Полковник хлопнул ладонью по столу.
— Ладно, — сказал он. — Какое отношение имеете к группировке «Прорыв»?
— Я не имею никакого отношения к «Прорыву».
— Может, еще раз пакет?
— Нет, нет… Я действительно ничего не знаю, слушайте, я здесь всего каких-то пять часов, а уже…
— А уже убили сотрудника милиции, связались с бандитами, оба из них мертвы, подружились с нашим общим знакомым… Вы хоть знаете, кто он?
Я покачал головой.
— Неважно, — продолжил полковник. — Он знает, кто вы, мы тоже знаем. Зачем вы сюда приехали?
— Я не хотел сюда приезжать. Я же не дурак прорываться через эти кордоны.
— Получается, что дурак.
— Я всего лишь писатель.
— Товарищ полковник, — заговорил вдруг сзади меня мужик в камуфляже, которого назвали Серегой. — Если бы он был из «Прорыва», я бы его точно запомнил.
Я грустно усмехнулся. Опять все то же самое.
— У вас тут все друг друга знают? — спросил я, не понимая, откуда в такой ситуации во мне появились силы шутить.
— Хватит! — полковник опять хлопнул ладонью по столу. — Вы убили майора Денисова. Я бы пристрелил вас прямо тут, но вы ответите, как того требует порядок.
Я осмотрел кабинет, взглянул на того, кто стоял за мной — на здоровенного мужика Серегу, который только что душил меня пакетом — и снова на полковника.
— Что-то я не заметил, чтобы у вас тут был порядок, — сказал я.
Полковник нахмурился, наклонил голову, взглянул пристально в глаза, недобро ухмыльнулся и ответил:
— Там, где я — там порядок. Наш порядок. Да, это не закон, закона здесь уже нет, но это порядок. Это единственный способ выжить. Наша страна рухнула. Про нас все забыли. Здесь уже начинается полный бардак. То бандиты, то эти уроды из «Прорыва», которые хотят выпустить всех отсюда… Вы понимаете, что будет, если отсюда всех выпустить? Вы видели, что здесь происходит?
— Я уже говорил, что я здесь всего пять часов. Я мало видел.
— Повезло. Отведите его в подвал.
Серега резко поднял меня под локти, повел к выходу из кабинета.
Опять стало страшно. Что будут делать? Бить? Пытать?
Полковник, будто услышав мысли, кашлянул и сиплым голосом сказал вдогонку:
— Будете сидеть там, сколько надо, пока не вспомните.
Меня вытолкали из кабинета, вывели в коридор с облупившимися зелеными стенами, довели до лестничной площадки и подтолкнули вниз. Я шагнул на ступеньку и едва не оступился, но рука крепко держала за локоть.
Внизу оказался тесный коридор, освещенный двумя болтающимися лампочками, и несколько камер с металлическими дверями и узкими решетками.
Серега открыл первую камеру, снял наручники, толкнул меня внутрь и захлопнул дверь. Щелкнул ключ.
В маленькой камере было темно, и ее освещала только слабая желтоватая полоска через решетчатое окно в коридор. Я разглядел узкие нары, грязный унитаз, вмонтированный в кафельный пол, и облезлую фановую трубу.
Размял затекшие в наручниках кисти, протер очки рукавом пиджака и уселся на нары.
Дожили, подумал я. Дожили. Охренеть. Просто охренеть.
В пятьдесят с лишним лет оказаться в настоящей камере с настоящей парашей и сидеть на настоящих нарах. Писать книги, издаваться, получать премии, публиковаться в журналах, стать одним из лучших журналистов Москвы — чтобы оказаться здесь, в богом забытом месте, в закрытом городе, где происходит какая-то чудовищная взбалмошная дребедень, а адекватных людей, кажется, нет вообще.
— Говнище, — сказал я вслух.
Что это за проклятое место, почему здесь все не так, как снаружи, что за чернота, что за ширлики, и — да, я не хотел об этом думать, очень не хотел — все-таки что случилось ночью в машине?
Майор Денисов, значит. Майор Денисов.
Быть может, попытаться вспомнить эту ночь — единственное, что сейчас возможно сделать.
Но нет — только дорога от Малоярославца, а потом в памяти пустота, чернота, ничего, как Черный Покров, приходящий на эту землю.
Я не помню ничего. Решительно ничего. Абсолютно.
Я ни разу в жизни не оказывался в камере. На меня никогда не наставляли оружие. Ни разу не защелкивали наручники на запястьях. Приличный человек, интеллигентная семья, книги, журналистика, выступления.
Что пошло не так, черт, что?
Кто такой майор Денисов? Как он оказался в моей машине с ножом в груди? Неужели я убил его?
Я забрался с ногами на нары, но лежать оказалось слишком холодно, пришлось расстелить пиджак и улечься на него.
Вспомнил, что в кармане есть сигареты. Достал, прикурил, выдохнул дым в темный потолок.
Так я лежал, глядя вверх. Когда показалось, что я в этой камере уже целый час, взглянул на часы и увидел, что прошло только 35 минут.
Я злобно выругался, отвернулся к стене в позе эмбриона, прикрыл глаза. Разумеется, заснуть оказалось невозможно.
Вдруг из-за стенки слева раздался голос. Скорее, неразборчивый протяжный хрип, будто кто-то с трудом пытался собрать звуки в слова, и это получалось не сразу.
Я вскочил с нар и настороженно прислушался. Хрип повторился уже более отчетливо.
— Слушай… — прохрипел некто за стенкой.
— Да? — спросил я.
Голос незнакомца снова сорвался в бессловесное мычание. Кажется, ему было больно.
— Слушай… — повторил он.
Мне стало почти физически больно от этого глубокого скрипучего голоса.
— У тебя, это… — и человек глубоко, мокро, с бульканьем закашлялся.
Я терпеливо ждал, пока он прокашляется.
Наверное, я слишком добрый.
Прокашлявшись, человек продолжил — на этот раз быстро, будто на одном выдохе:
— Слушай, у тебя, это, уголек есть?
И снова закашлялся.
— Нет, — ответил я.
Человек снова захрипел, пробормотал что-то неразборчивое и замолк. Больше он не говорил.
Прошло еще полчаса, и в двери лязгнул ключ. Я вскочил с нар, напряженно вгляделся в окошко.
Дверь со скрипом открылась, на пороге стоял высокий молчаливый парень в маске и камуфляже. Это все тот же Серега? Черт их разберет в масках…
Жестом он показал выйти.
Я вышел из камеры, боязливо оглядываясь. Парень в маске снова надел на меня наручники и повел наверх. Проходя по коридору, я попытался вглядеться в окошко камеры, где, скорее всего, сидел тот хриплый, но ничего не увидел.
В том самом кабинете, где час назад меня допрашивали, на стуле перед полковником сидел Капитан. Он выглядел потрепанным, со взъерошенными волосами и кровоподтеком под глазом, но, увидев меня, тут же улыбнулся во все зубы и пожал плечами, будто извиняясь.
— Садитесь, — угрюмо сказал мне полковник.
Меня подтолкнули вперед. Я уселся рядом с Капитаном.
— Как мы и договаривались, товарищ полковник, — с улыбкой сказал Капитан.
Полковник набрал воздуха в рот, сжал губы, зло посмотрел на него. Не дожидаясь ответа, Капитан продолжил:
— Этот человек нужен институту. Вы это знаете.
— Ага, — угрюмо ответил полковник. — А еще этот человек убил одного из наших людей.
Капитан вздохнул.
— Без обид, товарищ полковник. Вы представляете здесь порядок, но не власть. Институт — власть.
Он говорил быстро, по-прежнему слегка картаво — видимо, он картавил только когда волновался.
Человек в маске и камуфляже вдруг повернулся к Капитану и спросил басовитым голосом:
— Какая же у них власть, если они носу не высовывают из своего института?
— Вам нельзя идти против института, — продолжил Капитан, не обращая внимания на человека в камуфляже и продолжая смотреть на полковника.
— Вы прекрасно знаете, — продолжил Капитан, — что только от института в конечном счете зависит, что будет со всеми нами. Институт сейчас близок к решению проблемы, как никогда. Поэтому — да, за ними сейчас последнее слово. И им нужен этот человек. Они расстроятся, если не получат его. А если расстроится институт, плохо будет не только вам, плохо будет вообще всем. Очень плохо. Очень.
Последнее слово он проговорил сквозь зубы, не переставая улыбаться. И продолжил, горячо, сбивчиво, еще сильнее картавя:
— И еще раз повторю. Я знаю, вы цените и уважаете установленный здесь порядок. Мы поступаем так. Вы освобождаете этого человека. Взамен институт будет вам благодарен. Это во-первых. Во-вторых, институт закроет глаза, скажем так… на результат недопонимания между мной и вашими людьми, — он указал пальцем на кровоподтек под глазом. — Я знаю, у вас есть причины меня не любить, но у вас нет никакого права проявлять эту нелюбовь физически. Понимаете? Да, может быть, он убил майора Денисова. Скорее всего, убил. Но это никак не связано с «Прорывом», это во-первых. Это я знаю точно. И он совершенно не осознавал, что делает, это во-вторых. Когда он это делал — и если он это делал, — это был не он. Вам надо это понять, это важно. В конце концов, вы повидали здесь столько чертовщины, так почему вы не можете понять простую вещь: даже если это он убил майора, на этом стуле перед вами сидит не тот человек, который его убил!
Полковник молчал, надув нижнюю губу и барабаня пальцами по столу. А потом выдвинул ящик стола, вытащил пистолет Макарова, щелкнул предохранителем и наставил прямо мне в лицо.
Что, серьезно? Опять?
Я подумал, что уже даже не так и страшно, и не мог понять почему. Черное дуло смотрело прямо в лицо, а я вспоминал, сколько раз за эти несколько часов на меня уже наставляли оружие. Этот лысый парень на дороге, Блестящий, а потом тот, кто его убил, Корень, а потом эти, в масках и камуфляже…
— Воевали? — спросил полковник, целясь в мой лоб.
— Нет.
— Странный вы тогда человек. Вроде выглядите так, будто сроду оружия в руках не держали и не знаете, с какой стороны стреляет автомат.
— Это правда. Я не служил в армии по здоровью.
— А когда на вас наставляют оружие, все меняется, — продолжил полковник. — У вас глаза воевавшего человека. Неужели не страшно?
— Страшно.
— Я служил в Афгане, я могу отличить воевавшего, но вот вы… Ладно.
Он посмотрел на Капитана, продолжая наставлять ствол на меня.