эмоции слишком сильны. Но все поняли, что на сей раз это были слезы радости.
— Мой дорогой Анандраен, — сказал Покоритель джунглей, беря его за руки, — само небо внушило тебе мысль послать нам такого союзника.
— Черт побери! — с легкой ревностью воскликнул Барбассон. — Говорил же я вам, что эти поганые туги не ушли из развалин.
В этот момент вбежал запыхавшийся Сами.
— Хозяин, — сказал он Сердару, — я взобрался на самую верхушку баобаба и слышал их разговор. Англичанин сказал тугу: «Настоящая чертова дыра эта долина! Но ничего, мы удлиним лестницы». И он объяснил, что вместе с ним спустятся человек сто, а остальные расположатся со стороны озера, чтобы следить за входом, который им неизвестен.
— Хорошо, Сами, очень хорошо! Договаривай.
— Я не стал слушать дальше, а подумал, что надо срочно все сообщить вам, но если вы хотите, я могу туда вернуться.
— Не надо, дитя мое, — ответил Сердар, — нам уже достаточно известно. А теперь, господа, за оружие и постараемся не упустить их. Мы будем подстерегать их в пальмовом лесочке, он находится как раз у спуска в долину, и если только они не вынудят нас к более суровому обращению, мы доставим их в Нухурмур живыми и невредимыми. Надо, чтобы они смогли защищаться в тот день, когда им придется предстать перед нашим судом, который будет судить их по законам военного времени.
Сердар произнес эти слова с необычной для него, странной улыбкой. В его глазах, обычно таких добрых, появился стальной блеск, а на лицо легла печать ненависти и жестокости, не виданных прежде.
Когда маленький отряд покинул пещеры, направляясь к месту засады, Сердар заметил, что Рудра безоружен, и спросил, не забыл ли тот свой карабин.
— У меня его нет, — со вздохом ответил индус, — оружие белых стоит слишком дорого для нас, бедных туземцев.
— Сердар, позвольте мне подарить ему вот этот карабин, — сказал Барбассон, показывая индусу один из великолепных образчиков автоматического оружия, недавно изобретенного американцем Кольтом. — Он мой, и я прошу Рудру принять его в память о тех неоценимых услугах, которые он нам оказал.
— Это замечательно, Барбассон, но вы…
— Я оставляю себе карабин бедняги Барнетта, он мне будет напоминать о прекрасном друге, которого я потерял.
Получив столь бесценный для него подарок, индус принялся прыгать от радости, словно дитя. Никогда он и мечтать не смел о подобном оружии.
Друзьям недолго пришлось сидеть в засаде. Они расположились по трое с каждой стороны дороги, на расстоянии четырех метров друг от друга, так, чтобы полностью окружить Максвелла и обоих тугов и держать их под прицелом. Едва они успели занять места, как сверху до них донеслись голоса. Это Максвелл, спускаясь, излагал спутникам план на завтрашний день.
— Внимание! — сказал шепотом Сердар. И все исчезли за пальмами. Когда Максвелл и оба туга оказались в середине группы, вдруг по команде Барбассона все шесть карабинов опустились, образуя железный круг, готовый изрыгнуть огонь. И тут же на тропинку выступил Барбассон. Максвелл и его спутники остановились пораженные, настолько неожиданным оказалось для них нападение.
— Добрый день, джентльмены! — сказал провансалец, обращаясь к офицеру. — Рад видеть вас в моем государстве. Не надо пятиться… Вот так… Стойте на месте. Видите ли, эти жестяные трубочки, похожие на… органные, могут нечаянно выстрелить, и мне будет жаль вас.
Презренный Максвелл, который был столь же труслив, как и жесток, дрожал всем телом, словно лист на ветру, и был бледен, как летнее лондонское, солнце.
— Что, значит эта шутка? — пролепетал жалкий трус.
— Шутка, господин Максвелл? Как плохо вы знаете мой характер! Спросите-ка у джентльменов, которые дышат свежим воздухом там, за пальмами, шучу ли я когда-нибудь.
Услышав, что его назвали по имени, убийца принялся дрожать еще сильнее. Он почувствовал, что эта ловушка подстроена ради него, и понял, что погиб.
— Ну-ка, посмотрите мне в лицо, мой славный лорд, — продолжал Барбассон, — у меня оба глаза на месте? Ну же, отвечайте, милорд, не то я рассержусь.
Несчастный, ничего не понимая, клацая зубами от страха, ответил полузадушенным «да!».
— Замечательно! — торжествующе воскликнул Барбассон. — Вы видите, что я никогда не шучу, ибо всякий раз, как это со мной случается, я теряю глаз. — И с грубоватой простотой добавил: — Уже давно, дорогой друг, я горю желанием познакомиться с вами и поддержать это милое знакомство. Я слежу за вашими поступками и действиями. Когда вы уничтожили всех обитателей Чинсуры, я сказал себе: «Смотри-ка, он молодцом, мой маленький Максвелл. Поставьте перед ним две-три тысячи мужчин, женщин и детей, вы не успеете и рта раскрыть, как уж никого нет…» Когда мне рассказали о вашем подвиге в Лакхнау — двести женщин, утопленных в пруду вместе с детьми, — я воскликнул: «Ах, черт побери, что за славный малый этот Максвелл! Нашлись бы такие, кто, пожалуй, пожалел бы детей, а он — никогда! Не дай Бог, вырастут, в воду малышню!» Наконец, когда присутствующий здесь мой друг Рама-Модели — вон тот высокий, слева, посмотри на него хорошенько, вы потом поближе познакомитесь, — так вот когда он сообщил мне, что ты расстрелял его отца вместе с пятью-шестью сотнями других стариков, а также женщин и детей, я подумал: «Да я никогда не познакомлюсь с душкой Максвеллом! С милашкой Максвеллом! С дорогушей Максвеллом! Нет, Барбассон, ты непременно должен с ним познакомиться». Барбассон — это мое имя, Барбассон Мариус, законный и единственный сын Филибера-Петрюса Барбассона, родился в Марселе… Ну уж это, мой добрый Максвелл…
— Ради бога, короче, Барбассон, — сказал ему Сердар, — вы же видите, что этот трусливый мерзавец сейчас упадет в обморок, и нам придется его нести.
— Раз вы настаиваете, Сердар, так и быть, прекращаю. Но только для того, чтобы сделать вам приятное, — ответил провансалец. — Если б вы знали, какое удовольствие я испытываю, видя, что этот гнусный негодяй дрожит, как заяц… Так вот, Максвелл, миленький, стремясь познакомиться с тобой и надеясь на случайную встречу, я уговорил нескольких друзей сопровождать меня, чтобы вместе с ними просить тебя принять приглашение и посетить владения Мариуса Барбассона, повелителя Нухурмура и окрестных мест. Думаю, этот визит будет для тебя истинным наслаждением.
— Чего вы хотите от меня? — заикаясь, выговорил Максвелл, совершенно уничтоженный.
— Предложить тебе на несколько минут мое гостеприимство… О, это будет ненадолго, — сказал Барбассон с жестокой усмешкой. — Ты только рассчитаешься с Рамой и со мной как единственным наследником моего друга Барнетта, у него к тебе небольшой должок после того, как ты его ограбил и выгнал из его дворца в Ауде. Но это сущая безделица, кое-кого я пропущу вперед, у них дела поважней. Расположен ли ты дать мне руку? Пошли, мой славный лорд!
— Так нет же! Я за вами не пойду… По какому праву вы беспокоите английского офицера во время его прогулки? — отважился несчастный, призвав на помощь остатки сил.
— По какому праву, Максвелл, милый мой! По какому праву? Неблагодарный, и ты еще спрашиваешь? Разве ты не видишь, что в моей любви к тебе я не хочу, чтобы тебя пристрелили как собаку за то, что ты продал тугам своего полковника, на место которого ты метил, вместе со всей его семьей?
Тут Максвелл понял, что вилять бесполезно, и дал увести себя, словно быка на бойню.
— Эй, приятель, смелей! — сказал ему Барбассон, передавая англичанина Раме и Нариндре, взявшим его под руки. Затем провансалец указал Сердару на тугов:
— Полагаю, не стоит труда тащить это в Нухурмур, не так ли?
Сердар склонил голову в знак согласия. Два верных подручных Кишнайи, сказал Анандраен, они захватили Диану, Мэри, юного Эдуарда, благородного Лайонеля Кемпбелла… В сердце Сердара больше не было места жалости.
— Не беспокойтесь, мои ягнятки, — сказал им Барбассон, — все в порядке. — И взяв свой револьвер, выстрелил в первого. Второй туг прыжком вскочил на ноги.
— С лету! — крикнул Барбассон.
Раздался выстрел, и туг с раздробленной головой упал рядом с товарищем. Ударом ноги мрачный исполнитель божественного и людского правосудия — оба негодяя давно заслужили подобную кару — столкнул трупы в пропасть. Максвелл при виде такой скорой расправы потерял сознание. Из ручейка, протекавшего неподалеку, Барбассон зачерпнул в шляпу воды и брызнул ею капитану в лицо. Тот быстро пришел в себя.
— Ну, смелее, — сказал ему Барбассон, — это пустяки, немного водички. В пруду Лакхнау ее было куда больше. Не дрожи так, твоя очередь еще не пришла. Офицер Ее Величества заслуживает лучшей участи… К тому же нам надо слегка объясниться, за тобой есть кое-какой должок, о котором ты позабыл. Знаешь поговорку «счет дружбы не портит»? Ты же не захочешь покинуть нас, не рассчитавшись?
Маленький отряд пошел в Нухурмур.
— Итак, что нам с ним делать? — спросил Сердар. — Бесполезно разыгрывать перед этим мерзавцем, этим чудовищем в человеческом обличье комедию правосудия. Есть негодяи, которые находятся не только вне закона, но и вне гуманности. Я отказываюсь судить его. Стоит мне подумать, что это он предупредил Кишнайю о приезде моей сестры в Бомбей, об их поездке в Нухурмур, кровь закипает у меня в жилах, и я считаю, что смерть — слишком легкое наказание для этого изверга.
— Сердар, — ответил Рама-Модели, — однажды, у стен Хардвар-Сикри, две тысячи людей были уничтожены этим негодяем, и, пока он командовал расстрелом, слышны были крики младенцев на груди матерей. После четвертого залпа артиллерийской батареи все крики прекратились, но в первом ряду среди трупов вдруг поднялся старик, который был только ранен, умоляя пощадить его. Он один остался в живых. Среди солдат раздались возгласы: пощадить! пощадить! И этот человек, обернувшись, спросил: «Кто здесь осмеливается говорить о пощаде?» Вместе с ним была собака, дог, и он сказал собаке, показывая на старика: «Пиль! Том, пиль!» И собака прикончила несчастного. Этот старик, — голос Рамы от волнения и гнева зазвучал глухо, — этот старик был мой отец, Сердар. Отдайте мне этого человека!