И следующей весной, приехав, обнаружил наслюнявленный химическим карандашом ответ: «Бу сделано».
— «Еще один»? — переспросил Клюзнер, подняв брови. — А первый кто?
— Некто Радий Погодин. — отвечал индеец.
И продолжил чтение:
Мы сидели с Клюзнером на кухне в его комаровском доме, пили чай и болтали о том, о сем, как всегда, видимо, о чем попало.
— Меня очень волнует проблема нефти на ближнем Востоке, — сказал он и рассмеялся.
Может быть, в тот раз он, так же смеясь, заметил:
— Есть люди, которые с очень важными лицами говорят мне: «Ты — плохой еврей».
А может, это было в другой день. Чай с лимонным сиропом. В доме холод собачий. И рояль холодный, и бревенчатые стены, и зеленая лампа, и стекло на портрете Баха ледяное. К вечеру при голубом небе по-осеннему похолодало, я ехала из города в летнем платье, зашла к Клюзнеру с поезда и сейчас не знала, куда деваться от холода.
— Вы замерзли? — спросил он. — Подождите, сейчас будет тепло.
Он вышел на улицу и стал пилить дрова — в котел вмещались только короткие поленья. Козлы стояли на траве под кухонным окном, и я смотрела, как время от времени он выпрямляется, вот вдох глубокий, а теперь таблетку принял. Минут через пятнадцать Клюзнер вернулся на кухню и потрогал батарею.
— Потерпите, прогреется быстро.
Он был очень бледный, белый — напудренный или белилами вымазавший щеки старый Пьеро; как всегда, волосы становились еще белее, глаза голубели и уголки их вздергивались к вискам.
— А что вы принимали? — спросила я.
— Нитроглицерин.
— Надо было возиться с этими дровами, — сказала я, — лучше бы я домой пошла и свитерок надела.
— Если бы я не возился с топором и с молотком, не чинил крыльцо, не пилил дров, не сажал кусты и не таскал воду, я давно бы уже помер, — сказал он легкомысленно. — Еще чашечку чая?
Стало быть, я видела человека, затопившего печь, чтобы я согрелась. Был этот человек мне никто, на тридцать с лишним лет меня старше. Знакомы мы были одно лето. С сердцем ему было плохо, он и вообще-то был тяжелый сердечник, и однако… О чем же я говорю? о чем печалюсь? чего мне еще ждать на этом свете? и чего желать?
— Что это?!
— Отрывки из книги, которую напечатают в XXI веке.
— Откуда ты их взял?
— Не всё ли равно.
— Первая история была и впрямь, о второй ничего не знаю. В ней я уже состариться успел. А ты, случаем, не дьявол? — спросил Клюзнер, резко поворачиваясь к индейцу.
— Да конечно же нет, — отвечал тот, улыбаясь так хорошо освоенной им несловарной разговорной форме русского ответа.
Глава 33ПРИХОДЯЩИЙ КОТ
— Слезь с инструмента, — сурово сказал Клюзнер приходящему коту.
Тот покосился было на клавесин, но с рояля соскочил, пометался по комнате, утвердился в ее центре, стал драть когтями зеленый ковролин, издавая утробные вопли.
— Ты рехнулся, что ли? — воскликнул капельмейстер. — Пошел отсюда, кыш, иди на двор.
Кот выскочил на крыльцо, сел, прижмурился, задумался.
Когда он думал, сидел, слегка покачиваясь, словно пребывая в некоем трансе.
Ночью кот-пришелец не пошел на гулянку, остался в доме, лег в ноги, грел, тихо похрапывал, вздрагивал во сне. Иногда кот перебирался под бок, жался к сердцу, сворачивался клубочком на подушке у виска. «На слабое место норовит лечь, лечебный: то на сердце, то поближе к неудовлетворительно работающим мозгам». Ночь вступила в права, стихло под крышей.
Кот спал.
Уснул и временный хозяин его, прошел над его головою влекомый ветром с юга третий украинский фронт облаков, освобождая голубой светящийся свод небесный.
Глава 34ГРЯДУЩИЕ
— И вот однажды, — сказал Гор, — я подумал, что есть обратные народы: те, которые живут из будущего в прошлое.
Он время от времени говорил совершенно неожиданные вещи. «Мне нравится, — поведал он однажды Клюзнеру, — что вы не делаете большие глаза, не глядите на меня, как на сумасшедшего, как многие, считающие, что я произношу нечто несообразное». — «Но вы и должны произносить нечто несообразное, ведь вы по официальной версии фантаст, а по неофициальной вообще советский сюрреалист, белая ворона». Что касается самого Гора, говорил он так, словно удивлялся собственным словам, удивление и детское недоумение выражали светлые глаза его за лягушечьими стрекозиными фасетками цилиндрических стекол очков и всё лицо его.
Они шли от Щучьего озера, до которого не дошли из-за жары, которую писатель переносил плохо.
— Обратные народы? — переспросил Клюзнер. — Я что-то читал об обратном времени.
— Должно быть, у Флоренского, — предположил Гор, — Вы брали у меня его почитать. Об обратном времени во сне, когда спящий человек слышит громкий звук, выстрел, падение чего-то тяжелого, звук, донесшийся до него извне, из бдения реальности, и во сне разворачивающий длинное сновидение с погонями, приключениями, опасностями, которое этим выстрелом заканчивается. Может быть, миражи как-то связаны с обратным временем.
Тут он на мгновение остановился, обдумывая сказанное, поскольку о миражах пришло ему на ум в данную секунду. Остановились и спутники его.
— Я слышал, — заметил Клюзнер, возобновляя движение к дому, — что в фантастике есть такой персонаж, контрамот, который помнит будущее, но не помнит прошлого.
— А тут не один персонаж, — продолжал Гор, — а целые народы. Встреча ветхозаветного посланца (такого, как все мы в некотором смысле) и странника обратного народа. Я даже думаю, что это северные народы, и такова была моя встреча с художником Панковым.
— Северные народы, — сказал доселе молчавший индеец, — нам родственники.
— Индейцы? Да, может быть. Ненцы, нивхи. Города майя как остатки Атлантиды индейцев. В детстве я слышал легенды об айнской принцессе, чья подобная древнеегипетскому захоронению усыпальница находится между сопкой и распадком неподалеку от пивной. Из таких марсианских захоронений осквернители гробниц таскают и пускают в мир волшебные предметы, привносящие в жизнь людей магию непонятного толка. Девушку, рассказавшую мне про принцессу, звали Ольхон.
Некоторое время они шли молча, потом Гор сказал:
— Обратные народы можно было бы называть народами встречными. Они должны отличаться от нас. Например, особым зрением. Особым запредельным звуком. У них иная музыка. Они слышат за музыкой возникающие особые ноты-волны. Видят их, изображают. Увидев на одной из картин Панкова голубые волны, я спросил его — что это? — песня, — отвечал он.
— Живут, ничего не видят, ничего не слышат, — медленно сказал индеец. — Легкие, легче золы. Я таких видел.
— У нивхов есть пословица, — сказал Гор, — «Увидишь двуногих, похожих на нас, не будь уверен, что это люди». Но она о другом.
— Встречные народы? — задумчиво произнес Клюзнер. — Есть выражение «первый встречный». Встречается в сказках русских и зарубежных. Из всеобщей мифологии.
— Кажется, слово «грядущее», — сказал индеец, — обозначает будущее?
— Да! — воскликнул Гор. — Грядущее! Идущее нам навстречу!
Будущее было одной из его любимых тем; это роднило его с большинством фантастов.
— Интересно, — сказал Клюзнер, — что «настоящее» — это настоящее, натуральное, реальное. А по-английски «настоящее» — «present» — презент, подарок.
Гор споткнулся. Он ходил в обуви, напоминавшей детские пионерские сандалии, не всегда удобной для лесных тропинок и сельских дорог. Споткнувшись, он переменил тему.
— Ведь мы не знаем, — поведал он спутникам своим, — какова истинная цель искусства. Есть мнение, что люди искусства творят, подражая Творцу. Некоторые считают, что это вид игры, одной из самых прекрасных и длительных игр человечества. По одной из версий, искусство — вид защиты от пугающих сил Космоса, Вселенной, подвесной потолок между нами и инобытием, в том числе инопланетными цивилизациями, грозными и даже опасными, ну, и так далее. Но я склоняюсь к той точке зрения, согласно которой искусство и есть та сила, та работа, та эманация, которая и обеспечивает человеку, человечеству как таковому будущее. Настоящее искусство высокое, подлинное, полное божественной энергии имею я в виду.
— О! — вскричал Клюзнер. — Стало быть, недаром халтурщики кажутся мне не невинными овечками, а врагами рода человеческого.
Они подходили к дому Гора, у калитки ждал приехавший из города гость (гости постоянно наезжали к писателю, по одному, парами, целыми компаниями, вели беседы, пили чай, завтракали, ужинали), кинорежиссер Илья А., высокий, худой, одетый в странный оку советских людей небесного индиго джинсовый костюм, обутый в сабо, или кломпы, — деревянные башмаки — на босу ногу.
Три наших собеседника продвигались к калитке сквозь марево непривычной для северян жары; индеец по случаю ожидавшегося знакомства с писателем-фантастом надел свой великолепный пернатый головной убор, Клюзнер обмотал голову не понадобившимся на недосягаемом озере полотенцем, чалма ему шла, Гору сделали шлем-лодочку из газеты.
Илья А. сказал, улыбаясь:
— Грядете, аки волхвы новозаветные. Мельхиор, Каспар, Бальтазар.
— Грядущие, — промолвил индеец.
— Чур, я — Каспар, — сказал Клюзнер.
— Я недавно прочел роман про Каспара Хаузера, — сообщил кинорежиссер.
Ему, как и всем горовским гостям, нравилось чем-нибудь блеснуть перед Гором.
Клюзнер, по обыкновению, проводил индейца на станцию.
— Стало быть, историки, писатели и художники, чьи творения связаны с прошлым, создают будущее для обратных народов, — с этими словами индеец сел в последний вагон и помахал рукой.
Глава 35ЛЕСТНИЦЫ
— Хороший у тебя дом, — сказал индеец.
— Приятно слышать от понимающего человека, — отвечал Клюзнер. — Кто же не знает что лучшие дома мира — вигвам, чум, юрта. Еще иглу у эскимосов.
— Я видел финские дома, где такой же острый скат крыши, как в твоем доме.