Но то ли телохранитель что-то не так понял, то ли государственный человек не ту инструкцию ему дал, то ли кремлецы по природной злобе и коварству подметную инструкцию кому-то из них подсунули, поскольку на самом деле письменных инструкций к волшебству испокон веку не прилагается.
Нукеры ворохались во дворе: чистили оружие, мыли машины, мели дорожки; двое из них в подвале двухэтажном любовались новеньким маленьким взрывным устройством для конкурентов. Кремлец велел хозяину маленького кремля разложить на полу холла возле башенки оба клада, всё золотишко, бранзулетки, смарагды, коронки зубные, мелкие слитки и прочие блестюшки. Долго глядели они на сверкающий развал, так глядят, знаешь ли, только на три вещи в мире, завораживающие, наводящие столбняк: на воду, на огонь и на сокровища. Потом, доставши подзорную дудку, кремлец объяснил кремлевладельцу, что собирается клад надуть, обóльшить, преувеличить; для кремлевладельца сие было непредставимо, но он представлял себе драгоценности множащимися, количество их мысленно удесятерял, комната в воображении его наливалась блеском, наконец сокровища начинали вываливаться во двор, кругом злато-серебро, гроссуляры и тому подобное, хоть в бассейне мозаичное дно выкладывай.
По неведению и жадности кремлец спешил; кто же торопится в колдовстве? Спешка неуместна, чары дело или уж мгновенное, или медленное да микроскопическое до поры до времени; это я знаю точно, хотя по чарам не специализируюсь. Ежели желаешь о чарах поподробнее, обратись к чародеям, мракобесам, ведьмам, экстрасенсам, магам — то есть к практикующим.
Тяга к кладам и драгоценностям настоящим домовым не присуща — только кремлецам! Истинный домовой относится к ценностям, имеющимся во вверенном ему доме, так же как, скажем, к утвари, обуви, одежде, к любому человеческому предмету. А кремлецы помешаны на золотишке, но у них сия человеческая страстишка возведена в нечеловеческую степень.
Короче, адаманты принялись не в россыпи превращаться, а натуральным образом надуваться, увеличиваться: с орех сперва, потом с яблоко, с дыню-„колхозницу“ с арбуз, с тыкву и так далее; а за адамантами все остальное; клад единомоментно взбух и, достигнув внешних пределов, то бишь стен помещения и внутренних возможностей вещества, взорвался с силой несусветной вместе с краснокирпичным замком и взрывным устройством в подвале. Охранников со двора размело по близлежащим приусадебным участкам и осыпало алмазной, изумрудной, золотой и кирпичной пылью; а над развалинами взмыли в стратосферу два непонятной формы воздушных шара. Оглушенные нукеры и ошалевшие соседи некоторое время наблюдали за стремительно удаляющимися монгольфьерами, не признав в них кремлеца и его владельца. Следствие всё взвалило на взрывное устройство. Анализ загадочной пыли ведется секретными ведомствами по сей день. Имеется версия о посетившей Келломяки летающей тарелке; ты почему говоришь «ха-ха-ха»? разве ты понимаешь смешное? у тебя есть чувство юмора? тогда ты воистину чудо из чудес.
Подзорная дудка, целая и невредимая, была отрыта местными домовыми и с курьерами отослана домовым московским; я принимал активное, как выражаются люди, участие в этой, как они любят говорить, операции, чем, как они говорят, и горжусь.
Нет, я не могу объяснить, почему кремлецы таковы, как они есть, я и сам не знаю. Мутация? Радиация? Может, она окрест да вокруг вовсю, а уж в самом-то Кремле, будь уверен, всё прислужники щетками оттерли. Что я об этом думаю? Я об этом не думаю вообще. Что за занятие — размышлять о кремлецах, предаваться безделью в форме неприятных мыслей? Мое мнение? Ну, какое мнение. Могу пошутить. Может, Аристотель Фиораванти, Кремль строивший, был масон? Каменщики ведь и есть масоны, здание-то краснокирпичное. Что я знаю о масонах? Я о них не знаю ничего. Кажется, они поклонники колдовства, хотя разбираются в нем мало — потому и поклонники.
Хочу добавить: кремлецы опасны в равной мере и вместе, и порознь, у них количество не переходит в качество, и в одном отдельно взятом кремлеце пребывают все кремлецы чохом. Да, влияние их на людей особое. Я тебя не понял. При чем тут чума? Заразны ли они? Мой хозяин сказал бы: „Да ты философ!“ Заразно ли зло? Кто ответит? Кого ты спрашиваешь? Я ведь не человек. Да и ты тоже. Однако, в отличие от новотворной тошной силы (кремлецов и лаврецов), мы не ошибка Природы, а ее игра».
По традиции после основных текстов выпущены были три лизуна с краткими сообщениями.
— Собрались домовые на конференцию. Тема: «Есть ли у домовых свобода воли?» Докладчик и оппоненты спорили согласно сценарию. Остальные кто в лес, кто по дрова. Хотя какой лес? Какие дрова? Раньше, во дворе дрова, во дворах были. При Сталине. Прямо поленницы. Странно, почему грешников, как в доброе старое время, никто жечь не допер. То ли эпоха стояла моложе Средневековья на дворе, то ли дрова экономили. Да. В итоге приняли резолюцию: «Нет и не надо». И все подписались. Кто неграмотный, отпечаток пальца или копыта поставил или какую-нибудь гадость нарисовал. И действительно, зачем домовым свобода воли? особенно надомным. Подовинникам еще туда-сюда. Дурной пример перед глазами: вон до чего человек дошел с этой самой свободой этой самой воли: что хочу, то и ворочу, всю функцию свою потерял. С тем и разошлись.
— Один домовой по ошибке в новом районе заселился в квартиру одного инопланетянина, который притворялся человеком. Никак ужиться не могли. Наконец за закрытыми дверьми, чтобы никто не узнал, стали вместе пить. И даже в таком интимном времяпрепровождении с большим трудом общий язык находили, хотя и старались. Инопланетянин домовому, чтобы его уважить, на толчке вместо стопки наперсток купил, эргономически соответствующий. А домовой, как выпьет, всё просит инопланетянина: полетай да полетай. Инопланетянин взлетал с трудом, потолок-то низкий; взлетит, паука с потолка турнет; а потом сидят с домовым и плачут, если не поют. Хотя, если поют, то каждый свое: домовой про ветхую избенку, а инопланетянин про покинутую во имя процветания Вселенной иную планету. Обиженный паук в вентканале слушает и думает: ну и катились бы в те места, о которых поете, нечисть купчинская.
— Решала лярвочка задачку, как два вампира взаимно уничтожаются. И всё путала прямое время и обратное. «Какая ты дура, — сказал ей братец, — сколько тебе долбить: вектор времени у вампиров коррелируется с группой крови. А коэффициент бери табличный в зависимости от времени года. Прекрати ныть, пиши, а то укушу».
Первые два сообщения приняты были на ура, а относительно третьего сделано было лизуну замечание: мол, хотя лярвы нам и свойственники, родство дальнее.
В конце конференции, чтобы подбодрить малюток, экзаменовали полизунчиков.
— Как называется человеческий прибор точного времени? — спросил Старостин.
— Будильник! — выкрикнул подрастающий.
— Неправильно.
— Песочник? — предположил новоявленный.
— Неверно.
— Хренометр… — пролепетал самый маленький и халявенький.
— Молодец!
При слове «молодец» индеец вышел в городе из электрички, а Клюзнер на втором этаже лег спать в своей келейной горенке и зажег зеленую лампу.
— Маленькое всё, маленькое, — бормотал Старостин, устраиваясь на ночлег в пустой собачьей будке для собаки напрокат. — Я-то и должен быть махонький, мне для жития отведен испод дома, подошва его, дно, подполье, перекрытие, все пыльные закуточки под шкафами-диванами, лоскутки темные пространств теневых. Что мы знаем, в ночи родившись?
— Что мы знаем, в ночи родившись? — отлепетал, отшептал ему эхом окрестным весь малый балтийский народец, все бегумки, боженки, поскакушки, шишиги, подпорожные, постни, мостовые, всякий гоблинский фафнир.
Глава 25ПРОГУЛКА
Я разучиваю арию c-moll из партиты Баха. Это одна из лучших вещей Баха, очень простая.
Только играя Баха, можно понять всё неудобство этой музыки для души. Сделать жизнь трудной, невозможной — вот его музыка. Он понял сладость противоречия, бессмыслицы, тайны; отсюда нарушение метра, симметрии, любовь к проходящим нотам, остановка на IV ступени, незавершенность кадансов. И, наконец, он пишет совершенно неудобную, неисполнимую ни на каком инструменте — Kunst der Fuge.
Они поворачивали с Сосновой на Лесную. Гор сказал:
— Сейчас пишу я одну фантастическую повесть под названием «Скиталец Ларвеф».
— Февраль? — спросил Клюзнер.
— Никто не понимал, что это за имя, вы первый догадались.
— Музыка связана с математикой, комбинаторика, гамма от до до до и обратно, — отвечал Клюзнер, следя за прыжками гоняющихся друг за другом по соснам и елям рыжих бельчат.
— Но, — продолжал он, посмеиваясь, — я бы на вашем месте назвал повесть «Ларвеф-Скиталец», как произведение, которым еще Евгений Онегин зачитывался, «Мельмот-Скиталец».
Иногда прогуливались они молча. Темы разговоров их менялись (словно само время прогулки было дискретным) нелинейно, нелогично, без перехода вдруг начинали говорить о другом.
— Знаете ли вы, — произнес Гор, удивленным взглядом своим (очки с мощными цилиндрами делали его серо-голубой взор инопланетным, насекомым) провожая огромную шумную стрекозу, — что Даниил Хармс очень любил музыку Баха? Однажды он пять дней добывал деньги, чтобы пойти с любимой девушкой в Филармонию на баховские «Страсти по Матфею». В углу, в одном из купе его странной комнаты с множеством освещенных разными светильниками уголков, стояла фисгармония, он играл на ней Баха, Генделя, Моцарта, Пахельбеля. А в дождливые дни певал Хармс друзьям «Лакримозу». Нравятся ли вам обэриуты?
— Больше всех Заболоцкий. У меня есть в одной из симфоний часть на его слова «Где-то в поле, возле Магадана».
— Что вы говорите! Это ваше любимое стихотворение Заболоцкого?
— Нет, любимое «Иволга».
Придя домой, Гор стоял и глядел в особенное окно. Оптика его маловидящих глаз, цилиндров в очках, двух стекол оконных существовала на особицу. То было ок