— Совершенно верно, мой дорогой Барбассон. Как вы могли заметить, с помощью плоской скалы, поворачивающейся на стержне, мы герметически закрыли единственный выход со стороны озера, который можно было бы случайно обнаружить, несмотря на окружающую его со всех сторон густую растительность. Поэтому мы не имеем права открыть тайну нашего убежища этому туземцу. Он может запомнить к нему дорогу и в силу неразвитости своего ума прельститься подарками и обещаниями хитреца Кишнайи, если тот вдруг сумеет выследить нас. А это вполне возможно, ведь мы можем чувствовать себя в полной безопасности, лишь никогда не выходя из пещер и Нухурмурского колодца.
— В пещерах достаточно места, чтобы прожить там до конца наших дней. Разве вы не создали там великолепный сад!
— Верно, в нашем распоряжении почти двадцать тысяч квадратных метров площади. К тому же еще до подавления восстания, когда я узнал, что Хейвлок идет на Дели, и понял, что полный разгром — вопрос какого-то месяца, я сразу подумал о том, что это место может послужить укрытием для Нана-Сахиба и оставшихся верных ему друзей. Уже тогда я поручил храброму охотнику на пантер перевезти туда с помощью Ауджали всякого рода припасы. Мой приказ был выполнен так хорошо, что мы можем жить там в роскоши, ни в чем не нуждаясь, в течение нескольких лет.
Как бы то ни было, рано или поздно нас могут застигнуть либо во время охоты в горах, либо во время рыбной ловли на озере — вы же знаете, что удержать Барнетта от двух этих пагубных страстей невозможно, — поэтому мы не должны ни под каким видом доверять ни одной живой душе тайну нашего убежища.
— Я согласен с вами, Сердар. Но я возвращаюсь к вопросу, который вы сами задали в начале нашей беседы. Что нам делать с этим беднягой?
— У нас есть только один выход, ибо теперь я уверен, что его рана неопасна. Она заживет дня через три-четыре. Нам надо высадить его в том самом месте, где я его ранил. Он сумеет разыскать свое жилище.
Приняв такое решение, Покоритель джунглей пощупал пульс раненого. Он был спокоен, без каких-либо признаков лихорадки. Сердару пришла в голову мысль накормить несчастного, чтобы побыстрее восстановить его силы. На борту были кое-какие запасы еды, и Покорителю джунглей пришлось прибегнуть к той же уловке, что и с питьем, — он сам попробовал пищу, прежде чем предложить ее тота-ведде. Туземец тут же набросился на все, что ему дали, и стал поглощать пищу с такой жадностью, издавая при этом звуки, выражавшие столь явное удовольствие, что Барбассон не удержался и сказал:
— Черт побери, мы сделали доброе дело! По-моему, бедняга просто умирал с голоду!
Шлюпка пристала к берегу, и наши друзья знаком приказали тота-ведде спуститься на землю. Но несчастный, казалось, не понимал их. Тогда без лишних церемоний они взяли его и положили на траву, не теряя времени на лишние объяснения. Решив, что теперь они от него избавились, Сердар и Барбассон быстро отчалили от берега. Они не проплыли и десяти метров, как услышали шум тела, плюхнувшегося в воду, и инстинктивно обернулись. Каково же было их изумление, когда над водой они увидели голову тота-ведды, который плыл на большой скорости, стараясь догнать их.
Ночь внезапно сменила день, этот переход в тропиках совершается особенно быстро, так как здесь сумерки длятся всего несколько минут. Поэтому, несмотря на то, что разделявшее их расстояние было невелико, обоим французам туземец казался маленькой черной точкой.
— Надо прибавить скорость! — приказал Сердар. — Он потеряет нас из виду и вынужден будет вернуться на землю.
Барбассон подключил к аккумулятору дополнительную батарею, и шлюпка полетела по спокойной глади озера. Но в ту же минуту жалобные крики донеслись до Сердара.
— У него может открыться рана, в воде кровотечение бывает еще сильнее, бедняга потеряет силы и утонет, — сказал Сердар, словно размышляя вслух.
Потом, движимый чувством острой жалости, произнес:
— Я не могу допустить, чтобы этот человек так вот умер.
Крики возобновились с удвоенной силой, жалобный, ясный голос напоминал плач ребенка.
Сердар все еще колебался. Ставки в игре были столь велики, что он не имел права рисковать ради спасения жизни несчастного дикаря. Вдруг у него мелькнула мысль, положившая конец его колебаниям.
— Ладно, — сказал он себе, — всегда можно попробовать. Прежде спасем его, а там будет видно.
И он склонился над люком.
— Задний ход, Барбассон! — крикнул он своему спутнику. — Я не хочу, чтобы у меня на совести была смерть этого бедного дурака.
Провансалец, служивший на флоте, приучился там к строгой дисциплине, благодаря которой наши моряки — среди первых в мире. Он подчинялся беспрекословно и обсуждал приказы только потом, если у него возникали какие-то возражения.
Шлюпка легко вздрогнула, в ней словно совершалась борьба между запасом набранной скорости и толчком в противоположном направлении, а затем на всем ходу понеслась к берегу. Ориентируясь на крики, Сердар понял, что они находятся рядом с туземцем.
— Тормозите, Барбассон, тормозите! — сказал он другу.
И лодка, сбросив скорость, медленно заскользила по волнам.
Крики смолкли. Ночь была так глубока, что вокруг ничего не было видно.
— Силы его иссякли, — с неподдельным огорчением сказал Сердар. — Бедняга! Мы сделали что могли.
Едва он произнес эти слова, как они ощутили легкий толчок, и черная масса, внезапно вынырнув из воды, упала на палубу. Это был тота-ведда, он просто замолчал, видя, что к нему спешат на помощь.
Несмотря на свою рану, он мог бы провести в воде всю ночь. То, что люди его племени потеряли в своем умственном развитии, они восполнили за счет физических качеств. Привыкнув жить в чаще леса и двигаться в полной темноте, они видят ночью почти так же хорошо, как и днем, и совершенно не знают усталости. Они в состоянии обогнать самых быстрых животных, известно, что они переплывают морские проливы в пятнадцать — двадцать лье и могут плыть в течение двух дней, чтобы добраться до островов, где находят убежище.
Как только тота-ведда очутился на шлюпке, он бросился ниц перед Сердаром и, осторожно поднимая то одну, то другую его ногу, ставил их себе на грудь в знак уважения и покорности, потом, ударив себя в грудь, несколько раз произнес гортанно одно слово: ури! ури!
В это время луна, выйдя из-за деревьев, венчавших вершины гор, внезапно пролила на гладь озера потоки серебристого света. В Индии эта ночная звезда светит так ярко, что туземцы на своем образном языке называют период, когда спутник нашей Земли сияет во всю силу, днями луны.
— Ури! Ури! — продолжал тота-ведда, вновь распластавшись перед Сердаром.
— Что это за чертовщина? — спросил Барбассон, который, остановив шлюпку, вышел на палубу.
— На тамильском языке, на котором говорят в этой местности, «ури» значит «собака», — ответил Сердар. — Нет ничего удивительного в том, что он запомнил это слово и пытается дать нам понять, что будет предан нам, как собака. А может быть, это просто его имя, и он хочет, чтобы мы знали, как его зовут. Ведь он провел в этих горах свое детство и прекрасно говорит на местном наречии. Нам, однако, пора возвращаться, в Нухурмуре, должно быть, беспокоятся, ведь нам еще никогда не случалось…
Его прервал печальный и пронзительный звук тростникового рога, нарушивший ночную тишину. Легкий ветерок, поднимающийся в долинах каждый вечер после захода солнца, промчался над водой и донес жалобные ноты до наших друзей.
— Рама зовет нас, — сказал Сердар. — В путь, Барбассон, и быстрее! Нам довольно двадцати минут, чтобы преодолеть шесть миль, отделяющих нас от друзей.
— А тота-ведда? — спросил провансалец.
— Я займусь им.
— All right! — как говорит Барнетт, — ответил моряк.
И шлюпка снова помчалась по волнам. Туземец уснул, съежившись в уголке. Через полчаса стал виден противоположный берег озера. Сердар не смог ответить на сигнал, посланный из Нухурмура, так как ветер был встречный, теперь же, взяв в маленькой каюте, находившейся на корме, буйволиный рог, он извлек три звучные низкие ноты, которые эхо в долине повторило на разные лады.
— Теперь, когда мы предупредили наших друзей, — сказал он Барбассону, — остановите на минуту шлюпку и помогите мне. Нужно принять кое-какие меры предосторожности, чтобы туземец никогда не смог открыть тайну нашего убежища.
— Я не любопытен, — сказал моряк, поднимаясь на палубу, — это семейная черта, но клянусь бородой покойных, здравствующих и будущих Барбассонов, если, конечно, эта славная ветвь не угаснет вместе со мной, мне хочется посмотреть, как вы поступите, чтобы скрыть вход в подземелье, от этого комка сажи.
Несмотря на всю свою озабоченность, Сердар не удержался от смеха, услышав шутку, которой неистребимый марсельский акцент Барбассона придал особую сочность.
— Очень просто, — ответил он. — Я применю тот же метод, что и с едой. Он с детской покорностью повторяет все то, что делаем мы. Поэтому, Барбассон, одолжите мне вашу голову.
— Вы обещаете мне вернуть ее?
— В целости и сохранности.
— Ну так вот она! Это самая большая моя ценность, хотя папаша Барбассон всегда уверял, что господь Бог забыл положить в нее мозги.
— Я сделаю вид, что завязываю вам глаза, и я уверен, что тота без малейшего ропота позволит сделать с собой то же самое.
— Ни за что бы до этого не додумался. А между тем, как и все гениальное, ваша идея проста, Сердар. Впрочем, я всегда говорил, что в одном вашем мизинце больше ума, чем в нас всех, вместе взятых.
Улыбаясь болтливости спутника, Покоритель джунглей приступил к выполнению своего плана, который удался как нельзя лучше. Он разбудил тоту, который с любопытством наблюдал за тем, как Барбассону завязывают глаза, а затем с покорностью ребенка позволил, чтобы с ним проделали то же самое.
Шлюпка пристала к берегу, ее встречали Рама-Модели и юный Сами, которые с тревогой ждали возвращения Сердара и Барбассона.
Рама уже собирался поделиться с другом своим беспокойством, но слова застыли у него на губах, когда он увидел третье, неизвестное ему лицо. Удивление его было так велико, что он не успел понять, к какой касте относится спутник Сердара и Барбассона.