* * *
Бой на мосту продолжался с неослабевающей яростью. Убитых и раненых было много. Сотни трупов горожане сбросили в Волхов, и они тут же тонули, отягощенные доспехами. А на Торговую сторону народ все прибывал и прибывал. Всю ночь на каменных башнях, созывая народ, горели костры. Через крепостные ворота окольного города, стекаясь к Ярославову дворищу, непрерывным потоком шли жители ближних и дальних посадов. К полудню у моста появились суда новгородских рыбников, промышлявших на озере Ильмене.
Несмотря на хороню вооруженные отряды бронников Борецкого и Арбузьева, многочисленную челядь других бояр, ремесленники и черный люд, сметая все на своем пути, рвались вперед. Вот и рыбники стали помогать восставшим: на своих судах они перевозили народ через Волхов. Боясь удара в спину, боярская конница помчалась к перевозу, еще больше ослабив защиту у моста.
Положение бояр стало безнадежным.
Вдруг разом ударили колокола в Детинце. Под торжественный звон из ворот вышел новгородский владыка в полном облачении. Рядом с ним выступали юрьевский архимандрит и игумен Антониевского монастыря. Евфимий был бледен и едва двигался; лоб его был мокр от обильно выступившего пота, а руки едва держали массивный золотой крест.
За владыкой шло крестным ходом новгородское духовенство с иконами и выносными крестами. Благословляя народ на все стороны, владыка взошел на мост в самую гущу разъяренной толпы.
В народе раздался ропот, из уст в уста переходила весть:
— Владыка на мосту, владыка… попы крестным ходом идут…
— Владыка милостивый…
— Владыка, владыка…
— Остановитесь, миленькие! — раздался чей–то звонкий голос. — Образ святой Софии несут. Остановитесь…
Свалка стала стихать. Вечные мужики при приближении
владыки теснились, освобождая Евфимию место. В какой–то миг его окружила толпа окровавленных, разгоряченных битвой людей.
— Почто пришел, владыка? — грозно спросил здоровенный мужик, опустив на землю огромный двуручный меч. — Мы за правду стоим, за старину. Не мешай нам, уйди!
Детина смахнул ладонью кровь со лба и, низко опустив голову, словно обезумевший бык, двинулся было вперед.
— Бояре супротив своих братьев войско держат, — выступил из толпы Афанасий Сырков. — Сами суд творят. Не мочно нам, владыка, назад поворачивать.
К Евфимию бросились несколько женок, бок о бок сражавшихся со своими мужьями:
— Уйди, владыка, биться будем, от бояр жизни нет!
— Почто бояре наши дома пожгли?
— Голодные мы!
Архимандрит Варлаам, известный в городе своим густым голосом и богатырской силой, протискался вперед и зычно крикнул в толпу:
— Слушайте, мужи новгородские. Владыка велит прекратить побоище. Неугодное богу дело творите. Брат на брата идет, кровь христианскую на нашу святую землю льете.
Стихли колокола в Детинце. Мощный бас Варлаама далеко был слышен в наступившей тишине.
— Выдайте нам боярина Божева! — крикнул кто–то из толпы.
— На судной грамоте всем народом крест целовать! — раздалось с другого конца.
— По русскому обычаю, тысяцкому судом править!
— Не хватать людей без суда!
— Боярина Божева выдать!
— Бо–жева!..
— Боярина Божева!.. — раздались отовсюду голоса. — Выдать Божева!
— Вот вам боярин Божев, Данила Иваныч! — загремел Варлаам. — Казните его по вашему разумению!
Стоявшие около владыки вечники увидели двух здоровенных дружинников и между ними связанного боярина Божева. В лице у него не, было ни кровинки. С пеной у рта он кричал и страшно ругался. Боярин то рвался из рук стражников и бил их ногами, то падал на землю, и его с трудом поднимали.
— Данилу Божева привели, выдали бояре… — пробежал по толпе слух.
— Казнить душегуба!.. — Какая–то женщина бросилась к Божеву.
— Казнить!..
— В Волхов с моста, по обычаю!..
— Утопить в Волхове!
— Тише! — снова загремел Варлаам. — Владыка говорить хочет.
Опять все стихло.
— Я повелел боярам выдать вам Божева, — раздался тихий старческий голос. — Казните его… Я не дам старину рушить, — окреп голос владыки, — не дам боярам беззаконие творить.
Одобрительный гул покрыл его слова. Толпа давала свое согласие,
Глава IX. ПОГОНЯ
На правом берегу реки Амовжи, медленно катящей спокойные воды в Чудское озеро, у самого устья, виднелось большое двухэтажное строение, крытое почерневшим камышом. Подъезжающему с озера или реки путнику бросалось в глаза большое гнездо аистов, нахлобученное бесформенной кучей хвороста на самый верх крыши.
Случившееся с десяток лет назад большое половодье подмыло берег, сваи покосились, и изба заметно легла набок. Несмотря на убогий вид, жилье было обитаемо: дым густыми клубами выходил из дощатой трубы.
Избу окружали старые дуплистые ветлы, зеленый кустарник, высокие стога свежескошенного сена, амбар, хлев. Дальше раскинулись сочные луга, а еще дальше неровной полоской темнел лес. На реке, у развалившейся вконец пристани, стояли две большие рыбачьи лодки, а на берегу сушилась на кольях сеть и валялись рассохшиеся дубовые бочки. Берега вокруг низменные, топкие.
Если смотреть с крыши избы на восток, ничего не увидишь, кроме озерной глади, а на западе, среди лугов, река Амовжа извивалась широкой серебряной лентой. Перед последним крутым поворотом к озеру холодные струи реки разрывали луг на много зеленых островков.
Небо с утра хмурилось тяжелыми тучами. Порывистый северный ветер сердито шелестел зеленой листвой, трепал сухую траву на стогах и, подхватив серые клубы дыма, кружился и метался с ними по крыше.
Собирался дождь. Тонкие путаные нити молний то и дело разрывали потемневшее небо; громыхал гром, раскатываясь по просторам Чудского озера.
Вот упали первые капли дождя — озеро покрылось мелкими пятнышками; растекаясь, они охватили всю поверхность озера и разгладили ветреную рябь. Зашумел потоками проливень, словно где–то порвалось небо. Еще злее трепал крышу ветер, а когда он ворвался в деревянную трубу, в окне корчмы показалось усатое лицо охмелевшего гостя. Не замечая дождя, он по пояс высунулся наружу.
— Проклятье! Кхе–кхе!.. Кхе! — ругался и кашлял человек, вытирая слезящиеся от дыма глаза. — Проклятье, дышать нечем. Кхе–кхе!.. Э–э!.. На дворе дождь, — спохватился он, когда капли дождя упали за шиворот. — Кхе–кхе!.. У меня отец, бывало, говаривал: лучше на дождь смотреть, чем на дожде мокнуть. Кхе–кхе!.. Впрочем, ты уже мокр, Якоб, — сказал он сам себе, — тебе дождь нипочем.
Вытирая лицо грязной пятерней, он обернулся:
— Потоп, братцы! Отверзлись хляби небесные… — Он хотел еще что–то сказать, но, махнув рукой, скрылся в окне.
Внутри дома слышались пьяные выкрики, смех. Чей–то сиплый голос приказал:
— Эй, хозяин, пива!
Другой грозно добавил:
— Пошевеливайся, животное!
В корчме старого эста Прийду вот уже неделя как сидят гости. Прийду не рад незваным гостям.
Братья ливонского ордена, поработившие и разорившие родину Прийду, были заклятыми врагами каждого эста. Огнем и мечом рыцари заставляли бесправных язычников принимать христианство. Скрежеща зубами, спасая свою жизнь, эсты крестились, а потом совершали торжественные и сложные обряды открещивания. Даже умерших они выкапывали из могил и снова превращали в язычников. Многочисленными восстаниями и уничтожением своих поработителей отвечали эсты. Новее новые и новые полчища немецких дворян–рыцарей, закованных в тяжелые латы, страшных своей неуязвимостью, обрушивались на богатые земли, опустошая их, сжигая целые поселения, заставляя скрываться в лесах и болотах исконных хозяев.
Под видом борьбы с язычниками воинствующие рыцари залили всю страну кровью. И не было видно конца страданиям и мукам свободолюбивого и гордого народа! Постепенно пашни забрасывались и плодородные земли превращались в болота.
Орденские братья сидели за двумя столами в разных углах корчмы. За одним столом расположились трое в одинаковых длинных кафтанах с круглым вырезом у шеи. Рыцари были пьяны. На столе валялись полуобглоданные кости жареного кабана и корки пшеничного хлеба, обильно политые пивом. Рядом на стене висели шерстяные плащи с красными, словно нарисованными кровью знаками: мечом и крестом. Под каждым плащом поставлен щит с гербом хозяина. На одном щите, красного цвета, была нарисована рыба с золотым кольцом во рту; на другом по зелено–белому полю — большой золотой ключ; третий, синего цвета, был украшен стремительно бегущим серебряным оленем. На каждом щите красовался девиз, но разобрать буквы было невозможно: сквозь маленькое окошко проникало слишком мало света.
В очаге пылали раскаленные угли. На вертеле дожаривались остатки кабанины; капли жира, вспыхивая на углях, отражались на блестящих рыцарских доспехах, расставленных по стенам и углам.
Вот уже неделя, как рыцари, празднуя удачную охоту, горланили песни и без устали стучали о стол оловянными кружками, требуя пива.
На другом столе братья–оруженосцы пили из деревянной чаши таких размеров, что в ней можно было купать ребенка. Громко хохоча и толкая друг друга, они норовили пить из одной посудины все шестеро разом.
— Скоты, скоты! — с презрением повторял старый Прийду, стараясь не глядеть на пьяных братьев–рыцарей.
Снова наполнив кружки и чашу пивом, он поднялся наверх, плотно притворив за собой дверь.
— Не нравится старой собаке принимать таких гостей, как мы! — с трудом говорил один из рыцарей. — Видал, брат Лангем, какая надменная рожа у этого мерзавца?
Говоривший пучил глаза и старался держаться прямо. Ему это не удавалось — он все время валился на бок.
— Ты прав, брат Дирк. Если бы не мы, здесь давно бы собралась полная корчма этих дикарей, и они стали бы жаловаться друг другу, что мы берем большие налоги. Но, брат Дирк, мы ведь знаем хорошее правило: чем чаще стригут овцу, тем у нее быстрее растет шерсть. — И рыцарь, высокий и худой, как высохший сук, захохотал.
— Твой смех, брат Лангем, не к мес