Сознаюсь, начал я выпивать потихоньку. По площадке с соседом на этой почве познакомился. Сосед мой — художник, человек умный, начитанный, не мне чета. С ним не то что — нажрались, подрались либо по бабам вдарили… или там песни петь… С ним беседовали мы. Чего только я от него не услышал. К примеру, говорил он, что и его подозрения разбирали — почему это красавицы так подолгу в зеркало пялятся? Он мне сказал — хорошеют они якобы от этого. Я усомнился. Сдуру-то. Воля ваша, говорю, они потому и глядят, что есть на что глядеть. Ну, и красоту наводят. А он говорит — они от преломления собственного взгляда в зеркальной части изображения посредством обратной связи дополнительную энергию получают и еще прекраснее от того становятся. Подпитка, спросил я, что ли? а мы, выходит, кто не смотрит, вроде как обесточенные? Вроде того, он говорит. Неосмотрительно слеп и глух был я в ту пору. Лично моя действительно хорошела.
Стал я пить покрепче. В одной из бесед художник мой и упомянул про зеркало, что, дескать, левое с правым местами в нем меняются и что неизвестно, кто на нас из зеркала глядит, всяко не тот «я», которого другие видят; я тотчас про родинку вспомнил — и у меня чуть было хмель не слетел, да добавили мы «Солнцедара». После «Солнцедара» сосед мне рассказал: был такой художник, который всю жизнь стремился сделать зеркало особое, чтобы в нем левое было слева, а правое справа, а не накрест, — и тем хотел он человечество от бед избавить, а красавиц извести, ибо с ними у него какая-то неувязка вышла. И не тут-то было. До старости дожил, а зеркала такого сделать не сумел. Всё мог. А это нет. И очень жаль. Моя уже стала как киноактриса и помолодела лет эдак… Я и сам как-то к ней подошел и глянулся. И что, думаете, увидел? Совершенно верно. Пожилого хмыря в мятых брюках и молоденькую девчушку на выданье. Притом глаза у ней стали ярко-голубые, а были ранее совершенно серые. Мне даже показалось, что в зеркале она больше на себя прежнюю похожа; потому я и зеркало не кокнул. Хотя собрался было. Именно поэтому, а не из-за приметы плохой. И не из уважения к исторической ценности. История для всех, а жена для меня одного. История опять-таки продолжается, а я не сегодня-завтра помру.
Ударил я ее, сознаюсь. И, наверное, ни за что. И смолчала она. Зыркнула только. Глаза сверкнули. Глаза голубые (а были-то серые!), щеки горят, губы красные и зубы как мел. Ведьма. Оделась — и нет ее. А я пошел на уголок. Потом к художнику. У него как раз после творческой удачи полоса отдохновения наметилась. Поговорили мы. Уснул я у него. Утром домой пришел. В комнате ее нет. А в зеркале ходит, собирается на работу, сердитая такая. В комнате я один стою как дурак. Черт старый в рубашке задрипанной. Она в зеркале зеркальной дверью трахнула — и ушла. И там тоже стало всё тихо. Я, естественно, в ванну, голову под холодный душ. И понеслось.
Возненавидел я это зеркало. И все, само собой, остальные. Думаете, со временем зеркала мутнеют оттого, что амальгама у них портится? Ни хрена подобного! Это они жизни насасываются выше положенного им предела, как комары крови. Художнику эту мысль высказал. Он меня очень хвалил — как это я додумался.
На то, стенное, руки я, конечно, поднять не мог. Но из сумочек ее зеркальца всякие доставал. Прямоугольные, а также круглые и овальные. Одни бил. Другие просто в мусоропровод шваркал. Из ванны зеркало унес на уголок и толкнул. Деньги пропил. Думаете, мне в тот день пить хотелось? Ни в малой мере. Мне эту штуку поганую хотелось победить.
А моя-то уже на себя похожа не была. Посмотрю — а не всегда и узнаю. Чужая какая-то женщина. Молоденькая. Красивая. Другая совсем. Не знаю, кто такая. Не знаю, как звать. И что со мной в одной комнате делает, не понимаю. Она на меня внимания не обращала. Беседовала только с той, которая в зеркале была. И та ей отвечала. Вот у той с моей сходство имелось. Я однажды к этой и обратился: «Поменяйтесь, — прошу, — местами!» Она «скорую» вызвала. Упекли меня и стали лечить. Куда надо что надо зашили. Навещать меня они обе приходили. По очереди. А один раз вместе. И то ли двоеженец я теперь был, то ли холостой.
Домой вернулся — а там всё другое. Мебель полированная. Ковер на полу, Цветы торчат. Одно только зеркало проклятое где было в стену вделано, там и красуется. И красотка разнаряженная меня встречает. В прикиде. В макси. Уши золотом завешаны. «Вам чего, гражданин?» — вопрошает. И посмеивается.
Помните, художник рассказывал, что тот, который зеркало хотел изобрести, особо веселых женщин рисовал. Не в смысле гулящих, а веселящихся. И веселье то было нехорошее. Но весьма притягательное. Вот так и эта усмехалась.
«Узнал ли ты, — спрашивает, — меня?» А мне и признаться-то боязно. «Узнал, — говорю, — как же, только похорошела ты». «Чего о тебе не скажешь», — говорит. И — к зеркалу. А из зеркала жена моя глядит. Я-то помню, как за мной санитары приехали. Молчу. Ученый. Красавица спрашивает: «Ничего не замечаешь?» — «Нет», — вру и не краснею. «А сервант с ковром разве раньше были?» — спрашивает. С радостью подтверждаю: не было. И жена моя — верите ли? — которая в зеркале, головою мотает. Изменил я ей ночью с этой. «Тебя как подменили», — говорит, зубами сверкает. Духами от нее разит французскими. Кого подменили, яснее ясного.
Назавтра зашел я к художнику.
Всю ночь мы в беседе провели, а к утру план выработали, как мне быть. И он поклялся, что мне поможет.
Однако, сложности возникли поперек плана нашего. Но мы над судьбой и над сложностями восторжествовали.
Для начала, ни в одном из обойденных нами магазинов зеркала тех же габаритов, что в квартире, в которую, к несчастью, мы переехали, не было. Один продавец сказал — мол, даже если мы с двух зеркальных шкафов дверцы снимем и их составим, и то в размер не попадем. «А это мысль, — сказал художник, — мы его составим». Полдня уродовались мы с обмером и доставкой зеркал. С обеда стали маяться над установкою на стену напротив того дьявольского в золотой раме, того, с прошлого века заманивающего в омуты свои тихие дур вроде моей. Кто знает, сколько их туда кануло. Ну, да не о том речь. Швы, конечно, имели место стыковочные. Но подогнано всё было довольно аккуратненько. Оценив содеянное, пошли мы к художнику свечи отливать. Посидели немножко сперва. Побеседовали, закусывали сосисками, кильками и кинзой. Кинзу в соль макали. Потом принялись огарки топить и чушки парафиновые и свои свечи варганить высотой в метр и толщиною в руку. Между делом художник развивал передо мною свою мысль об аналогичных установках, изобретенных в гадательных целях. Зеркало напротив зеркала, свечи по бокам — это машина времени; в роли оператора — гадающая девушка; девушек почему-то художник именовал Танями, Натами и Светами. И голографические изображения, принимаемые и передаваемые по каналу времени не то из другого времени, не то из иного пространства. В просторечии по невежеству именовавшиеся привидениями или призраками. Наша задача была вытащить мою жену из одного зеркала в другое и, перехватив по дороге, вышеуказанные зеркала разбить, а красотку-самозванку после удачно проведенной операции из квартиры выставить. На мой вопрос, куда выставить, художник отвечал: «Можно ко мне. Портрет буду писать с нее. А там видно будет».
Свечи присобачили мы на пол в центре комнаты промежду зеркалами и — каждый с коробком спичек — сели у разных свеч в ожидании прибытия самозванки с работы. Я для такого случая взял отгул. А художник, как всегда, был на свободном распорядке и сам себе хозяин.
Едва она ключом в замке стала шерудить, мы свечи запалили и в тещину комнату (это кладовкино прозвище, а теща моя отродясь с нами не жила) за занавеску попрятались.
— Что придумали, пьяницы проклятые! — сказала она, войдя. — И как еще пожар не устроили. И самих нет. Небось, на уголок побежали. Ой, да что ж это на стене-то! Совсем рехнулись, собутыльники.
При таком оскорблении мы — особенно я — неловко пошевелились, задели полку, с полки полетело всякое по хозяйству, в том числе лаки-краски-хлорофосы… Она, самозванка то есть, от неожиданности отскочила, метровая свеча рухнула… одним словом, пожар у нас получился изрядный. По «ноль один» соседи отзвонили, пожарные явились — не запылились, нам весь паркет своими ледорубами расчекрыжили, пеной комнату изгадили, меня оштрафовали и унеслись восвояси.
Месяц делали мы с соседом ремонт. И чего только за месяц не наслушались.
Феномен очередной наблюдали: в новом составном комната отражается ремонтированная с новой женою, а в старом с золотой рамой открывается вид на жилище после пожара и прежняя жена по-прежнему обретается. Художник самозванке намекнул на создавшуюся ситуацию, на что неизвестная красавица высказалась об алкоголиках вообще и о нас двоих в частности, упоминая «Солнцедар», отсутствие совести и наличие белой горячки. Короче говоря, погорел наш план.
Однако в течение месяца ремонтных работ мы времени зря не теряли и обмозговали следующую операцию в целом и подетально. К концу месяца я достал план квартиры и отбойный молоток и вторично взял отгул. Целиком стену мы решили не убирать во избежание обрушивания с потолком вышеразмещающихся соседей, поскольку согласно плану стена, конечно (вечное мое невезение), оказалась несущая. Мы в ней стремились нишу сделать, чтобы кусок стены с вделанным зеркалом прошлого века извлечь и то зеркало обманное из квартиры вынести. Спервоначала я спросил: «Куда?» А художник на то ответил: «Ну, хоть ко мне. Пусть стоит, оно ведь есть не просит. А там видно будет».
Видно и стало.
То ли жилконторовский план помещения ничему не соответствовал, то ли мы ничего в нем не поняли, — а только изуродовались мы по очереди вконец с молотком тем отбойным и, хотя зеркало и вынули с фрагментом стенки, за стенкою не лестница оказалась и даже не квартира чужая, а общая улица. Куда и продолбили мы своею волею весьма внушительный проемчик, не то что дверной или оконный, а вроде последствия прямого попадания из орудия. На наше счастье, на дворе не январь свирепствовал, а сентябрь размещался.