Того же числа лагерь отряда перенесен на 280 сажен ближе к крепости.
Великокняжеские калы укреплены были надлежащим образом, и в стенах пробиты бойницы.
Ночью 30 декабря текинцы вновь произвели вылазку; на этот раз целью их нападения явились левый фланг осадных работ и левый фланг лагеря. Как и 28-го числа, нападение неприятеля отличалось большой стремительностью, и в первые моменты боя они вытеснили нас из передовых траншей роты. Хотя подоспевший резерв и отбил вылазку, тем не менее текинцы успели захватить одно орудие.
Левый фланг лагеря охранялся 3-м батальоном Апшеронского полка. Когда завязался в траншеях бой, то одновременно массы пеших и конных текинцев бросились на лагерь. Роты стояли в полной готовности встретить противника; подпустив его на близкое расстояние, подполковник Попов произвел один залп и, не дав опомниться текинцам, – второй залп, после чего роты бросились в штыки. Но неприятель, потеряв много убитых и раненых от ружейного огня, обратился в полное бегство.
Одновременно с нападением на траншеи и лагерь, текинцы пытались овладеть правофланговой калой, но были отбиты. В этот день отряд потерял: 1 обер-офицера и 52 нижних чина убитыми, 2 обер-офицера и 96 нижних чинов ранеными.
С 30 декабря наш батальон бессменно находился в траншеях. Без сна и без пищи мы проводили уже 4-й день. Полоскание желудков чаем производилось по нескольку раз в день, питались одними сухарями, а о горячей пище забыли уже и думать.
Нервы находились в самом напряженном состоянии; с завистью поглядывал я на каждого раненого, уносимого в лагерь, и не раз мысленно желал быть раненым, чтобы хоть на время успокоиться. У меня был товарищ, офицер кавказской гренадерской артиллерийской бригады, князь Херхеулидзе; он не раз выражал желание, чтобы его ранили в руку. Наконец, судьба сжалилась над ним: его действительно ранили в руку, навылет, в мягкие части; но несчастный от этой пустой, в сущности, раны и умер. Новый год я с 14-й ротой встречал на мортирной батарее. Было уже 11 часов; утомленный донельзя бессонными ночами, я прикорнул около одной из мортир. Около 12 часов меня разбудил начальник артиллерии правого фланга полковник Гейнс: “Вставайте, сейчас будем новый год встречать”. Мортиры были заряжены, и, когда стрелка часов показала 12, из мортир раздался залп по крепости. Одновременно такие залпы раздались из лагеря и из всех осадных батарей. Снаряды с мортирной батареи полетели в крепость. Высоко в воздух взвился целый сноп ядер; затем они, светясь точно звезды, со своим характерным звуком, стали опускаться над Геок-тепе, ускоряя падение с приближением к земле. Вот они скрылись за стенами. Прошло несколько мгновений; раздалось несколько оглушительных взрывов – и опять все стихло. На батарее была приготовлена закуска: стояла бутылка спирта, солдатские сухари и несколько кусочков холодного мяса. Каждый из нас выпил, закусил куском мяса с сухарем – и тем закончилась встреча нового года. Что-то он нам принесет, этот новый год? Хоть бы уж скорее штурм и покончить с этой проклятой крепостью.
Между тем, осадные работы подвигались довольно успешно, и 31 декабря из Великокняжеской калы начались минные работы с целью взорвать часть стены восточного фаса. Минными работами заведовал сначала подполковник Яблочков, а когда его ранили, то капитан Маслов.
Ввиду того, что мину вести стали очень далеко от стены, решили бросить начатые работы и овладеть небольшим загоном и плотиной вблизи самого рва, после чего начать новую мину.
Назначенные с этой целью 3 роты (в том числе 11-я рота апшеронцев под командой поручика Коркашвили) и команда охотников подпоручика Воропанова, в ночь на 4 января двинулись для занятия загона, что и было исполнено без всяких препятствий со стороны текинцев. Вслед затем отвели от плотины воду в старое русло. Загон насколько возможно укрепили, обложили земляными мешками и заняли одной ротой. Ночное дело стоило нам 2-х убитых нижних чинов и раненых – 1 обер-офицера и 14 нижних чинов.
На другой день, 4 января, часов в 8 вечера, текинцы произвели третью вылазку, и опять на левый фланг. Но о предполагаемой вылазке заранее было уже известно, и были приняты все меры к отпору. Войска были выведены из траншей и расставлены перед рвами. Текинцы одновременно бросились на левый фланг, на занятый накануне редут у Великокняжеской калы и на Ольгинскую калу (левее Правофланговой). Неприятель был везде отбит с огромной потерей.
В помощь гарнизону Ольгинской калы, командовавший войсками правого фланга полковник Навроцкий послал нашу 14-ю роту. Когда рота подходила к кале, то неприятель уже отступал, и нам оставалось только послать ему вдогонку несколь ко залпов[30].
Тем не менее, и на этот раз осадные войска понесли большие потери: убиты 1 обер-офицер и 10 нижних чинов; ранены 3 обер-офицера и 54 нижних чина; контужено 11 нижних чинов. Захвачен у нас один ракетный станок. Работы у Великокняжеской калы продолжались с большой энергией. Загон, где был устроен редут, совершенно укреплен; около него устроена овальная траншея и начаты две перекидные сапы; к 6 января они подвинулись на 8 сажен вперед и между ними устроили глубокий соединительный ход.
Перед вечером 6 января батальон наш занимал редут № 1. С нами находился вновь назначенный командир батальона войсковой старшина флигель-адъютант граф Орлов-Денисов. Около 4 часов вечера небо заволокло темными, свинцовыми тучами, и вскоре разразился такой ураган, какого я еще в жизни никогда не видел. Солдат буквально засыпало тучами песка и мелкого камня. В двух шагах впереди ничего нельзя было видеть; нос, глаза и рот были полны песка. Все мы ожидали, что неприятель непременно воспользуется случаем и произведет вылазку. Но, к счастью, текинцы также ожидали нападения и не оставляли крепости. Через час буря стихла, выглянула из-за туч луна, и все мы вздохнули с облегченным сердцем.
7 января у нас было удивительное зрелище. В этот день Скобелев предложил текинцам перемирие для уборки неприятельских тел. Трупы текинцев, после вылазки 4 января, валялись повсюду около наших траншей, уже начали разлагаться и производили зловоние. Текинцы согласились на перемирие, и около часу дня перестрелка прекратилась. Стены Геок-тепе покрылись массами текинцев в разноцветных халатах; солдаты также повылезли из траншей. Генерал Скобелев находился в 3-й параллели и в бинокль рассматривал крепость и толпившихся на стенах ее текинцев. Между ними ясно можно было заметить даже невооруженным глазом одного пожилого текинца, по-видимому, почетного человека, который расхаживал по стене и кричал своим собратьям: “Смерть тому, кто выстрелит”. И за это время, действительно, не раздалось не только ни одного выстрела, но даже ругательного возгласа по адресу русских.
В то время как происходила уборка тел (хотя для этой цели вышло очень мало народу, ибо неприятель опасался с нашей стороны измены), Скобелев предложил текинцам сдаться, но получил отказ. “Ну так выведите из крепости ваших жен и детей, чтобы они не погибли”, – сказал генерал. “Не ваше дело; наши жены и дети спрятаны; да, вы дойдете к ним только через наши тела”, – отвечали храбрые защитники. Потом текинцы начали кричать со стен, чтобы мы спрятались, так как они начнут стрелять. Когда все солдаты скрылись в траншеи, а стены крепости опустели, то спустя час после начала перемирия, раздался первый выстрел текинцев и опять началась перестрелка.
Вообще поведение нашего неприятеля во время перемирия заслуживает полного уважения, принимая во внимание, что это народ полудикий, ведущий и понимающий войну по-своему.
В то время как к юго-восточному фасу стены велась мина, все усилия артиллерии левого фланга направлялись к тому, чтобы пробить снарядами брешь в южной стене. Но толстая глиняная стена мало поддавалась усилиям артиллерии, да и повреждения текинцы сейчас же заделывали верхами от кибиток. Желая помочь артиллерии, начальник отряда решил расширить брешь посредством пироксилинового взрыва. В 7 часов вечера 7 января меня и гардемарина Майера потребовали в кибитку Скобелева. “Я вас посылаю, – сказал нам генерал, – сделать взрыв в стене; дойдите до "подковы"[31], отсюда спуститесь в ров и произведите взрыв, а теперь отправляйтесь к начальнику штаба за подробными указаниями”. Мы поклонились и вышли из кибитки. Полковник Гродеков на карте показал нам, где “подкова”, приказал делать все в величайшей тишине и в случае если текинцы заметят нас, то, не открывая своего намерения, без стрельбы отступить. В качестве переводчика дали армянина Тервартанова.
В 8 часов вечера гардемарин Майер с матросами, гальванической батареей и двумя пудами пироксилина, а я с 40 апшеронцами вышли из 3-й параллели и поползли к стене. Ночь была холодная, очень темная, и, вдобавок, моросило. Мы без шума приблизились к крепости, стены которой едва заметными темными линиями обозначались впереди. По дороге попадалось множество убитых текинцев, которых неприятель не убрал. До подковы, судя по карте, было не более 150 шагов, а между тем мы ползли уже минут 10, и этой траншеи еще не видно было. Остановились, чтобы осмотреться, и увидели, что направляемся к юго-западному углу крепости. Повернули назад и уже ползли вдоль рва, шагах в 15 от него. На стенах слышался разговор, и видно было, как караульные курили кальян. Вот, наконец, и желанная подкова. Но в то время, как Майер собирался уже переходить ров, Тервартанов сообщил, что голоса текинцев раздаются снова во рву, и они собираются на вылазку. Я и теперь не могу сказать наверное: правду ли говорил переводчик, или он, струсив, соврал нам. Последнее мне кажется вернее, ибо в эту ночь текинцы никакой вылазки не делали. Однако, имея в виду точное приказание полковника Гродекова, мы решились отступить, не желая быть открыты неприятелем. Скобелев ожидал нас в траншее. Узнав, в чем дело, он рассердился на нас и на переводчика: “Переводчик, наверное, вам соврал. А вы, мальчишки, поверили ему. Хотя бы, наконец, сделали по стене залп, чтобы показать текинцам вашу дерзость”. Название “мальчишки” до такой степени нас разобидело, что едва ушел генерал, как мы вновь вышли из траншеи и опять поползли к стене. Не успели мы сделать и 40 шагов, как слышим позади зовущие нас голоса: то был с казаками полковник князь Эристов, посланный Скобелевым за нами. “Воротитесь, вас генерал требует”, – сказал он нам. Мы отправились. Михаил Димитриевич сидел уже в своей кибитке, за большим столом, на котором горели два канделябра.