– Тогда пойди к Матефи и попроси у нее.
– Стоит ли каждый раз беспокоиться об орехе кола? Я же все-таки свой, не посторонний.
– Меня не учили считать орех кола пищей для посторонних, – отвечал Эзеулу. – А кроме того, разве не называют у нас в народе глупцом того человека, который обращается с братом хуже, чем с посторонним? Но я-то знаю, чего ты боишься: мне говорили, что у тебя выпали все зубы. – С этими словами он достал из квадратной деревянной чаши кусок мела, имеющий форму головы ящерицы, и подкатил его по полу к Акуэбуе. Тот подобрал мелок и начертил на полу четыре прямые линии. Затем он набелил большой палец у себя на правой ноге и подкатил мелок обратно к Эзеулу, который снова положил его в деревянную посудину.
Вскоре вернулся Нвафо с орехом кола в чаше.
– Покажи орех Акуэбуе, – сказал ему отец.
– Я его осмотрел, – ответил Акуэбуе.
– Тогда разломи его.
– Нет. Пусть вернется царский орех в царские руки.
– Если ты настаиваешь.
– Да, настаиваю.
Эзеулу взял из рук Нвафо чашу и поставил ее перед собой между ног. Потом он положил орех себе в правую руку и произнес молитву. В конце каждого предложения он делал рукой резкое движение вперед, обратив открытую ладонь вверх и придерживая орех большим пальцем.
– Да будут живы Огбуэфи Акуэбуе и вся его родня. И да буду жив я со всей моей родней. Но просто быть живым – этого мало. Пусть будет у нас все, чтобы жить хорошо. Ведь бывает такая скучная, безрадостная жизнь, которая хуже смерти.
– Верно, верно.
– Пожелаем добра и тому, кто вознесся высоко, и тому, кто остался внизу. Но пусть позавидовавший другому подавится собственной завистью.
– Да будет так.
– И да будет всякое благо в стране Игбо и в стране народа, живущего у реки.
Затем он разломил орех и высыпал все дольки в стоящую на полу чашу.
– Фю-ю-ю-ю, – присвистнул он. – Посмотри-ка, что тут! Ну, духи проголодались.
Акуэбуе вытянул шею, чтобы лучше видеть.
– Одна, две, три, четыре, пять, шесть. Да еще как проголодались!
Эзеулу взял одну дольку и бросил ее за порог. Следующую он отправил себе в рот. Нвафо вскочил, поднял чашу с пола и протянул ее Акуэбуе. На некоторое время воцарилось молчание, тишину нарушал только хруст ореха на зубах.
– Чего только не выкинут орехи кола, – произнес Эзеулу, дважды глотнув. – Я забыл, когда видел в последний раз орех с шестью дольками.
– Это действительно большая редкость, и увидеть такой орех можно только тогда, когда его не ищешь. Даже с пятью дольками попадаются нечасто. Несколько лет тому назад мне понадобился для жертвоприношения орех с пятью дольками, так я вынужден был купить корзин пять орехов кола, прежде чем нашел нужный мне. Нвафо, сходи-ка в хижину к своей матери и принеси мне большой калебас холодной воды… Жара вроде нынешней является не с пустыми руками.
– Да, похоже, в небе скопилась вода, – подтвердил Эзеулу. – Такая жара – к дождю.
Поднявшись на ноги, но не распрямляясь во весь рост, он подошел к бамбуковому ложу и взял с него свой мешок из козьей шкуры. Его мешок был очень искусно сшит: как будто козу, которая обреталась в этой оболочке, вынули, как улитку из раковины. У мешка были четыре коротенькие ноги и настоящий козий хвост. Эзеулу вернулся с мешком на прежнее место и, усевшись, полез в него за своей бутылочкой с нюхательным табаком. Запустив руку в мешок по самое плечо, он нашарил бутылочку, поставил ее на пол и принялся искать ложечку из слоновой кости. Вскоре он нашарил и ложечку, после чего отложил мешок в сторону. Снова взяв в руки бутылочку, он поднял ее, посмотрел, много ли табаку осталось, и постучал ею по колену. Потом открыл бутылочку и отсыпал понюшку табаку в левую ладонь.
– Дай-ка и мне немного – голову прочистить, – попросил Акуэбуе, который только что напился воды, поданной Нвафо.
– Подойди и возьми, – ответил Эзеулу. – Не рассчитываешь же ты, чтобы я угостил тебя табачком да сам тебе его и поднес, дал бы тебе жену и нашел бы в придачу циновку для спанья?
Акуэбуе приподнялся с согнутой спиной и, опираясь правой рукой о колено, протянул левую ладонь к Эзеулу со словами:
– Не буду с тобой спорить. Твой ямс, и нож тоже твой.
Эзеулу пересыпал две понюшки табаку со своей ладони в ладонь гостя, а себе добавил еще из бутылочки.
– Хорош табачок, – похвалил Акуэбуе. На одной его ноздре остались следы коричневого порошка. Он снова насыпал горкой табак из левой ладони на ноготь большого пальца правой руки, поднес его к другой ноздре, закинул назад голову и раза три-четыре шумно вдохнул. Теперь уже обе ноздри были у него в табаке. Эзеулу вместо ногтя пользовался ложечкой из слоновой кости.
– Это потому, что я не покупаю его на базаре, – откликнулся Эзеулу.
Вошел Эдого, раскачивая калебас с пальмовым вином, который висел на короткой веревке, обвязанной вокруг горлышка. Он поприветствовал Акуэбуе и отца и поставил калебас.
– Я не знал, что у тебя есть пальмовое вино, – сказал Эзеулу.
– Его только что прислал владелец двери, которую я украшаю резьбой.
– А зачем ты принес вино в присутствии вот этого моего друга, который ест и пьет за всех своих умерших родственников?
– Но я не слышал, чтобы Эдого говорил, что он принес это вино тебе, – заметил Акуэбуе и, обернувшись к Эдого, спросил: – Разве ты говорил это? – Эдого рассмеялся и сказал, что вино предназначается им обоим.
Акуэбуе достал из своего мешка большой коровий рог и трижды ударил им об пол. Затем он дочиста обтер его края ладонью. Эзеулу тоже достал из мешка, лежащего подле него, свой рог и протянул его Эдого. Тот наполнил его рог, затем поднес калебас к Акуэбуе и налил ему. Прежде чем выпить, Эзеулу и Акуэбуе слегка наклонили свои роги, вылив по нескольку капель на пол, и чуть слышным голосом пробормотали приглашение предкам.
– Все тело у меня болит и ноет, – сказал Эзеулу. – Не думаю, чтобы пальмовое вино пошло мне сейчас на пользу.
– Куда уж тебе пить! – воскликнул Акуэбуе. Он уже опорожнил одним духом первый рог и сморщил лицо с таким видом, словно ждал, когда в его голове зазвучит голос, который скажет ему, хорошее это вино или плохое.
Эдого взял у отца рог и налил себе. Вошедший в этот момент Одаче поприветствовал отца и гостя и устроился рядом с Нвафо на земляном сиденье. С тех пор как Одаче стал исповедовать религию белого человека, он постоянно носил набедренную повязку из ткани для полотенец вместо узкой полоски материи, пропускаемой между ног. Эдого, выпив, снова наполнил рог и предложил Одаче, но тот отказался.
– А ты, Нвафо, не хочешь? – спросил Эдого, и Нвафо тоже ответил «нет».
– Так когда ты собираешься в Окпери? – обратился Эзеулу к Одаче.
– Послезавтра.
– Надолго?
– Говорят, на два базара.
Эзеулу, казалось, обдумывает это сообщение.
– Зачем ты туда идешь? – поинтересовался Акуэбуе.
– Они хотят проверить, как мы знаем священную книгу.
Акуэбуе пожал плечами.
– Я еще не уверен, что отпущу тебя, – сказал Эзеулу. – Но на днях я приму окончательное решение.
Никто на это ничего не ответил. Одаче достаточно хорошо знал своего отца, чтобы не возражать. Акуэбуе выпил второй рог вина и пощелкал зубами. Голос, который он ожидал услышать, наконец зазвучал и объявил, что вино хорошее. Он постучал рогом по полу и одновременно произнес молитву:
– Да продлится жизнь человека, изготовившего это вино, чтобы он мог и дальше делать свое доброе дело. И да продлится жизнь выпивших это вино. Пусть будет счастье в стране Олу и в стране Игбо. – Он обтер края своего рога и убрал его в мешок.
– Выпей еще рог, – предложил Эдого. Акуэбуе вытер рот тыльной стороной ладони и только после этого ответил:
– От пальмового вина есть только одно лекарство – способность сказать «нет». – Эти слова как будто вернули Эзеулу к действительности.
– Перед тем как ты вошел, – обратился он к Акуэбуе, – я внушал вон тому мальчонке, что даже величайший лжец среди людей говорит правду своему сыну.
– Правильно, – подтвердил Акуэбуе. – Человек может смело поклясться перед самым грозным божеством, что все, о чем рассказывал ему отец, истинная правда.
– Если кто-то не уверен насчет того, где проходит граница между его землей и землей соседа, – продолжал Эзеулу, – он говорит сыну: «По-моему, граница вот здесь, но если возникнет спор, не клянись перед богом».
– Верно, верно, – поддержал Акуэбуе.
– Но если отец говорит правду, а его дети предпочитают слушать глас лжи… – С каждым словом голос его становился все более резким и начинал опасно напоминать по тону отцовское проклятие; он оборвал себя на полуслове и сокрушенно потряс головой. Когда он заговорил снова, голос его звучал более спокойно. – Вот почему чужестранец может выпороть моего сына и остаться безнаказанным. Потому что мой сын затыкает себе уши, чтобы не слышать моих слов. Если бы не это, тот чужестранец уже узнал бы, что такое гнев Эзеулу; псы бы уже лизали ему глаза. Я бы живьем его проглотил и изрыгнул обратно. Я бы ему голову без воды обрил.
– Значит, Обика ударил его первым? – спросил Акуэбуе.
– Откуда я знаю? Мне известно только то, что сегодня утром он ушел отсюда совершенно пьяный: слишком много пальмового вина выпил накануне. И даже когда он недавно возвратился, хмель еще не выветрился у него из головы.
– Но говорят, он не нападал первым, – вмешался Эдого.
– Tы там был? – вопросил отец. – Или ты поклялся бы перед богом, что сказанное тебе пьяным – правда? Да будь я уверен в собственном сыне, сидел бы я, как ты думаешь, тут, разговаривая с вами, в то время как человек, который тычет пальцем мне в глаза, спокойно идет домой спать? Если бы я даже не сделал ничего другого, я бы произнес заклинание, и он изведал бы силу моего слова. – Его лоб снова покрылся испариной.
– Твои слова справедливы, – сказал Акуэбуе. – Но, по-моему, мы все же сможем кое-что предпринять, как только узнаем от тех, кто видел это, ударил его Обика первым или же…