Вдруг, к ее величайшему удивлению, монахиня неожиданно приподнялась на цыпочки и обняла своего собеседника, поцеловала его в щеку и поспешно скрылась.
Фидельма вытаращила глаза. Свет пал на мужчину, и стало видно, что это смиренный и простоватый брат Эанред.
Когда дверь часовни закрылась и за ним, Лициний повернулся к Фидельме, иронично улыбаясь.
— Связи между монахами хоть и не поощряются у нас, но и не запрещены, — пояснил он.
Фидельма ничего не сказала. Лициний уже начал спускаться по короткой винтовой лестнице, ведущей с галереи вниз в саму часовню. Теперь там было пусто. Лициний с гордостью указывал на реликвии и святыни, мимо которых они проходили. Большая часть их была выложена в ларцах-реликвариях. Некоторые реликварии были закрыты. Они шли между столами со святынями, а Лициний рассказывал:
— Вот здесь хранится локон с головы Девы Марии и лоскут ее юбки. Это одежда Иисуса со следами Его крови. В том фиале собраны капли Его крови, а в этом — влага, сочившаяся из Его раны.
Фидельма недоверчиво покосилась на реликвии.
— А это? — Она кивнула в сторону открытого реликвария, единственным содержимым которого был кусочек полусгнившего волокнистого материала, в котором Фидельма узнала сушеную морскую губку, какой собирают воду.
— Та самая губка, которую смочили в уксусе и поднесли к Его губам на кресте, — с благоговением объяснил Лициний. — А это стол, за которым Спаситель вкушал свою последнюю трапезу на Тайной Вечере.
Фидельма ехидно улыбнулась.
— Тогда это еще более великое чудо, чем я думала, ведь за этим столом не уместятся и трое человек, не говоря уже о двенадцати апостолах и Христе.
Лициний не стал развеивать ее сомнения.
— А это что? — поинтересовалась Фидельма, показывая на маленький алтарь, обложенный каменными осколками.
Лициний с готовностью ответил:
— Левый осколок — это кусок камня священной гробницы Иисуса, а правый — подлинный порфир от той колонны, на которую сел петух, прокричавший после того, как Петр отрекся от Христа.
— И это все собрала и привезла сюда преподобная Елена? — спросила она с сомнением в голосе.
Лициний кивнул и продолжал:
— А эти полотенца она нашла уже здесь, в Риме. Этими полотенцами ангелы утирали лицо святого мученика Лаврентия, когда его поджаривали на железной решетке. А это — посохи Моисея и Аарона…
— Откуда святая Елена знала, что все эти реликвии подлинные? — перебила Фидельма. Ее возмущала мысль о том, что каждая из этих святынь, к которым со всего мира стекаются паломники, может оказаться на самом деле всего лишь удачной подделкой хитрого торговца, мастера злоупотреблять доверием.
Лициний уставился на нее с открытым ртом. Никто до нее не осмеливался задавать подобный вопрос.
— Я вдруг подумала, — продолжала Фидельма, — что Елена ведь была паломницей в чужой стране, и когда местные торговцы поняли, что она ищет святыни, они отыскали, что ей продать, разумеется, убедившись сперва, что она готова хорошо заплатить.
— Но это святотатство! — с негодованием возразил Лициний. — Христос был с нею, и Он защитил бы ее от таких мошенников! Не хотите ли вы сказать, что святую Елену просто обманули какие-то пройдохи, и все эти реликвии ненастоящие?
— Я в Риме чуть больше недели, и уже видела, как повсюду доверчивые пилигримы покупают за кругленькую сумму очень похожие реликвии, и все так охотно расстаются со своими деньгами ради того, чтобы приобрести, например, настоящий кусочек цепи, которую носил святой Петр. И про все эти реликвии говорят, что они подлинные. Лициний, поверьте, если сложить вместе все кусочки дерева из настоящего креста, которые продаются сейчас в Риме, получится самый невероятный, самый огромный крест, какой вы только видели.
Эадульф взял ее за рукав и взглядом дал понять, что ей стоило бы умерить свой скепсис.
Лициний же по-прежнему был возмущен.
— Сама святая Елена подтвердила подлинность всех этих реликвий! — возразил он.
— В этом я не сомневаюсь, — уверенно сказала Фидельма.
— У нас сейчас нет времени, чтобы обсуждать такие вещи, — обеспокоенно прервал Эадульф. — Мы можем в другой раз вернуться сюда и тогда обсудить подробности паломничества преподобной Елены в Святую Землю.
Юный тессерарий закусил губу и только вздохнул, подавив свое возмущение. Он повел их дальше через часовню к боковым воротам в стене, окружавшей Латеранский дворец. Прямо напротив выхода из дворца возвышался акведук Клавдия.
В дверях грязного постоялого двора дьякона Биэды, что возле акведука, их встретила все та же хитроватая неопрятная женщина, и снова — лавиной проклятий.
— И как, спрашивается, жить, если из-за вас все постояльцы мрут, а вы потом запрещаете мне сдавать их комнаты? Кто будет за них платить? На что мне жить предлагаете?
Взбешенный Лициний грубо осадил ее, и она, бормоча проклятия, вошла в боковую комнату, повинуясь его приказу — показать им жилье Осимо Ландо. Фидельма не удивилась, увидев, что его комната располагалась напротив комнаты Ронана, но была чище и аккуратнее, чем у ирландца. Хотя каморка эта была не менее темная и обшарпанная, Осимо постарался сделать ее как можно уютнее и красивее. Там даже стояла ваза с увядшими цветами, а над кроватью в рамке было греческое изречение, которое вызвало у Фидельмы улыбку. Осимо Ландо не был лишен чувства юмора. Это были слова из восемьдесят четвертого псалма, стих четвертый: «Благословенны живущие в доме твоем: будут вечно хвалить тебя». Она подумала о том, какой похвалы заслужили держатели этого постоялого двора с его грязью и этой крикливой неряхой-хозяйкой.
— А что мы ищем? — спросил Лициний, стоя у двери и глядя на нее.
— Точно не знаю, — призналась Фидельма.
— Осимо был очень начитан, — пробормотал Эадульф, открывая шкаф. — Вот, посмотри.
Фидельма посмотрела и увидела на полке рядом с исписанными листами две книги. Глаза ее слегка округлились.
— Это очень старые тексты, — сказала она, взяла с полки одну из книг и прочитала название. — Вот, смотри: De Acerba Tuens. Труд Эрасистрата Кеосского.
— Я что-то слышал об этой книге, — сказал Эадульф немного удивленно. — Но считалось, что она была уничтожена во время великого разрушения Александрийской библиотеки во времена Юлия Цезаря.
— Эти книги нужно передать в хранилище, — предложила Фидельма.
— Я распоряжусь, — сухо сказал Лициний. Ему явно было все еще обидно за святую Елену.
Фидельма продолжала перебирать бумаги. Не было сомнений, что отношения между Ронаном и Осимо были очень близкими. На этих листах были стихи, полные любви и преданности, в основном написанные Осимо и посвященные Ронану. Неудивительно, что Осимо, услышав о смерти Ронана, был не в силах продолжать жить в этом мире без него. Фидельме стало больно за них обоих.
— Все, что вы делаете, делайте с любовью, — прошептала она, глядя на листки со стихами.
Эадульф нахмурился.
— Что ты сказала?
Фидельма улыбнулась и покачала головой.
— Я просто вспомнила один стих из Послания Павла к Коринфянам.
Эадульф посмотрел на нее озадаченно, а потом понял и стал дальше осматривать комнату.
— Тут больше ничего нет, Фидельма, — сказал он. — Ничего, что бы могло пролить свет на нашу загадку.
— Мог ли Осимо быть причастным к смерти Ронана? — растерянно спросил Лициний.
— Он точно не убийца, — заверила его Фидельма. Она хотела было объявить, что больше здесь делать нечего, как вдруг взгляд ее упал на что-то в другом конце комнаты.
— Эадульф, что это? — спросила она.
Он посмотрел туда, куда она показывала. На полу, наполовину заслоненный грубой деревянной кроватью, лежал какой-то предмет. Он нагнулся, чтобы поднять его, и невольно вскрикнул.
— Ножка от золотого потира. Я ее узнал. Этот потир передал Вигхарду для папского благословения Кенвал из Уэссекса. Видите, что выгравировано на подставке?
— «Spero meliora», — прочитала Фидельма. — «Надеюсь на лучшее».
— Кенвал попросил Вигхарда выбрать подходящий девиз, чтобы написать на потире. Верхняя часть отломалась, видно, кто-то неаккуратно с ним обращался, но это точно он.
Лициний выглядел растерянно.
— Значит, драгоценности Вигхарда хранились в этой комнате? Осимо и Ронан были сообщниками в преступлении?
Фидельма в задумчивости закусила нижнюю губу. Была у нее такая привычка, и девушка очень сердилась всякий раз, когда она ловила себя на этом. Она спохватилась и на мгновение сжала губы.
— Да, Ронан и Осимо определенно имели доступ к краденым сокровищам, — согласилась она.
— Значит, они имели отношение и к убийству, — быстро заключил Эадульф.
— Но странно… — Фидельма, казалось, была еще погружена в размышления. Затем она выпрямилась и произнесла: — Все, нам здесь больше нечего делать. Лициний, возьмите с собой эти книги. А ты, Эадульф, возьми с собой ножку потира. Здесь есть над чем подумать.
Эадульф озадаченно переглянулся с Лицинием и пожал плечами.
Внизу на них снова набросилась хозяйка:
— Когда мне можно будет снова сдавать эти комнаты? Я не виновата, что эти двое умерли. Почему я должна из-за этого страдать?
— Через день-два, женщина, — заверил ее Лициний.
Она что-то злобно пробурчала. Потом ответила:
— Да я смотрю, вы забираете имущество, которое по праву принадлежит мне как компенсация!
Фидельма даже раскрыла рот от неожиданности, услышав от этой женщины латинский правовой термин bonorum veditio.
— Вам часто приходилось присваивать имущество постояльцев, которые не платили за комнату?
Она поджала тонкие губы и покачала головой.
— Никогда. Мои постояльцы всегда платили исправно.
— Тогда откуда вы знаете это выражение — bonorum veditio?
Хозяйка постоялого двора насупилась.
— Вам-то что за дело? Я свои права знаю.
Лициний посмотрел на нее и нахмурился.
— У тебя такие права, какие я скажу, — сказал он с угрозой. — Говори по-человечески и отвечай на вопрос. Где ты выучила такое ученое выражен