В то мартовское утро Никитин с 6 до 8 часов провел за расчетами и беспощадным курением, но до конца проверить реальность полюсных конструкций (так конструктор назвал их) он не успел. Ждало заседание технического совета. Николаю Васильевичу так и не удалось уйти из Моспроекта. Для того чтобы удержать конструктора здесь, специально для него была изобретена должность главного конструктора, и теперь ни одно большое совещание в Комитете по строительству не обходилось без него.
Сидя за длинным столом в Госстрое, он рисовал круглые и эллиптические купола, краем уха прислушиваясь к словам выступающего. Но когда во всю высоту стены от пола до потолка был растянут подрамник, Никитин отодвинул свои зарисовки и заинтересованно, склонив голову набок, стал изучать диковинную конструкцию, изображенную в полный рост. Это был эскиз стальной башни, напоминающей мачту линии электропередачи с далеко вынесенными горизонтальными консолями. К этим консолям крепились канаты, призванные удерживать стальную махину в вертикальном положении. Никитина сразу же одолело сомнение: а крепче ли будет стоять на ногах человек, если он упрет руки в бока? Как ни странно, но именно эта конструкция была признана лучшей на конкурсе проектов пятисотметровой телерадиобашни, которую заказало строителям Министерство связи СССР. Докладчик напористо убеждал комиссию принять этот вариант металлической башни и, не откладывая, приступить к ее возведению.
Председательствующий предложил задавать вопросы, зал сразу зашумел, забеспокоился. С первых же минут обсуждения стало ясно, что специалисты взволнованы от одной мысли, что над Москвой растопырит свои железные руки этот бездушный Голиаф. Насколько легка тканая креатура Шуховской башни на Шаболовке, настолько пугающе грозно глядела с подрамника эта стальная махина.
Приобретенная за долгие годы этика деловых отношений с коллегами трансформировалась у Никитина в привычку искать во всяком изобретении новое слово, новый шаг. Николай Васильевич неторопливо изучал конструкцию, пытаясь разобрать принципы стыковки стальных узлов, чтобы хоть как-то оправдать непривычную для башни конфигурацию. Но вместе с тем, как это ни парадоксально, ощущение вторичности проекта было неодолимо. Казалось, авторы изо всех сил старались отойти от Эйфелевой башни и так увлеклись этой задачей, что почти сумели создать Эйфелеву башню наоборот. Башня распадалась на опорные пояса, которые не облегчали, а нарочито утяжеляли ее.
Никитин знал о существовании высотных телескопических мачт, которые создавали американские конструкторы, но эти мачты требовали огромных площадей для расчалок и были бесконечно далеки от всякой эстетики. Поэтому возводились они за городской чертой подальше от человеческих глаз.
Башня Общесоюзного телецентра, проткнув небо Москвы, станет невольным организатором всей настоящей и будущей архитектуры. Когда эта мысль пришла Никитину в голову, он уже не мог не включиться в разговор, происходящий вокруг него.
— А каковы ваши соображения, Николай Васильевич? — спросил председательствующий, словно угадав его желание говорить. Голоса стихли, взоры обратились к Никитину, ведь коллеги «держали» его за упорного сторонника новых форм и новых конструктивных решений.
— Неужели вам не ясно, дорогие товарищи, что башня должна быть из бетона, монолитная, предварительно напряженная. Нашей Белокаменной взять такую конструкцию на свой ордер, — он кивнул на подрамник, — по-моему, не к лицу. Я бы предложил для Москвы пятисотметровую ажурную конструкцию из деревянных деталей, но она ведь сгорит от первого же попадания грозового разряда. Я думаю, что бетонная башня украсит Москву.
В воздухе повисло больше вопросов, чем было минутой раньше. Еще ни один здравомыслящий человек не осмеливался забросить бетон в заоблачную высоту. Даже Никитину со всем его новаторским авторитетом коллективный разум отказывался верить. Специалисты по строительству высотных сооружений знали, что первая бетонная башня Энгельгардта в Мюнхене постоянно «лечилась» от трещин, образующихся в ее теле, а ростом она едва превышала половину проектной высоты новой московской башни.
Всем не терпелось либо удивиться до изумления, либо разгромить дерзкие помыслы «возмутителя спокойствия».
— Бетонная башня в 500 метров? — усомнился председательствующий.
— Но ведь ниже она не годится!.. — был ответ.
— А вы возьметесь за проект?
Отвечая вопросами на вопросы, Никитин снова спросил:
— Подумать можно?
— Думайте, но не больше недели. Товарищи со мной согласны? Дадим Николаю Васильевичу неделю?
— Через неделю я буду очень занят. Так что либо через три дня, либо позже.
Издавна известно, что время у строителей главный погонщик, многое из того, за что они горячо берутся, им нужно бывает еще «вчера». Никитин не отторгал себя от этого рода-племени, более того, любил причислять себя к строителям и редко жаловался на них, понимая, что за ними в конце концов последнее слово: быть идее воплощенной или не быть. Срок в три дня был без возражений утвержден. Коллеги с сожалением поглядывали на Никитина, памятуя о злом правиле, что инициатива по законам высшей бюрократии всегда наказуема. Однако Николай Васильевич «привык других придерживаться правил».
Подъезжая вечером к дому, он сказал своему шоферу:
— Начинаем пятисотметровую башню для нового телецентра. Вот, брат, какие дела.
Образ цветка, повернутого лепестками вниз, завладел им с самого начала его раздумий о башне. Он пытался стереть этот образ, выгнать его из головы — слишком зыбкой была креатура цветка и никак не вязалась с бетонной плотью, в которую предстояло его облечь. Но образ возвращался, поглощая все его внимание, сковывая фантазию. И тогда конструктор стал разрабатывать этот образ, облекая его в форму всех известных ему цветов. Наконец победил образ белой лилии с крепкими лепестками и прочным стеблем.
Дома за ужином Николай Васильевич был задумчив и как будто удручен. Как ни старался он привести свои мысли в привычный стройный порядок — это никак ему не удавалось. Полюсные конструкции, с помощью которых он собирался «подвешивать купола к небу», тревожили его, как всякое незавершенное дело. А здесь еще и башня… Он чувствовал, что возложил на свои плечи небывалый груз и эту тяжесть надо было нести вместе с другими уже принятыми и узаконенными им для себя делами и планами. Башня уже жила в нем, владела им, властно отодвигала все, чем жил он прежде.
Николай Васильевич внутренне сосредоточился, собрался, примериваясь к новой, небывалой высоте. Ему чужда была боязнь сложной работы. Чем сложнее и рискованнее предстояло дело, тем собраннее и строже работала его мысль, чтобы дерзкие идеи обрели в материале надежность и долговечность.
С каждым часом он все тверже убеждался, что башня — это его непосредственное дело, естественный этап продвижения по лестнице возрастающих высот. Чем больше он думал о башне, тем яснее открывалось ему, что поднять ее будет ох как не просто, и нет надежды справиться с ней походя, между делом.
Силуэты башни, которые он мысленно рисовал в своем воображении, рушились один за другим, и лишь первозданный аналог перевернутого цветка не отпускал его и настойчиво просился на бумагу.
Первый вариант телебашни, что Н. Никитину не удалось отстоять
У Николая Васильевича давно уже не было необходимости для ночных бдений, когда он брался за любую конструкторскую работу. Другие цели вели его теперь: где-то в глубинах сознания шевелилась робкая счастливая мысль, что судьба наконец подарила ему главное в его жизни дело.
В тот же вечер он углубился в расчеты и не слышал, как погрузился в сон весь дом, как часы начали отсчитывать ночное время. Башня оживала в своих контурах, будила отправные идеи, которые тут же обрастали вереницами формул и цифр.
Среди ночи выяснилось, что три четверти тяжести башни должны приходиться на основание, и лишь одна четверть веса остается на сужающуюся кверху бетонную иглу. Задача осложнялась еще и тем, что ствол башни не должен раскачиваться под давлением ветра более чем на метр, потому что в противном случае антенна будет рассеивать свои волны и телеэкраны не дадут устойчивого изображения.
Основанию требовалось придать мощь и крепость монолита, а стеблю башни надлежало быть не просто гибким, а внутренне упругим и стойким. С конструктивной точки зрения железобетонному телу башни предстояло дать высокий запас прочности, наделить бетон новыми пределами силы. И тогда родилась ключевая идея всей будущей конструкции, счастливая идея, которая дала башне право на жизнь. Суть ее состояла в том, чтобы натянуть внутри ствола башни стальные канаты и стянуть ими шлем основания и вырастающий из него стебель. Таким был путь к новым пределам прочности.
Когда канаты начнут работать, то в самом центре бетонного ствола башни образуется незримая мощная ось, которая превратит башню в неколебимую вертикаль.
Другой его заботой было собственно тело башни. Он понимал, насколько сложными должны быть арматурные хитросплетения, как объемна и изобретательна будет работа над созданием стального скелета, который оденется потом бетонной плотью.
Все дальше торопилась мысль. Николай Васильевич давно вынашивал замысел использовать в бетоне в качестве заполнителя гранитную крошку. Многочисленные опыты показали, что мысль верна, что отвердевший бетон с таким заполнителем год от года будет обретать всевозрастающую прочность, придавая конструкции надежность на века. Но практически осуществить свой замысел у Никитина не было подходящего случая. И вот время пригодной для этого опыта конструкции пришло.
Формулировка идейного ряда башни сопровождалась предварительными расчетами. Весь прежний опыт конструктора проходил фазу обогащения, и в ту ночь Никитин не раз был готов возблагодарить судьбу, которая привела его когда-то на Ай-Петри. Впоследствии Николай Васильевич не раз будет повторять: «Методикой расчета высотных сооружений я овладел только потому, что участвовал в проектировании башни на Ай-Петри».