Абгарка продолжал:
Мадмуазель,
вы мне мозоль,
раз вы газель,
а я козел.
— Плохая рифма, — заметил Бихтер, — «мозоль» и «козел».
— На «козел» хорошая рифма «бензол», — сказал Толик.
— Что такое «бензол»? — спросил Клюзнер.
— Химия, — ответили из очереди.
Тут один из постоянно подливавших в кружку косорыловку из шкалика стал, приплясывая, петь «Семёновну», Шура захлопнула оконце свое, и поскольку причина собираться иссякла, очередь разошлась.
— Иссякла пена Иппокрены, —
задумчиво произнес Бихтер, —
едва я с музой пригубил…
Уходя, откликнулся Толик:
— Мне было море по колено,
я «Жигулёвское» любил!
Глава 16ГЕРОЙ ИЗ ДРУГОГО ТЕКСТА
Литературоведу Б. заказали предисловие к книге Геннадия Гора. Они прогуливались по Комарову (литературовед специально прибыл из города, чтобы обсудить предисловие с писателем). Дважды повернув с улицы на улицу, оказались они перед молчаливым заколоченным клюзнеровским домом на околице, весь участок вокруг дома сиял желто-золотым: цвели одуванчики; за углом темнел лес. Заговорили о Клюзнере, Гор рассказал литературоведу, что Клюзнер в армии был в конных войсках, кавалерист, во время войны командовал он штрафбатом, наводившим мосты и переправы под огнем немцев, а дом строил сам, проектировал сам; была и пара строителей, а он ими командовал, работая с ними вместе, да мы его всё время видели с топором в руке.
— С ним все советовались, когда строились, — сказал Гор, — Гранин, Баснер в Репине.
— Надо же! — воскликнул литературовед. — Конь, мост, дом в лесу. Да ведь это реалии волшебной сказки! Жизнь мифологического героя! Пропп, Афанасьев, Потебня! «Мужской дом» Фрезера!
— Нет, — возразил Гор, — наш герой из другого текста. Клюзнер был человек как из английского романа.
Глава 17ПИСЬМО О ЛОШАДИ
На сине-сивом коне ты приехал сюда в полдень из гор Кузнецка.
Дай мини три зари папастись на росе.
Конь дарится герою его умершим отцом из могилы.
«В детстве, — писал в письме своем Клюзнер, — я, должно быть, и так-то был странным ребенком, а когда в Астрахани убили отца, а мне едва исполнилось девять лет, что-то произошло со мной неподобное, словно жизнь ушла, и я оказался в каком-то мире, только напоминающем настоящий. Как будто конец детства и начало юности провел я в чистилище. Я никогда и никому об этом не рассказывал, да таких слов, чтобы поведать об охватившем меня состоянии, у меня не было и сейчас нет. Матери со мной было очень трудно. После случайной (или всё же не случайной?) гибели отца, после гибели старшего брата на неведомых просторах фронтов Гражданской войны матушка со мной и средним братом вернулась в Петроград, мы жили с бабушкой в тихой небольшой квартире в Коломне между Фонтанкой и Екатерининским каналом. Я учился в трудовой школе, работал лаборантом-химиком, а потом экспедитором в „Севзапсоюзе“, рабочим на „Красном треугольнике“, перечил всем и вся и жил, как во сне; затем меня призвали в армию. В армии служил я в кавалерии. И тут встретил я существо, которое, по правде говоря, вернуло меня из чистилища в действительность. Это была моя лошадь. В некотором роде встреча с ней изменила меня совершенно, и вовремя: еще немного, еще пару лет попребывав в описанном мною выше состоянии, стал бы я окончательно добычей сатаны и жителем дурдома. Лошадь научила меня утерянному почти безнадежно ощущению красоты бытия, тепла, любви. Она понимала всё. Это был единственный человек, с которым можно было по-человечески разговаривать. Звали ее Роза. Я потом читал у Свифта о государстве лошадей, как читал прежде в „Мифах Древней Греции“ о кентаврах; конечно, она была из особого племени, почти инопланетного.
В казарме кровать моя стояла у окна; под утро, незадолго до рассвета, Роза открыла притворенное окно и стащила с меня одеяло, казарма горела, пламя при входе бушевало, мы выскакивали в окна, огонь удалось сбить, — так что она спасла мне жизнь самым формальным образом, хотя на самом деле спасла она меня раньше своей необъяснимой любовью к человеческому существу, незлобивостью, радостью, пониманием таинственным. Однажды, оседлав Розу, я убыл на ней в самоволку, как известно, чтобы погарцевать под окнами любимой, копыта грохотали по двору-колодцу, все высунулись из окон, кроме нее, по возвращении попал я „на губу“, на гауптвахту, но совершенно был счастлив, жаль, конечно, что она не видела, но ей потом рассказали.
Из множества расставаний, случившихся в жизни, одним из самых печальных и непоправимых было расставание с моей любимой лошадью Розой. У меня осталась фотография, на которой держу я ее под уздцы, на мне буденновка со звездою, Роза смотрит в объектив, фотографическое „вместе“. Но мне даже на фотографию не надо смотреть, чтобы видеть ее в воображении своем, открыв ли глаза, закрыв ли. Теперь думаю я о надетой на мне буденновке иначе, чем тогда, теперь, когда я знаю о Гражданской войне, об уничтожении крестьян, много о чем, в том числе о комиссарах в пыльных шлемах, немало нового и мало утешительного. Да и вся эта кавалерийская наука — как разрубить на скаку человека шашкою наискосок от плеча до паха или снести ему башку — полна печали. Но Розы всё это не касалось, этого большого, теплого, редкой красоты существа, любившего меня самым необъяснимым образом, испытывавшего счастье от общения со мною и понимавшего, что счастлив и я. В дни майских и ноябрьских праздников, когда китайцы торгуют китайскими бумажными трансформирующимися разноцветными сборчатыми китайскими веерами, крашенными анилином зелеными, синими, малиновыми букетами степного ковыля, а наши умельцы — раскидаями на резинках, я покупаю маленькие трещотки, круглые полые барабанчики, висящие на конском волосе, и даже в одиночестве за закрытой дверью жужжу этими предметиками и ценю их за то, что в них есть конский волос, звук ветра, память о моей Розе».
Складывая письмо, он подумал, что не случайно выбрал эту квартиру на Фонтанке: выходя из дома всякий раз видит он Аничков мост с четырьмя конными скульптурами, укрощение коня. Потом вспомнил, что Цветаева сравнивала жизнь с аравийским конем, запечатал конверт. Он никогда не писал и не говорил вслух таких вещей, оставляя их при себе. С улыбкой вспомнил он названия аллюров: иноходь, рысь, рысца, карьер, галоп, цыганская побежка. И названия мастей: игреневый, соловый, буланый, пегий, в яблоках, мухортый, вороной, сивый, саврасый, чалый, гнедая, наконец, и конь блед.
Глава 18ИМЯ РОЗЫ
И тихо над миром повиснет звезда
со лба молодой кобылицы.
На сей раз это было письмо из будущего, одна из его страничек, завалявшаяся среди прочих бумажек:
«Вышеупомянутое письмо Клюзнера затерялось, приведено по памяти; на самом деле никто не помнит, как звали Розу. Может так, может иначе. „Роза пахнет розой, — писал Шекспир. — Хоть розой назови ее, хоть нет“. Вот всё лошадиное: тепло, любовь, нервность и спокойствие, всё было при ней, и пахла она собою, сборник запахов, начиная с лошадиного пота, навоза аккуратнейшего, животворившего всякое растение; а дыхание ее, как дыхание большинства травоядных, было благоуханно. Грива и хвост, любимые ветром, пахли ветром, искрами и почвой пахли подкованные копыта, они помнили подковавшего Розу (?) кузнеца, в сказках водившегося с не к ночи будь помянутым, но и оседлавшего его однажды победно. Именно розы встретят вас теперь на осиротевшем лужке клюзнеровского дома, где прежде встречали одуванчики да финский шиповник. На лбу лошади на фотографии белое пятно, лошадей с такой отметиной часто называли Звездочка. Но пятно большое, напоминает и цветок».
Глава 19КЛАВЕСИН
1715. 11.V. Рождение сына — Иоганна Готфрида Бернхарда.
1716. 31.VII. Поездка в Эрфурт на экспертизу органа церкви Св. Августина.
1717. 3.VIII. Назначение на должность придворного капельмейстера князя Леопольда Ангальт-Кётенского.
1718. Переезд в Кётен.
1719. 1.I. Исполнение кантаты на празднование Нового года.
1719. Февраль. Поездка в Берлин в связи с покупкой нового клавесина. Поездка в Галле для встречи с Генделем (между 14.V и 26.VII).
Шанталь шла по набережной Фонтанки. Солнце нагрело гранитные тумбы, решетку, плясали блики на легкой ряби речной. Процессию, двигающуюся ей навстречу от Подьяческой, она заметила издалека.
Мотыль с Толиком, впрягшиеся в низкую тележку, напоминавшую тележки вокзальных носильщиков, везли на тележке что-то вроде письменного стола. Сбоку припрыгивал карлик, несший на голове ящик, с другого боку Абгарка придерживал груз, сзади шел Клюзнер, должно быть, указывающий дорогу.
Как путники из задачника по математике, двигавшиеся из пункта А в пункт Б с разной скоростью, они остановились, встретившись неподалеку от пешеходного моста у театра; к тому моменту к процессии с грузом присоединился индеец, видимо, как всегда, шедший из гостей от серого дома с барельефами, где на мансарде обитавший акварелист Захаров учил его писать акварелью.
Остановились, Шанталь рассмотрела забавный странный предмет на четырех точеных ножках, на расстоянии показавшийся ей столом.
— Надо же! — воскликнула она. — Это маленький рояль? клавикорды? вирджинел?