– А вы давно видели его на наших собраниях? – усмехнулся другой. – Он нашел себе компанию получше.
Тут взял слово один из пришедших на собрание стариков. Он всегда говорил высокопарно:
– Все, что вы тут изволите обсуждать, чистая правда. Но я хотел бы кое-что вам разъяснить. То, что происходит на белом свете, имеет смысл. Как у нас говорят? Если что-нибудь стои́т, рядом встанет еще что-то. Вам, разумеется, известно, что такое кровь. Нет в мире ничего подобного крови. Поэтому, когда вы сеете ямс, произрастает ямс, а когда сажаете апельсин, дерево рождает апельсин. Я много повидал в жизни, но никогда не видел бананового дерева, приносящего таро. Почему я это говорю? Молодые люди, те, что собрались здесь, я хочу, чтобы вы выслушали меня, ибо мудрости научаются, слушая стариков. Я понимаю, что, вернись я в Умуофию, на меня не будут смотреть как на старика. Но здесь, в этом Лагосе, для большинства из вас я старик. – Оратор выдержал эффектную паузу. – Молодой человек, о котором мы толкуем, что он такого сделал? Ему сообщили, что у него умерла мать, а он и ухом не повел. Странно и удивительно, но могу вам поведать, что я уже видал подобное. Так поступил и его отец.
Слова вызвали волнение аудитории.
– Это правда! – воскликнул другой старик.
– Я утверждаю, что так же поступил и его отец, – поспешно повторил первый, чтобы у него не перехватили инициативу. – Я не гадаю на кофейной гуще и не прошу вас хранить тайну. Когда отец этого молодого человека – вы все его знаете, это Исаак Оконкво, – так вот, когда Исаак Оконкво услышал о смерти своего отца, он сказал, что тот, кто убивает мачете, должен погибнуть от мачете.
– Это правда, – подтвердил второй старик. – Об этом говорили в Умуофии тогда и потом еще долго. Мне было тогда очень мало лет, но я это слышал.
– Сами видите, – включился президент. – Можно поехать в Англию, стать юристом или доктором, но крови это не изменит. Это как птица, которая взлетает с земли, а затем садится на муравейник. Она все равно на земле.
Оби был потрясен смертью матери. Он сразу все понял, лишь завидев почтальона в костюме цвета хаки и железном шлеме, который подошел к его столу с телеграммой в руке. Когда Оби расписывался в квитанции, рука сильно дрожала, и получилась совсем не его подпись.
– Время, когда получить, – напомнил почтальон.
– А который час?
– Имеешь часы.
Оби посмотрел на часы, так как, по меткому наблюдению почтальона, они у него были.
Все отнеслись к его беде очень тепло. Мистер Грин сказал, что он может взять неделю отпуска. Оби взял два дня. Он сразу поехал домой и заперся у себя в квартире. Какой смысл ехать в Умуофию? Мать все равно похоронят прежде, чем он успеет доехать. Мысль, чтобы заявиться домой, а матери там нет, терзала его. В спальне слезы лились по лицу Оби, как у маленького ребенка.
Они имели поразительный эффект. Он наконец уснул и ни разу не проснулся за ночь. Такого с ним не случалось много лет. Последние несколько месяцев Оби вообще почти не спал. Он проснулся вдруг и понял, что совсем светло. Какое-то время вспоминал, что случилось. Затем с силой навалились вчерашние мысли. В горле встал ком. Оби поднялся с кровати и стоял, глядя на свет, пробивающийся сквозь жалюзи. Сердце мучили стыд и чувство вины. Вчера тело матери опустили в яму и засыпали красной глиной, а он не смог даже одной ночи провести без сна ради нее.
– Кошмар! – произнес Оби.
Мысли обратились к отцу. Бедный, без нее он совсем потеряется. Первый месяц будет еще ничего. Приедут все замужние дочери. Эстер придется смотреть за отцом. Но ведь в конечном счете они уедут. И тогда отец по-настоящему почувствует удар – когда все начнут разъезжаться. Оби думал, правильно ли поступил, что не выехал вчера в Умуофию. А какой смысл? Куда полезнее было послать все деньги, какие мог, на похороны, чем тратить их на бензин, чтобы добраться до дома.
Он умылся и побрился старой бритвой. Потом чуть не сжег себе рот, почистив зубы кремом для бритья, который перепутал с зубной пастой.
Едва вернувшись из банка, Оби снова лег и не вставал до тех пор, пока в три часа не появился Джозеф. Он приехал на такси. Себастьян открыл ему дверь.
– Положи эти бутылки в холодильник, – велел Джозеф бою.
Оби вышел из спальни и увидел бутылки с пивом на пороге. Примерно дюжина.
– Что это, Джозеф? – спросил он.
Тот ответил не сразу, решив сначала помочь Себастьяну убрать их.
– Это мои, – наконец сказал он. – У меня на них виды.
Скоро стали собираться умуофийцы. Некоторые брали такси, но не в одиночку, как Джозеф, а втроем или вчетвером, в складчину. Кто-то приехал на велосипеде. Всего собралось больше двадцати пяти человек.
Президент Прогрессивного союза Умуофии спросил, можно ли в Айкойи петь гимны. Он задал этот вопрос, поскольку Айкойи был европейской резервацией. Оби ответил, что, наверно, не стоит, но был глубоко тронут тем, что, несмотря ни на что, выразить ему соболезнования явилось столько земляков. Джозеф отозвал его в сторонку и прошептал, что принес пиво, чтобы помочь развлечь гостей.
– Спасибо тебе, – сказал Оби, глотая слезы.
– Дай им бутылок восемь, а остальное оставь для тех, кто придет завтра.
Все подходили к Оби и говорили ндо. Некоторым он что-то отвечал, другим просто кивал. Никто попусту не топтался на его горе. Земляки просто велели мужаться и скоро заговорили о житейских делах. Сегодня всех занимала фигура министра землепользования, который, вообще-то, был одним из самых популярных политиков, пока не стал корчить из себя народного героя.
– Во дурак-то, – заметил кто-то по-английски.
– Он похож на маленькую птичку нза, после сытной еды она настолько забылась, что вызвала на бой своего чи, – подхватил кто-то на ибо.
– То, что министр увидел в Ободо, научит его уму-разуму, – заявил третий. – Он поехал туда обратиться с речью к землякам, но все в толпе закрывали носы носовыми платками, потому что его слова воняли.
– Это не там его побили? – спросил Джозеф.
– Нет, побили в Абаме. Он отправился туда с грузовиками, заполненными женщинами – группой поддержки. Но вы же знаете народ в Абаме, там времени даром не теряют. Они хорошенько ему надавали и похватали платки его женщин. Сказали, бить женщин нехорошо, поэтому отняли у них платки.
Группа в дальнем углу вела другой разговор. Неожиданно возникла пауза, и все услышали голос Натаниэля, который рассказывал притчу.
– Черепаха собралась в дальнюю дорогу к далекому клану. Но, отправляясь в путь, велела своим не посылать за ней, если только не случится чего-нибудь нового под солнцем. Когда черепаха уползла, умерла ее мать. Все мучились вопросом, как заставить черепаху вернуться на похороны матери. Если сообщить, что умерла мать, она возразит, что тут нет ничего нового. И черепахе передали, что пальмовое дерево ее отца принесло плод на кончике листа. Услышав это, черепаха сказала, что должна вернуться и увидеть это чудо. Так провалилась ее попытка избежать хлопот, связанных с похоронами матери.
Когда Натаниэль закончил, воцарилось долгое смущенное молчание. Было ясно, что притча предназначалась лишь для нескольких ушей, для тех, кто был рядом. Но рассказчик неожиданно обнаружил, что обращается ко всем находившимся в комнате. А он был не тот человек, чтобы прерывать историю на самом интересном месте.
Оби опять проспал всю ночь и опять проснулся утром с чувством вины. Но оно было уже не таким острым, как вчера. А скоро и вовсе исчезло, оставив странное ощущение покоя. «Непонятная штука смерть, – думал он. – Не прошло и трех дней, как не стало матери, и вот она уже далеко». Когда минувшей ночью Оби пытался представить ее, картинка получалась мутноватой по краям.
– Бедная мама! – произнес он, стараясь голосовыми модуляциями вызвать нужное чувство.
Тщетно. Все перекрывал покой.
Ко времени завтрака у Оби разыгрался острый, просто неприличный аппетит, но он сознательно решил поесть чуть-чуть. Однако в одиннадцать не смог удержаться и отведал немного гарри, замоченного в холодной воде с сахаром. Поднося ко рту ложку за ложкой, поймал себя на том, что напевает танцевальную мелодию.
– Кошмар! – воскликнул Оби.
Затем он вспомнил историю царя Давида, который отказывался от еды, пока был болен его возлюбленный сын, но когда тот умер, омылся и поел. Тоже, наверное, испытывал это своеобразное чувство покоя, превосходящее человеческое разумение.
Когда чувство вины исчезло, Оби ощутил себя прошедшим сквозь огонь металлом. Или, как он записал в дневнике, который вел нерегулярно: «Странно, почему мне кажется, что я заново родившаяся змея, только что сбросившая кожу». Образ бедной матери, которая, не достирав одежду, возвращается с ручья, а рука кровоточит в том месте, где она порезалась его ржавым лезвием, поблек. Точнее, отодвинулся на второй план. Теперь она была для него женщиной, доводившей все до конца.
Отец, хотя и бескомпромиссный в конфликтах между церковью и кланом, не был человеком действия, скорее – человеком мысли. Да, порой он сгоряча принимал поспешные решения, но это случалось редко. В обычной ситуации, сталкиваясь с проблемой, отец взвешивал ее, оценивал, рассматривал со всех сторон, откладывая действие на потом. Тут он неизменно полагался на жену. Отец любил шутить, что все началось в день их свадьбы. И рассказывал историю, как Ханна первая разрезала торт.
Вместе с новыми свадебными традициями миссионеры принесли и свадебный торт. Но он скоро подстроился под местное понимание происходящего. Нож давали и мужу, и жене. Распорядитель считал: «Раз, два, три, начали!» И тот, кто первым разрезал торт, становился старшим супругом. На свадьбе Исаака Оконкво первой торт разрезала жена.
Однако еще больше Оби любил историю про священного козла. Через год после свадьбы отец Оби начал преподавать Закон Божий в местечке под названием Анинта. Одним из величайших богов Анинты был Удо, имевший посвященного ему козла. Этот козел не давал миссии покоя. Он забредал в церковь и гадил там, разорял посевы ямса и маиса самого учителя. Мистер Оконкво не раз жаловался жрецу Удо, но тот (несомненно, старик с юмором) отвечал, что козел Удо волен ходить, где ему угодно, и делать, что пожелает. И если он решил отдохнуть в алтаре Оконкво, возможно, это свидетельствует о том, что оба их бога приятели. На том все и кончилось бы, если бы однажды козел не появился в кухне миссис Оконкво и не съел ямс, приготовленный ею для готовки, и это в