Загородный дом губернаторов, где они живут в течение всего жаркого времени года, с мая по октябрь, отличается небывалым комфортом, о котором можно только мечтать, и самые роскошные дома Европы дают о нем весьма слабое представление. Особняк состоит из главного здания, где находятся гостиные, залы для празднеств и приемов, рабочий кабинет губернатора, столовые и залы совета, где губернатор собирает чиновников, заведующих различными службами. Особняк имеет, кроме того, два крыла, где располагались частные апартаменты: в левом — леди Браун, в правом — сэра Уильяма. Дети и слуги-европейцы жили в соседнем флигеле.
Вдоль всего второго этажа тянулась просторная веранда, соединявшая все комнаты между собой и позволявшая тем самым не заходить внутрь дворца. Комнаты, отведенные сэром Уильямом Барбассону, находились, как он сказал, рядом с его собственными. Они обычно пустовали, за исключением тех редких случаев, когда губернатор Цейлона принимал своих коллег из Мадраса и Бомбея или вице-короля Калькутты.
Ошибка сэра Уильяма Брауна относительно истинного положения Барбассона в обществе была не столь невероятна, как кажется с первого взгляда, ибо богатство и красота яхты стоимостью в несколько миллионов предполагали состояние и ранг, соответствующие этому королевскому капризу.
За исключением адъютанта губернатора, его друга и наперсника, в эту часть дворца не допускались посторонние. Кроме апартаментов здесь находились курительная комната, ванная, библиотека, маленькая гостиная, бильярдная, кабинет губернатора — это был комфортабельный и уютный home настоящего джентльмена, где бывали только его жена, дети и самые близкие друзья.
В Индии климат требует того, чтобы помещения постоянно проветривались, двери комнат в домах никогда не закрываются, их заменяют обычные портьеры, к тому же прихваченные с боков. Поэтому прислугу обычно удаляют, и она является на зов только по электрическому звонку, соединенному с табло, на котором видно, из какой комнаты звонят и какой требуется слуга.
Барбассон, едва поднявшись на второй этаж, воспользовался этими обычаями и, зная, что не встретит никого из слуг, отправился на разведку, пытаясь разобраться в расположении комнат и определить, как попасть в спальню губернатора. Он все же опасался быть застигнутым сэром Уильямом и почти не обратил внимания на неслыханную роскошь обстановки.
Друзей своих он нашел на веранде, по туземному обычаю они сидели на корточках у дверей его комнат, рядом с ними стояла знаменитая клетка, предназначенная для пантер. Но тот, кто случайно открыл бы ее, поразился бы тому, что она пуста. Внизу на циновках спали четыре матроса из свиты дона Васко Барбассонто… По крайней мере они получили приказ спать.
Разыскания свои Барбассон совершал в одиночку, если бы их застали вместе, последствия были бы непредсказуемы. Эта предосторожность не была излишней, ибо едва провансалец вернулся, как показался губернатор в сопровождении двух слуг, которые шли впереди и несли факел.
— Ну, — спросил сэр Уильям, — как поживают ваши новые постояльцы?
— С благоразумием, достойным похвалы, мой дорогой губернатор, — ответил Барбассон с присущей ему уверенностью. — Вы хотите взглянуть на них?
— Не стоит беспокоить их, мой дорогой герцог.
И приподняв руку в знак приветствия, он прошел к себе.
Было слышно, как он говорил слугам, отсылая их:
— Скажите господину О’Келли, — это был его любимый адъютант, — пусть он следит за тем, чтобы на плечи миледи не пала вся тяжесть по приему гостей, передайте, что я прошу его остаться до конца бала.
Таким образом губернатор сам устранил последние препятствия, которые могли бы помешать его похищению. Слуги незаметно удалились, и Барбассон остался с друзьями наедине.
Было около двух часов. Стояла дивная ночь, какие бывают только в тропиках. Луна нежно серебрила верхушки деревьев, уступами располагавшихся на отрогах гор, окружавших долину и то тут, то там перерезанных обширными полосами глубокой черной тени. Тишину нарушали только далекие звуки оркестра, сливаясь с журчанием и говором ручьев, чьи прозрачные воды каскадами стекали по гранитным скалам. Ветерок, напоенный ароматами коричных и гвоздичных деревьев, запахами трав, освежал раскаленную за день атмосферу. Все спало вокруг — туземцы в своих сплетенных из веток хижинах, уставшие птицы в листве, насытившиеся хищники забирались в прохладу своих логовищ. Только молодые пары, опьяненные звуками вальса, без устали кружили по залам особняка, тогда как слуги в ожидании хозяев спали, завернувшись в свои одежды, усеивая белыми пятнами лужайки и соседние рощи.
Но четверо мужчин в тени веранды бодрствовали. Они были готовы по сигналу одного из них осуществить самый дерзкий, самый невероятный, самый удивительный план — похитить из собственного дворца, в самый разгар бала, несмотря на множество гостей, бесчисленных слуг, стражу, часовых, офицеров, в присутствии многолюдной толпы любопытных, собравшихся у ворот, первого сановника страны, сэра Уильяма Брауна, губернатора Цейлона. Сердца их отчаянно бились, но больше всех волновался Сердар.
Сэр Уильям Браун давно спал крепким сном. Барбассон неоднократно подкрадывался к его двери и всякий раз, возвращаясь, сообщал, что до него доносится мерное дыхание губернатора. Готовясь совершить поступок, который был справедливым возмездием за двадцать лет страданий и нравственных мучений, Сердар все еще колебался.
Он боялся не провала, а удачи. Эта благородная, словно высеченная из античного мрамора душа не сомневалась в законности своих действий, нет! Но Сердар говорил себе: «Этот человек погубил меня, он отнял у меня то, что дороже жизни, — честь. Общество, к которому я принадлежал, армия, мундир которой носил, отвергли меня. Но с тех пор прошло двадцать лет. Сегодня он генерал, член Палаты лордов, занимает одну из самых высоких должностей в стране… И если бы дело было только в нем, моя ненависть лишь возросла бы, ведь и я мог добиться того же у себя на родине. Но он женат, небо даровало ему пять дочерей, и, как я успел заметить, у них есть все, чтобы стать гордостью отца и наполнить его сердце любовью. Я видел их, когда мы ждали у входа, с ласковыми словами утешения они раздавали милостыню…» И Сердар спрашивал себя, имеет ли он право разбить пять юных жизней, погрузить невинных в бездну отчаяния, ранить сердце супруги и матери. Бог повелел нам прощать, к тому же даже для самых гнусных злодеяний существует срок давности. Не великодушнее ли было бы простить?
Пока он размышлял так, время летело. Барбассон начал терять терпение, Сердар же не осмеливался поделиться своими мыслями с друзьями. Он знал, что они ему ответят: а его отец, умерший в отчаянии, мать, последовавшая за ним в могилу, ее сломило горе, а родные, на которых его бесчестье бросило тень?.. И, наконец, его сестра, его Диана, которая ехала сюда…
— В самом-то деле! — взорвался наконец Барбассон, в очередной раз вернувшись от двери спальни губернатора. — Долго мы будем еще копаться? Вы что, хотите дождаться восхода солнца, чтобы всех нас сцапали? Сердар, если вы снова забиваете себе голову всякой сентиментальщиной, то я отправляюсь спать и остаюсь Васко Барбассонто, а вы выпутывайтесь как знаете.
— Вперед, не надо колебаться! — шепнул Сердару на ухо Рама. — Подумайте о вашей сестре, о племянниках, о нас, которых вы вовлекли в это дело.
Отступать было поздно. Отогнав усилием воли осаждавшие его сомнения, отрезая себе все пути к отступлению, Сердар бросил друзьям:
— Вперед!
— В добрый час! — сказал провансалец. — Следуйте за мной, у меня есть все необходимое — кляп, веревки, платок. Теперь, черт побери, самое главное — не колебаться.
Все четверо медленно, словно призраки, скользя по веранде, двинулись вперед и больше не произнесли ни слова.
Роли были распределены следующим образом: двое и Нариндра, обладавший геркулесовой силой, должны были держать губернатора за руки и за ноги, а Барбассону надо было засунуть ему в рот кляп и набросить на голову платок, чтобы тот не узнал своих похитителей.
В Индии принято ложиться спать в легких шелковых шароварах и такой же куртке, поскольку двери всегда оставляют открытыми настежь. Этот обычай облегчал им задачу.
Заговорщики быстро дошли до спальни, стараясь не шуметь. Барбассон, приподняв портьеру, сделал друзьям знак, означавший: он здесь. Они остановились. При свете ламп, горящих в Индии всю ночь, чтобы отпугивать змей, они могли видеть друг друга, все четверо были бледны, словно мел. Барбассон заглянул в комнату.
— Он спит! — едва слышно произнес он.
Отступать было поздно, надо было действовать быстро: сэр Уильям мог проснуться в любой момент и нажать кнопку электрического звонка, которая была у него под рукой.
Они вошли и разом набросились на несчастного. Он не успел проснуться, как во рту у него был кляп, на голове платок, а руки и ноги в мгновение ока стянуты с такой силой, что он и пошевелиться не мог. Нариндра подхватил сэра Уильяма как перышко и отнес его на веранду. Там его заперли в клетку для пантер, куда предварительно постелили матрас.
— Возьмите его одежду, чтобы завтра ему было во что одеться, — посоветовал Барбассон Раме в тот момент, когда маратх уносил губернатора. После того как сэра Уильяма связали по рукам и ногам, Сердар больше не дотронулся до него. Легкое «гм!» предупредило матросов, спавших в саду, что пора готовиться к отъезду. Четверо малабарцев вскочили как один и исчезли.
Именно теперь требовалось изрядное хладнокровие, чтобы пройти через особняк спокойно, не спеша, не возбуждая ни малейшего подозрения. Рама и Нариндра подняли клетку, словно носилки, и понесли. Сердар шел впереди, замыкал шествие провансалец. Они благополучно прошли по веранде и спустились по лестнице, это была наименее опасная часть пути. К счастью, пленник не двигался. Хотя он и был надежно связан, ничто не мешало ему изо всех сил ударять локтями и ногами по стенкам клетки. Оставив ему возможность передвигаться, наши друзья поступили крайне опрометчиво. Когда они оказались перед парадной гостиной, миновать которую было нельзя, изнутри клетки послышались сильные удары, и она стала так раскачиваться, что застигнутые врасплох Рама и Нариндра едва удерживали ее в равновесии. Их сразу же окружили гуляющие, которых в этот момент было очень много, ибо танцоры отдыхали и дышали свежим воздухом в перерыве между двумя кадрилями.