“Вы это куда пошли, кто вам приказал? – накинулся на нас генерал. – Обидно стало, что мальчишками вас назвал? Но ведь мальчишки не значит трусы, а в трусости я вас не обвинял. Ну чего вы стоите и молчите? Да, вы оба мальчишки, обоим вам вместе, поди, и тридцати восьми лет нет; я вам в отцы гожусь”.
Видя, что наш генерал переменил тон, мы немного оправились. «В отцы не в отцы, а в дядюшки годитесь, ваше пр-во», – сказал Майер.
– А как вы думаете, сколько мне лет?
– 36 лет, ваше пр-во», – ответил я.
– Ну, положим, не 36, а целых 39.
“Однако, убирайтесь, – сказал генерал, вставая из-за стола, – и без моего приказания никуда не суйтесь”. Затем он взял нас обоих за плечи и ласково подтолкнул к двери. Мы раскланялись и вышли.
Прошло еще три дня томительного ожидания. Минные работы велись с необычайной энергией, чему много способствовал Михаил Димитриевич, постоянно наблюдавший за работами и торопивший саперов. Ночью в крепости в последние дни наблюдалась полная тишина, даже не слышно было криков верблюдов и ослов и лая собак, как будто бы все это по ночам исчезало из Геок-тепе или уходило куда-то в недра земли.
Наш батальон по-прежнему оставался на правом фланге; прошло уже две недели со времени дела 28 декабря, а между тем как офицеры, так и все до одного солдата не могли свыкнуться с разразившимся над батальоном бедствием. “Эх, – говорили солдаты, – хотя бы уж штурм поскорее, чтобы или смерть, или возвратить знамя”. Со дня потери знамени я не слышал между солдатами ни шуток, ни смеха, ни песен: все как бы ушли в себя. Что передумал и перечувствовал каждый из них – предоставляю судить каждому. Но положение наше было далеко не завидное. Что скажут в полку, как там примут известие о потере знамени? – эти вопросы нас мучили ежечасно, ежеминутно. 10 января генерал Скобелев объявил нам, что пошлет батальон в голове штурмующих войск добывать себе знамя. Это решение любимого нами генерала принято было батальоном с величайшей радостью. “Уж постараемся заслужить”, – говорили ободрившиеся при этой вести солдаты. И все мы сознавали, что нам действительно нужно постараться и заслужить Царскую милость и кровью добыть себе знамя. 11 января капитан Маслов донес Скобелеву, что мина утром 12 января будет готова, и того же числа была отдана диспозиция к штурму. Одна из копий этой диспозиции, разосланная в части, и до сих пор у меня сохранилась; приведу выдержки из нее:
“Завтра, 12 января, имеет быть взят штурмом главный вал неприятельской крепости у юго-восточного угла ее.
Для штурма назначаются колонны:
1) Полковника Куропаткина – из 11 рот, 1 команды, 9 ракетных и 1 гелиографного станков[32].
Колонна овладевает обвалом, произведенным взрывом Великокняжеской мины, утверждается на нем прочно, укрепляется в юго-восточном углу крепости и входит в связь со второй колонной полковника Козелкова.
Сборный пункт – Великокняжеская кала, 7 часов утра.
2-я колонна полковника Козелкова, во главе которой – 4-й батальон апшеронцев, состояла из 8 рот, 2-х команд, 3-х орудий, 2-х ракетных и одного гелиографного станков[33].
Колонна овладевает артиллерийской брешью, входит в связь с первой колонной, прочно утверждается и укрепляется на бреши, в общей обоюдной зависимости с колонной полковника Куропаткина. Сборный пункт – 3-я параллель, к 7 часам утра в передовом плацдарме.
3-я колонна подполковника Гайдарова – 4 роты, 2 команды, 1 сотня, 5 орудий, 5 ракетных и один гелиографный станок[34].
Колонна овладевает Мельничной калой и ближайшими к ней ретраншементами, с целью подготовления и обеспечения успеха второй колонны; затем усиленным ружейным и артиллерийским огнем действует по внутренности крепости, обстреливая ее продольно и в тыл неприятелю, сосредоточенному против главной атаки, и, наконец, только в зависимости от успеха главной атаки, наступает на главный вал.
Сборный пункт – Опорная кала, 7 часов утра.
Общий резерв в моем распоряжении у Ставропольского редута в 7 часов утра; 21 рота, 24 орудия и гелиографный станок[35].
Атаку начинает подполковник Гайдаров в 7 часов утра. Одновременно вся артиллерия действует по крепости. Штурму обвалов предшествует усиленная бомбардировка в течение получаса.
Атака обоих обвалов начинается одновременно, тотчас после взрыва мин у Великокняжеской позиции. Приказание взорвать мину получит от меня письменно начальник инженеров в Великокняжеской кале.
Артиллерия действует по внутренности крепости, согласно указаниям, данным мной начальнику артиллерии.
Людям иметь сухари, чай и сахар на два дня, котелки, баклажки, 120 патронов и шанцевый инструмент.
Форма одежды: мундир или сюртук, по усмотрению начальников частей.
Перевязочные пункты: 1) на Великокняжеской позиции; 2) на левом фланге 3-й параллели; 3) в Ставропольском редуте; 4) при колонне подполковника Гайдарова – сначала в Опорной, а потом в Мельничной кале; 5) у хода сообщений между 1-й и 2-й параллелью и, кроме того, 6) резервные перевязочные пункты в лагере и на Великокняжеской позиции.
Я буду находиться в начале боя в Ставропольском редуте”.
Остальные войска и орудия распределены были гарнизонами в калах. Комендантом лагеря назначался полковник Арцышевский; для охраны лагеря в нем собраны были все денщики, нестроевые команды и сотня Оренбургского (№ 5) полка.
Вечером, накануне штурма, охотники, под прикрытием 13-й роты апшеронцев, ходили взрывать пироксилиновую мину в артиллерийской бреши; хотя мина и была взорвана, тем не менее она произвела очень недостаточный обвал и почти не сделала никакого уширения.
Вечером наш батальон перевели на левый фланг и расположили его в 3-й параллели. Ночь прошла спокойно, но мало кто спал – все думали о предстоявшем штурме, о том, придется ли кому остаться в живых. Мы отлично сознавали важность возложенной на нас задачи: ведь батальону первому придется идти на штурм, проложить, так сказать, дорогу другим, но зато самим, наверное, сильно пострадать.
Забрезжил свет и наступило серенькое утро. Солдаты зашевелились, стали приводить себя в порядок, кое-кто, на случай смерти, в коротких словах завещал пожитки товарищу. Все мы были сосредоточенны, но совершенно спокойны. Желанный штурм наступал, а что там дальше будет – об этом мало кто раздумывал. С рассветом началась обычная перестрелка; впрочем, с нашей стороны мало стреляли. Но вот громыхнуло первое орудие, за ним пошли остальные, и бомбардировка открылась. Стрельба была настолько сильна, что в воздухе от разрывающихся снарядов стоял какой-то стон. У нас у всех звенело в ушах. Весь огонь артиллерии направлен был на артиллерийскую брешь с целью возможно больше расширить ее. Несмотря на адский огонь, текинцы, стоя в самой бреши и не обращая внимания на разрывавшиеся около них снаряды, поспешно лопатами забрасывали брешь. “Сейчас начнется штурм, приготовьтесь”, – сказал нам, проходя, какой-то адъютант. Все взоры устремились к Великокняжеской кале, где взрыв должен был послужить сигналом атаки. В 11 часов 20 минут на восточном фасе крепости раздался страшный глухой удар ивту же секунду высоко над крепостью поднялся огромный столб земли. Батальон выскочил из траншеи и двинулся на штурм. Впереди шли 40 охотников из батальона под командой подпоручика Попова, за ним батальон в ротных колоннах. При 16-й роте несли штурмовые лестницы и фашины для забрасывания рва. Не успели мы пройти и сорока шагов, как первым упал прапорщик Усачев – ему пуля пробила ногу; вслед затем получил две тяжелые раны граф Орлов-Денисов; падая, он указал батальону на брешь. Не обращая внимания на постоянно падавших товарищей, апшеронцы упорно шли к стене, и, наконец, с криком “ура!” бросились на брешь. Взбираться на насыпь было очень трудно, ибо она была очень крута и все время осыпалась: солдаты то и дело скатывались назад и опять упрямо лезли вперед. В числе первых взобрался на брешь подпоручик Попов, но тотчас же сбежал вниз, держась за голову: он был ранен. Рядом со мной падает убитый наповал фельдфебель Острелин: пуля попала ему прямо в лоб. Солдаты нашего батальона на несколько минут унизали гребень бруствера и схватились с текинцами врукопашную. Дрались чем попало: штыками, пиками, шашками, бросали друг в друга кусками глины. Во время рукопашной схватки какой-то текинец ранил в грудь пикой прапорщика Кашерининова. Но вот сзади нас крикнули “ура” – то шел в атаку 3-й батальон апшеронцев. Этот крик заставил солдат нашего батальона вскочить, и все как один человек ринулись вниз, в крепость. Первое, что представилось нам в крепости, это стоявшая у самой стены огромная кибитка, из которой текинцы производили непрерывную пальбу. Сейчас же бросились к ней, и началось расстреливание кибитки. Через минуту она была полна только трупами. Так вот она, эта крепость, подумал я. Внутри, насколько хватал глаз, стояли кучками и отдельно кибитки; вся внутренность крепости была изрыта ямами и канавами. Из каждой кибитки раздавались выстрелы. Вправо от нас по стенам и вдоль восточной стены шел ожесточенный бой колонны Куропаткина с текинцами. Наш 3-й батальон также ворвался в крепость; рядом со мной стоял раненный в руку подпоручик Дегтярев. Скобелев был уже на стене, и около него развевалось знамя 3-го батальона. “Где ваш командир батальона?”, – спросил я Дегтярева. “Кажется, он убит, или, во всяком случае, тяжело ранен”, – ответил он мне. Приняв еще на стене крепости, по приказанию нашего нового командира батальона майора Хана Нахичеванского, команду охотников, я продвинулся с ней немного вперед. Никто из нас не знал, идти ли дальше или остановиться, так как, согласно диспозиции штурма, войска уже выполнили свою задачу. Лично мое недоумение разрешил полковник Куропаткин (его колонна уже вошла в связь с нашей), приказав мне присоединиться к его колонне и двигаться внутрь крепости.