– Я думаю, учитывая, что у них одно поражение за другим, они не смогли его применить должным образом, – Пауков задумчиво следил через монитор за отдаляющейся капсулой главного контроллера сектора. – Скорее всего, энергон принес Химала Чи ненужные хлопоты.
Ульяна передала сверток Васе Крыжу:
– Подключай к искину. – Перевела взгляд на Ксению: – И надо сообщить Теону, что энергон у нас.
Глава 15. Публичный брак
Грацц спешно покидал резиденцию Адальяров. Двигался тяжело, мрачно, не отвечал на приветствия – думал. Мальчишка неожиданно показал зубы. Надо было решить с ним вопрос раньше, не ограничиваться изгнанием и условным смертным приговором за неподчинение Совету, а настоять и привести его в исполнение. Но побоялся рьяного сопротивления матери Ираля и открытой конфронтации с Адальярами, все-таки у них еще слишком много власти в руках.
И вот.
Но то, что земная тварь окажется такой проворной, никак не мог предположить.
– Ттма́р аффери́, – зло сплюнул себе под ноги.
– Что, мой господин? – помощник, семенивший следом, не расслышал, подобострастно забежал вперед. Грацц раздраженно отмахнулся.
– Вызовите Тойля.
– Он на связи, в капсуле.
Грацц кивнул.
Зайдя в кабину, затемнил стекла, включил экран – на него мрачно ухмылялся его начальник охраны и советник.
– Мне кажется, наш старый друг засиделся на этом свете, – коротко сообщил Грацц.
Тойль молча кивнул, без объяснения поняв, о ком идет речь. Уточнил только:
– Стоит ли наведаться к кому-то еще?
Престарелый клириканец опустился в кресло, оправил полы темной мантии. Внезапная смена настроения молодого Танакэ, землянка, интриги Теона – все это говорило за то, что церианец затеял игру. Он ловко жонглирует своими официальными полномочиями, допуском к данным и секретными архивам. Он опасен. Но еще опаснее то, что он затевает.
– Тойль, думаю, самое время для плана Б.
Начальник охраны понимающе кивнул.
– Только действуйте так, чтобы некому было нам ответить… Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?
– Эй, меня слышит кто-нибудь?! Воды. Дайте воды!
Он в кровь сбил кулаки, пытаясь достучаться до надсмотрщиков. Темная камера, выключенное табло, тишина, в которой слышно биение собственного сердца и хруст суставов – бывший директор Академии Космофлота Кромлех Циотан уже семь дней провел на Калипсо, в тюремном комплексе для галактический преступников.
Первое время его исправно кормили, а карцер – проветривали. Под потолком горела тощая бледно-желтая лампа.
Кромлеху это говорило не о милости, а о том, что команда убрать еще не поступила. Но в том, что она поступит, не сомневался – ему даже не сообщили алгоритм для экстренной связи с оператором, который был встроен в каждую камеру. Понял: сдохнет, спишут на несчастный случай, расследования не будет.
Утром третьего дня свет не зажегся, а конвейер с завтраком миновал его камеру. Кромлех понял, что кое-кто желает приблизить момент его смерти.
Злость и упорство не позволяли смириться, первые сутки он еще надеялся, что произошла ошибка, что все вернется. Стучал в дверь. Кричал до хрипоты.
На вторые сутки понял – это конец. Никто не придет.
О времени он знал примерно, ориентируясь на едва доносившийся через стены камеры гул – конвейер разносил еду.
Три раза в день итого девять раз.
Первые сутки глаза не находили ничего в темноте, потом привык – Кромлех нашел взглядом насечки, оставленные предыдущим арестантом. Судя по всему, он провел здесь две недели. Ровные, нанесенные твердой рукой линии, процарапанные ногтем в жестком дендрогале, постепенно становились кривыми, шаткими, как, очевидно, и сознание страдальца, заваливались на бок. Последняя почти лежала.
Возможно, заключенный нанес ее, уже не в силах подняться.
Его оставили здесь умирать – Кромлех понимал это.
Как директор Академии, в которой были также и помещения карцера, он знал систему наблюдения, как свои пять пальцев. Даже если она отключена, есть стоп-слова, которые ее запустят. И хоть на Калипсо их ему не сообщили, бывший директор Академии был уверен, что они есть и здесь. Сейчас жалел, что не воспользовался ими сразу. Когда еще было время.
Он тяжело опустился по стене, упрямо посмотрев на испачканные кровью кулаки, неторопливо лизнул костяшки пальцев – он будет питаться собственной кровью, лишь не сдохнуть. Хотя… Возможно, этим от только продлевал собственные муки. Губы пересохли, потрескались и болели, он искусал их.
– Твари, – прохрипел и уставился на темный экран интеркома.
У него в руках остался последний козырь – его личный архив, коды доступа и место хранения которого он тщательно скрыл при задержании. Та самая переписка с членами Антанты, имена, даты, денежные переводы, обещания, степень участия каждого. Он держал их, надеясь еще добиться снисхождения от суда. Он надеялся использовать этот козырь наилучшим образом, выторговать свободу, и чтобы каждый – каждый – кто упек его сюда дорого заплатил за все лишения. Кромлех строил планы, репетировал речь. Блистательную. Обличающую. Это позволяло не сойти с ума в темноте и одиночестве.
Но с каждым днем приходило понимание, что суда не будет.
Именно тогда пришло отчаяние. Идеальная схема, продуманная на сто шагов вперед – все рушилось, как карточный домик.
Он вытер испарину со лба, в бессильной злобе стукнул дверь кулаком.
В этот момент щелкнул замок конвейера, заставив вздрогнуть и закричать от восторга – его услышали! Кромлех подскочил, ощупью нашел кромку люка, через который обычно подавались пузатые емкости с водой.
В самом деле, люк отъехал в сторону, большой прозрачный бутыль въехал в камеру и замер в ложементах. Одновременно тускло загорелся верхний свет.
– Вода! – Кромлех закричал.
Торопливо откупорив, он сделал несколько жадных глотков, захлебываясь, замирая от счастья. Обливаясь драгоценной влагой, он выпил почти половину, когда почувствовал на языке непривычный сладковато-приторный вкус.
Он замер. Отставил в сторону руку и посмотрел на бутыль. Перекатил во рту глоток, который еще не успел соскользнуть в пищевод: на язык осел отчетливый химический привкус.
– Тва-ари, – выдохнул он и снова посмотрел на слепое табло интеркома.
Закупорив крышку, опустился на жесткую кровать, поставил бутыль рядом с собой.
Времени больше нет.
Он снова поднял глаза на черный экран интеркома, нашел взглядом едва серебрившийся окуляр камеры. Поднял вверх руку и сделал открытой ладонью движение, будто нарисовал в воздухе круг. На губах засверкала злорадная усмешка – столько дней в темноте обострили зрение до такой степени, что сейчас в подслеповатом свете он заметил, как в глубине окуляра мелькнул сигнал активации записи. Тогда он повернул руку ребром ладони к камере, вертикально провел вниз и симметрично в стороны – получилась перевернутая буква «Т».
Заложенный во всех арестантских камерах алгоритм обратной связи со следователем. На случай внезапного деятельного раскаяния. В нарушение протокола содержания заключенных, ему не сообщали об этом, когда запирали на Тамту.
Но Кромлех знал – еще со времен руководства Академии, в которой, конечно, тоже были камеры временного заключения: драки между курсантами хоть и были редки, все-таки иногда случались. По алгоритму перевернутая буква «Т» мгновенно активирует канал и передает следующее за ним сообщение точно на интерком адресата.
Не перехватить. Не остановить.
Только глотать пыль, пытаясь угнаться.
Кромлех отчетливо произнес:
– Код два ноль четырнадцать, – он назвал личный почтовый код Теона. – Кодовое слово Антанта. Текст сообщения: Личный архив папка «Согласие» уровень три-Z лаборатории биогенной инженерии Тамту. Пароль доступа «ниоца». Дата создания файла 12 мая текущего года. Архивация 10 августа. Подпись Кромлех Циотан. Привет моим друзьям передавай… Конец сообщения…
Он сделал обратный жест, завершающий запись, расслабленно откинулся на стену и ухмыльнулся.
Сейчас адрес и пароль доступа к секретной части его архива уже ложится на рабочий стол Тиль Теона. Хитрый церианец знает, что с ними делать. Какие игры бы не занимали начальника криминальной полиции в этом деле, здесь и сейчас, он – его, Кромлеха, карающий меч.
Кромлех снова взял в руки бутыль, откупорил крышку и приподняв, чокнулся с невидимым наблюдателем, залпом выпил до дна отравленную жидкость.
– Ну вот и все, – отбросил емкость в угол. – Встретимся в преисподней.
По телу растекалась болезненная немота, судороги усиливались медленно, волна за волной. Отстраненно он слышал, как активизировались механизмы, как кто-то бежал сюда, в его камеру. Возможно, еще надеялись перехватить отправленное сообщение, а может быть – добить быстрее, чтобы не отправил чего-нибудь еще.
Он не хотел, чтобы его запомнили поверженным, испачканном в собственных испражнениях. Слушая грохот открывающихся засовов, слабеющими руками, он стянул с себя арестантскую робу, скрутил ее жгутом, завязав рукава между собой. Свободный конец с трудом закрепил ножкой кровати, придавив собственным весом. Сунул голову в импровизированную петлю и затянул узел. Подобрав под себя ноги, резко опустился на колени.
Рывок назад, боль в горле накрыла вместе с онемением. Тьма вокруг сгустилась, стала осязаемой как масло, пока не поглотила его с головой.
Ираль не отпускал ее руку от дверей материнских покоев. Прислушивался к шелесту церемониального платья, старался не замечать полыхающие тревогой огни, загорающиеся вокруг землянки.
Лестница в сотню ступеней.
Плато́.
Раскинувшийся на нем шатер.
Он остановился на пороге, у приоткрытого полога. Перевел дыхание и посмотрел на Наталью.
– Сейчас мы перешагнем порог зала трансляции. Это не больно. Это не страшно. Я буду с тобой.
Наталья сглотнула, кивнула с усилием. Фантазия рисовала картины одна другой страшнее. «Публичный брак», «зал трансляций», «варварский обычай предков»… В висках пульсировала догадка, от которой полыхали щеки. Неужели она… они… должны сделать ЭТО на виду у ВСЕХ?