А суть в том, что меня зовут Андрей Васильевич Тихонов, я родился 26 декабря 1941 года в Москве, и я существую.
Военные годы я совсем не помню. В сорок пятом отцу дали хорошую должность в Метрострое, он работал там инженером, строил столичную подземку.
В послевоенные годы, бывало, голодали, отцовской зарплаты иногда не хватало на базовые потребности, мать устроилась работать поварихой в общепит.
В школе учился не то чтобы на отлично. По математике, геометрии, физике и химии — тройки. По русскому, литературе и истории — пятерки. От физкультуры освободили из-за астмы, по этой же причине не попал в армию. Забавно: астма практически прошла, когда в двадцать лет начал много и обильно курить. А «белый билет» остался.
После школы поступил на журфак МГУ. Матери это не нравилось: говорила, что лучше бы нашел «нормальную мужскую профессию». Отец возражал, вспоминая военкоров «с лейкой и блокнотом». Потом он до самой смерти выписывал все газеты, где я работал, и был одним из первых моих читателей.
На студенческой практике работал в разных газетах подмосковных городков, писал про высокие надои и уборку озимых. Потом выпустился и устроился в «Науку и технику».
Шестидесятые — моя молодость, моя жизнь, моя надежда. Я летал с геологами в Заполярье, писал о космосе, общался с молодыми учеными. Взял интервью у Германа Титова. А в шестьдесят седьмом увидел живого Гагарина. Это был самый счастливый день в моей жизни.
Мы были поколением свидетелей чуда. Мы видели волшебство, которое наша страна подарила миру.
В шестьдесят восьмом удалось устроиться в «Советскую Россию». Стал меньше писать о науке, больше — о культуре. Дружил с актером театра на Таганке, который знал Высоцкого. Всё обещал познакомить. Не срослось.
В семьдесят пятом умер отец. Спустя три года — мать.
Я пытался жениться и завести семью. Не вышло.
Решил, что это не для меня, и занялся литературой. Пару рассказов опубликовали в «Новом мире», еще один в «Октябре».
В 1980 году я начал работать в «Комсомольской правде» и параллельно писать роман. Я даже называл его с большой буквы — Роман. Назывался он «Чудовище внутри», и это была фантастика в духе какого-нибудь Шекли или Азимова — по крайней мере, мне нравилось так думать. Сейчас понятно, что это называется модным нынче словом «трэш».
А спустя пару месяцев после выхода романа в свет (о, как я был горд!) вдруг увидел в гостях фильм на заграничном видеомагнитофоне. Он назывался «Чужой» и в общих чертах почти повторял основную идею моей книги…
Что-то ударило в голову, и решил уйти от фантастики. Захотелось написать роман о войне.
И почему-то понравилась идея написать книгу о боях за поселок Недельное, чтобы главный герой погиб именно 26 декабря 1941 года — в день моего рождения.
Зачем я так решил?
Не знаю.
Но я стоял перед Стариком в его кабинете на железнодорожной станции Покрова-17 и не понимал, что происходит.
Нет, я не усомнился в своем существовании, это было бы слишком глупо, да и, в конце концов, вот он — я, и я есть, у меня есть мысли и воспоминания; я существую в любом случае.
Вот это «в любом случае» вдруг и ударило по голове ярким осознанием.
Стало отчетливо ясно одно: я не принадлежу себе.
И никогда не принадлежал.
— Чтобы победить страх, нужно узнать, кто ты есть на самом деле, — сказал Старик, закуривая сигарету.
Я тоже закурил. Мысли роились в голове, клубились туманом, сталкивались друг с другом и разлетались в разные стороны. Закружилась голова. Я отложил в сторону автомат и присел на диван рядом со Стариком.
Капитан взглянул в окно: на площади перед станцией болтали о чем-то бойцы «Прорыва» рядом с грузовиками.
— Эта похоронка, — сказал мне Капитан. — Извещение о гибели красноармейца Селиванова 1921 года рождения. Это я ее вам тогда принес. В институте есть специальные очки ночного видения, они называют их «темновизоры». Я использовал их, чтобы немного, скажем так, подготовить вас…
— Вы были уверены, что придумали красноармейца Селиванова, — продолжил за него Старик. — А он существовал в реальности.
— И погиб в день вашего рождения в бою за храм, — Капитан указал на меня пальцем. — Здесь, в Недельном. В Покрове-17. Вы уже поняли, что на самом деле спрятано под защитным куполом Объекта?
— И что такое «Объект-1Б»? — добавил Старик.
— Точнее кто, — сказал Капитан с улыбкой.
Полковник слушал их, глядя то на Старика, то на Капитана, то на меня.
— Ни хрена не пойму, — сказал он. — Как всё это связано? Ладно, тут было село Недельное, были бои за этот храм, в котором погиб Селиванов. Наш писака придумал об этом книгу. Он был уверен, что выдумал Селиванова, а тот существовал в реальности. Как из этого следует, что он создал Покров-17?
Старик встал с дивана, затушил окурок в банке, открыл шкафчик, достал из него толстенную папку с бумагами, завязанную тесемками. Положил ее на стол, размотал, покопался в бумагах и выудил маленькую, сильно потертую временем красноармейскую книжку.
— Вот, — сказал он, вручая ее мне. — Посмотрите.
Я открыл книжицу.
Это была красноармейская книжка Селиванова Василия Георгиевича, уроженца Ленинграда, ул. Моховая, д. 32.
238-я стрелковая дивизия, 2-й батальон 837-го полка…
А на помутневшей темно-желтой фотографии — я в двадцать лет.
На улице протяжно взвыли сирены. Сильный запах дегтя ударил в нос.
Полковник встревоженно обернулся. Но Старик даже носом не повел. Он и Капитан всё так же смотрели на меня. Они чего-то ждали.
Меня затрясло мелкой дрожью. Фотография перед глазами стала темнеть, а потом начали расплываться буквы в документе.
— Хватит, Андрей Васильевич, — сказал вдруг ровным голосом Старик. — Прекратите это.
Я непонимающе поднял на него глаза.
Сирены не смолкали, звук их был невыносим, и густо темнел кусок неба за окном.
— Ч-что прекратить? — спросил я заплетающимся языком.
— Это, — сказал Капитан.
Я не понимал. Он захотел, чтобы я прекратил темноту? Да как я могу…
— Вы можете это сделать, — сказал Старик, точно услышав мои мысли. — Надо просто победить страх. Вы знаете, кто вы. Вы сможете победить его.
— Темнота — это страх смерти, — сказал Капитан. — Это еще одно сердце Покрова-17.
Я снова взглянул на фотографию. Она чернела, покрывалась густой тенью, но это всё еще был я в двадцать лет.
Двадцатилетний я. Студент журфака МГУ.
Невозможно.
— Не могу! — крикнул я.
Страх заползал скользкой многоножкой под затылок, опутывал щупальцами позвоночник, и дрожало сердце от его холодного дыхания. Ревели сирены, и мир вокруг покружался в темноту.
— Господи…
Я тяжело дышал. Пересохло во рту.
— Не могу! — кричал я, не узнавая собственный голос.
По лицу текли слезы.
Окрасилось густой чернотой небо за окном, померк свет в кабинете, и от лиц людей вокруг оставались только смазанные очертания.
Старик в два шага оказался возле дивана, встал передо мной и со всей силы ударил меня кулаком в лицо.
— А ну не ссать! — проревел он над моим ухом. — Встать! Встать и сражаться!
И стал хлестать меня ладонью по щекам.
— Не ссать! — повторил он резким криком. — Вставай! На позиции! Приказа отступать не было!
Присел передо мной — так, что я не видел уже ничего, кроме его искаженного злобой лица и темноты в его очках. И крикнул:
— А ну-ка встать, боец Селиванов!
Я резко поднял голову и вдохнул воздух, как тонущий, которого вытащили из воды. Широко открыл глаза.
Весь мир на секунду остановился.
И всё закончилось.
Перестали реветь сирены. Исчезли тени на лице Старика. Так же, как раньше, ровно горел свет в кабинете.
И за окном — светлое, слегка пасмурное осеннее небо.
Старик встал, сунул руки в карманы, посмотрел в окно.
Капитан обеспокоенно оглядел всех присутствующих и тихо сказал Старику:
— Ему совсем плохо. Выдели ему комнату, пусть отдохнет несколько дней. Придет в себя, осознает всё, почитает документы. А потом поедем на Объект и закончим все это.
Товарищ Юферс! Я неоднократно просил, чтобы вы обратили внимание на итоги моих исследований, но вы отказывались. Я вынужден зафиксировать это в письме, чтобы при случае отправить дубликат в вышестоящие инстанции. Не забывайте, перед кем отвечает Институт за результаты изучения Покрова-17.
Да, я прилюдно обвинил вас в узколобости, в непонимании назревшей необходимости расширить границы научного познания. Вы цепляетесь за устаревшие догмы, как церковник. Вы думаете, что в мире есть только то, что вы можете представить с точки зрения существующей науки; но разве же само существование Покрова-17 не говорит об обратном? Или вы привыкли к тому, что всё здесь само собой разумеется? Тогда вы не ученый, вы партийный функционер, вот какой вы ученый.
Вы раскритиковали мою теорию о множественности миров как основополагающего механизма существования этой аномалии. Меж тем теорию Мультивселенной сейчас активно изучают ведущие западные специалисты, и закрываться от этих идей бессмысленно. Веками, тысячелетиями развитие науки строилось именно на том, что люди пытались смотреть дальше, чем могут. Заглянуть в неизведанное, представить себе: а что там, за горизонтом нашего познания?
А вы даже и не пытаетесь. Вы назвали мою теорию бредом, не ознакомившись с аргументами.
И если бы дело было только в том, что это какие-то совсем новые теории! Но ведь о том, что любой возможный мир может быть реализован, писал еще Лейбниц.
«Каждая ветвь растения, каждый член животного, каждая капля его соков есть опять такой же сад и такой же пруд».
Что является возможностью, а что действительностью? Это зависит только оттого, в каком мире находимся сейчас мы. То, что является действительностью для нас, может быть возможной вероятностью для другого мира. Ровно так же обстоит дело и наоборот.