При взятии же медресе один из хивинцев бросился с шашкой на капитана князя Меликова. Тогда рядовой 4-й стрелковой роты Караваев одним прыжком очутился подле офицера и выстрелом в упор положил неприятеля. Раненный в это время другим хивинцем Караваев, однако, не пошел на перевязочный пункт, а оставался в медресе до тех пор, пока все войска не были переведены за Полван-Ата.
Хотя потери неприятеля в точности не были известны, но, надо полагать, они были велики, ибо 8 наших орудий выпустили в этот день 388 снарядов; направляемые с близкого расстояния, в большинстве, в верхнюю часть стены, более тонкую, они пробивали ее и разрывались на улицах города, за стенами которого укрылись не только постоянные жители Хивы, но и собравшиеся туда из окрестных поселений, в надежде найти там защиту себе и своим семействам.
Действие нашей артиллерии произвело в городе страшное смятение и навело на жителей панический страх. Когда кавказцы очутились у стены, то в Хиве стали кричать, что русские уже ворвались в крепость; народ в страшном перепуге бросался из улицы в улицу, топтал и давил друг друга; люди, поставленные на стенах, бросались вниз и разбивались, потому что лестницы от стен были отняты, с целью заставить оборонявших стены не покидать своих мест. Вследствие всего этого по улицам города валялось много трупов. Через неделю по занятии Хивы у шах-абадских ворот от вони разложившихся трупов невозможно было стоять.
После отпуска депутации и по размещении войск в лагере, произведена была рекогносцировка местности, ближайшей к городу и лежащей по обеим сторонам шах-абадской дороги, для выбора места к устройству демонтирной и мортирной батарей. Обозрение производилось полковником Саранчовым с инженерным и артиллерийским офицерами. Места для батарей были выбраны: для демонтирной – в 250 саженях от Хивы, на дворе одного большого загородного дома; для действий же из орудий прорезаны амбразуры в глиняной стене, окружавшей двор; мортирная батарея устроена в 150 саженях от города, также за глиняным забором, фута в четыре вышиной.
Демонтирную батарею вооружили 6 орудиями 2-й конной батареи и 2 орудиями 21-й артиллерийской бригады, а мортирную – 4 полупудовыми мортирами.
В прикрытие батарей назначены 4 роты и 2 сотни казаков.
Двухчасовой срок перемирия, условленный при переговорах с депутатами, уже истекал, а между тем почетные лица все еще не приезжали из города в лагерь сдавать оружие; напротив, хивинцы открыли даже огонь по возводимым нами батареям, совершенно, впрочем, слабый и безвредный. Когда же срок истек, то из Хивы прибыл посланец, который заявил, что жители просят прекратить военные действия до утра, и подтвердил при этом, что часть горожан не желает сдачи и влиянию этой партии должны быть приписаны выстрелы, направляемые против наших работ. Полковник Саранчов, не придавая этому заявлению особого значения и видя в нем уловку с целью затянуть дело, приказал, с разрешения генерала Веревкина, открыть огонь с мортирной батареи. Едва было брошено несколько гранат в город, как снова явилась депутация с просьбой пощады и прекращения пальбы до утра, когда обстоятельства разъяснятся и получится ответ на предложения, сделанные генералу Кауфману. Тем не менее, полковник Саранчов, с целью потрясти дух неприятеля и тем понудить его к решительной сдаче, еще в течение целого часа продолжал огонь и затем, уступая просьбам депутации, прекратил его на три часа. Всего нами брошено было в город из мортир 92 гранаты, произведшие пожар в трех местах. С демонтир-батареи выстрелов не производилось.
Вскоре после того, как была дана эта новая отсрочка, от генерала Кауфмана получено приказание прекратить бомбардирование города и возобновить его лишь в случае, если неприятель вынудит нас к тому. Вследствие этого, хотя батареи и прикрытие их и были оставлены на занимаемых ими местах, но им было приказано не отвечать на отдельные неприятельские выстрелы до тех пор, пока на то не будет получено особого распоряжения. Ночь прошла спокойно, и только изредка раздававшиеся с крепости выстрелы нарушали ночную тишину и показывали, что в Хиве есть еще люди, не угомонившиеся после бомбардирования и рассчитывавшие на борьбу с нами, тем более что, как стало заметно к утру, неприятель в течение ночи успел заделать некоторые пробоины в стенах и воротах, произведенные нашими выстрелами накануне. Такие, по-видимому, бесцельные и вызывающие действия хивинцев и приготовления их для последнего отпора можно объяснить только отчаянием и убеждением найти в нас людей, не держащих своего слова и совершенно подобных азиатским завоевателям, одинаково жестоко относившимся и к сопротивлявшемуся и к просящему пощады врагу. С нашей стороны на эти одиночные и безвредные для нас выстрелы ответа не было.
Согласно полученному 28 мая вышеприведенному приказанию от главного начальника войск, Оренбургско-Мангишлакский отряд должен был направиться 29-го числа навстречу и на соединение с Туркестанским отрядом, шедшим в этот же день от Янги-арыка к Хиве. В 8 часов утра туркестанским войскам надлежало быть верстах в шести от Хивы, и соединенные отряды к этому времени должны были перейти к мосту Сары-Купрюк на арыке Полван-Ата.
Генерал Веревкин не нашел, однако, возможным со всеми силами, бывшими в его распоряжении, двинуться в указанном ему направлении, между прочим, по обилию раненых, перевозка которых представляла затруднения. Поэтому навстречу Туркестанскому отряду рано утром 29 мая отправились только две роты, 4 сотни и два конных орудия; с этим отрядом последовали полковники Ломакин и Саранчов. Остальные войска остались на местах, занятых накануне.
Утро 29 мая застало положение дел на передовой позиции перед Хивой в таком виде: войска находились на прежних местах, упираясь левым флангом в строения, расположенные по левой стороне дороги из Шах-абада, близ моста через Полван-Ата, а правым занимая минарет и сад, правее мортирной батареи. Неприятель хотя и заделал повреждения в стене и воротах крепости и успел поставить другие орудия, взамен подбитых, для обстреливания подступов к воротам, однако ничем не обнаруживал желания начать враждебные действия; напротив того, часть стен, обращенных к нам, была усыпана жителями, которые, свесив ноги наружу, с любопытством рассматривали несколько небольших кучек русских солдат, расположившихся почти под самыми стенами Хивы. Скоро между нашими войсками и жителями завязались переговоры; хивинцы совершенно беспрепятственно позволили нам убрать трупы убитых накануне солдат, лежавшие у самой стены, у которых, однако, уже были отрезаны головы и распороты животы.
По всему замечалось, что горожане не желали продолжения военных действий и готовы были сдаться и довериться нам; на требование наше выдать пушки они очень охотно спустили со стены одно из своих орудий.
Вскоре после того стали появляться в лагере нашем персияне, выбегавшие из Хивы через обвалы в стенах и даже спускавшиеся со стен, в виду хивинцев, глазевших на нас, и в виду наших войск. Хивинцы не раз посылали им вдогонку пули, большей частью, впрочем, безвредные. Выходцы эти рассказывали, что в Хиве со времени отъезда хана господствуют большие беспорядки и в городе много пленных персиян и русских, которых собираются вырезать.
Как ни мало не правдоподобны были подобные рассказы, – в особенности показание относительно существования русских пленных, которые, как известно, были высланы ханом в Казалинск все, в числе 21 человека, тотчас же по получении в Хиве известия о выступлении наших войск к Хиве, – тем не менее эти сведения взволновали многих.
Генерал Веревкин, предполагая существование в городе двух партий: одной, склонявшейся к миру, и другой, желавшей войны, – в видах предупреждения беспорядков в самую минуту сдачи города, отдал приказание занять городские шах-абадские ворота и прилегающие к ним части стены путем переговоров, а если это окажется невозможным, то и силой оружия. Хивинские начальники, какие в то время находились на стенах, не соглашались на предложение открыть ворота, говоря, что теперь каждую минуту ожидается вступление в город туркестанского генерал-губернатора (ярым-падыша), для чего открыты хазараспские ворота, и все высшие власти ханства выехали уже к нему навстречу; народ тоже собирается у ворот; и что теперь не к кому обратиться. Факты эти и тогда казались вероятными и, как видно из последующего хода дел, вполне потом подтвердились, тем не менее приказание начальника требовало исполнения. Поэтому, наскоро исправив брешь-батарею на два орудия, измерили шагами расстояние до ворот, пробили ядрами ворота, и две роты с двумя ракетными станками заняли их и ближайшие к ним части стены. Неприятель не делал попыток к истреблению наших людей, пролезавших поодиночке в узкую пробоину. Таким образом, передовая стена Хивы была занята нашими войсками в то самое время, когда с противоположной стороны города выстраивались для вступления в открытые ворота войска Туркестанского отряда и та часть Кавказского и Оренбургского отрядов, которая во исполнение приказания главного начальника войск выслана была для занятия моста на арыке Полван-Ата.
29-го же мая, по окончательном занятии города войсками Туркестанского отряда, все силы наши, сосредоточенные в Хивинском ханстве, поступили под непосредственное начальство генерал-адъютанта фон-Кауфмана 1-го.
По распоряжению командующего войсками, действовавшими против Хивы, хивинский хан выслал вперед, по пути движения кавказских войск, нарочных с приказанием, чтобы жители попутных городов и селений исправили к приходу отряда мосты и дороги. Для указания пути в ханстве и оказания войскам всевозможного содействия, хан назначил состоять при начальнике отряда до Кунграда одного из своих чиновников, Роман-бая, и нескольких джигитов.
В 7 часов вечера 8 августа, накануне выступления отряда, кавказцы выстроились для прощания с командующим войсками. Генерал фон Кауфман обошел ряды войск, поблагодарил каждую часть за молодецкую службу и пожелал счастливого пути, а казакам, кроме того, – найти в своих домах все в полном благополучии.