже потому, что обстановка, при которой совершался Хивинский поход, единственная в истории регулярных армий. Однако, форсированный марш на соединение с Оренбургским отрядом дорого обошелся кавказцам. Во время этого перехода Мангишлакский отряд потерял: умершими трех человек, больными оставлено в кунградском лазарете 46 человек[17], лошадей пало – 41, верблюдов растеряно и пало – более 20.